Борис Тумасов - Василий III
Репня годами не стар, а тщедушен и ростом мал. Верно, оттого зол не в меру и раздражителен.
Езда быстрая, но Репня челядь понукает, покрикивает, в душе боярство псковское ругает и мысленно винит его перед великим князем, и де своевольны они да кичливы, и Москвы не желают признавать.
К исходу вторых суток прибыл князь Иван в Новгород и, не передыхая, велел ехать к великому князю.
А у псковских посадников путь до Новгорода оказался долгим, в неделю насилу дотащились. На станционных ямах то кони в разъездах либо таких дадут, что и колымагу не тянут. Бояре-посадники и ругались, и добром просили. Посадник Леонтий товарищам говорил: «Ох, чует моё сердце, не обошлось без козней Найдёна».
Другие с ним соглашались, один Копыл не верил, наместника защищал.
У Новгородской заставы псковских посадников остановили служилые дворянские воины из княжьего полка. Старший над ними, бородатый сотник, зычным голосом объявил:
- Велено вас, посадники псковские, как княжьих ослушников, задержать и до государевой воли держать за крепким караулом.
Посадники из колымаги повылезали, на сотника накинулись с бранью, но тот и говорить не захотел. Окружили служилые дворяне посадников, повели на архиереево подворье.
* * *
За бревенчатыми амбарами, на поросшей травой поляне, княжий отрок из дворян объезжал государева коня. Тонконогий, широкогрудый скакун горяч и норовист. Взвившись свечой, закусил удила, пошёл по кругу широким вымахом. Отрок сидит в седле намертво.
Поравнявшись с деревом, под которым стоит великий князь, отрок твёрдой рукой осадил коня. Василий положил ладонь на влажную холку. Конь покосился, запрядал ушами. Из-под удил на землю клочьями срывалась пена.
- Ну-тка, пройди ещё, погляжу, - промолвил Василий. Отрок снова пустил коня вскачь.
К великому князю подошли Плещеев с Репней. Оба в лёгких сапогах, длинные рукава шитых серебром охабней[218]закинуты за спины. Василий хитро прищурился:
- А что, Михайло, чать, ершились псковичи? Не ждали этакой встречи.
- И, государь, попервах на сотника кочетами наскакивали, а как караулом оцепили, враз стихли.
Василий крутнул головой.
- Тебе, Михайло, за псковскими посадниками догляд поручаю.
- Уж я ль не слуга тебе, государь, - склонился Плещеев. - А князь Курбский, государь, хвор. Плох, право слово.
Василий поморщился.
- Ладно, обойдусь без Курбского. Во Псков наместником пошлю князя Великого. А как князь Курбский болезнь одолеет, так и его во Псков направлю. Пущай вторым наместником сидит. Ну а ты, князь Иван Михайлыч Репня-Оболенский, без дела не останешься. Поедешь воеводой к войску. Теперь сыщите мне дьяка Далматова…
* * *
Под самый вечер заплакал вечевой колокол. Печальный звон поплыл в сером псковском небе над хоромами и избами. Вечевой колокол взбудоражил люд. Недоумевали, бежали на вече. А колокол стонал, надрывался.
Запрудил народ площадь. Перед помостом родовитое боярство, в дорогих до пят длиннополых кафтанах, переговаривается:
- По какому случаю звон? Не Литва ль на нас попёрла?
- А может, ливонцы удачи пытают?
И замер люд, вперился в помост. Кто говорить будет? По ступеням поднялся посадник Копыл и московский дьяк Далматов. Посадник шапку снял, на все четыре стороны поклон отвесил:
- Народ псковский, вразумейте, о чём я сказывать почну. Государь и великий князь Московский Василий Иванович посадников наших задержал, а меня с дьяком послал передать, гнев он на Псков держит.
Заволновался люд, зашумел. Раздались голоса:
- Великий князь Московский, но не псковский! Отчего же наших послов за караулом закрыл?
- Дьяк Далматов сызнова к нам приехал поучать нас?
- Не хотим Москвы над собой!
- Чего желает великий князь? - раздался голос старосты кожевников.
На край помоста придвинулся дьяк Далматов, развернул свиток.
- Люди псковские! Государь и великий князь Василий Иванович отписывает вам, что ежели отчина его, Псков-город…
- Псков не отчина князей московских! - снова визгливо ввернул боярин Шершеня - Псков город вольный!
Далматов поднял строгие глаза, дождался тишины и снова внятно повторил:
- Ежели отчина его Псков-город хочет в мире жить, так должны псковичи исполнить две государевы воли.
- Не томи, дьяк, сказывай, чего государю надобно? - выкрикнул высокий гончарник.
- Первая воля, - твёрдо и громко выговорил Далматов, - чтоб не было у вас веча и вечевой колокол, - дьяк вскинул руку к звоннице, - сняли. Другая воля - быть у вас двум наместникам…
- Много мнит о себе великий князь! - раздалось сразу несколько голосов. - Аль не ведомо Василию, что Псков не склонял головы ни перед немцем, ни перед иным недругом..
- Не бывать тому, чтобы Псков вольностей лишился! О том и передай, дьяк, великому князю. Аль вороги мы ему, цо он с нами тако разговаривает?
Дьяк Далматов кинул резко в толпу.
- Не стращаю я вас, псковичи, но скажу слова государевы: ежели добром не исполните воли государя, то у него силы наготове много, и кровопролитие взыщется с ослушников! Аль запамятовали, как, возгордившись, новгородцы подняли меч на Москву?
Стих люд. Но вот к помосту пробился старик кузнец, поднял руку.
- Круто, ох как круто рець ведёшь, дьяк Но да не от тебя слова эти, а от государя Московского. Како же отвецать нам тобе? От древности, от прародителей наших вецевой колокол во Пскове. Подобно сердцу он у нас. Но вот настала пора проститься нам с ним. Я плацу, - кузнец смахнул рукавом слезу, - но нет стыда в том. Отдадим мы государю, великому князю Московскому своего вецника…
- А ты за весь Псков не ответствуй! - прервал кузнеца боярин Шершеня.
Кузнец ответил раздражённо:
- Я от народа сказываю, а не от вас, боляр. - И повернулся к Далматову. - О том, дьяк, и передай государю. Не станем крови проливать и согласны исполнить его волю.
- Не хотим!
- Согласны! Пусть будет, как кузнец сказывает! - перекрыла боярские выкрики толпа. - Скинем вечевой колокол, примем государевых наместников!
- Коли бояре мыслят за вечевой колокол держаться, пущай сами и бьются с московскими полками. Мы же не пойдём противу Москвы.
- Жалко вечника, ажник душа рвётся, да где силы наберёшься на московские полки?
* * *
- Едут! Едут! Недалече уже! - свесился с колокольни лохматый отрок, замахал шапкой.
Вспугнув птиц, враз торжественно зазвонили колокола, распахнулись городские ворота и с хоругвями, в облачении вышли из Пскова архиерей с духовенством, бояре и ремесленный люд.
Псковичи встречали великого князя.
Государь ехал верхоконно, под стягом. Белый конь, крытый золотистой попоной, пританцовывал, вскидывал головой.
Следом за великим князем длинной лентой вытянулись полки служилых дворян и пищальников. Били барабаны, играли трубы.
Приставив ладонь козырьком ко лбу, Василий сказал с усмешкой:
- Эка, с попами вылезли. Плещеев подхватил с полуслова:
- Аки пёс побитый хвостом виляет, так и боярство псковское.
- Ха! - Василий махнул рукой. - И без бития, только и того, пригрозили. Нынче боярство хоть и строптивое, да не то, что ране. Как господин Великий Новгород сломился, так и боярство присмирело. Вишь, - кивнул Василий на остановившихся у дороги псковичей, - смирненькие каки. - И хихикнул. - Поди, не мыслит боярство псковское, чего я с ними сотворю.
Плещеев осклабился.
- Взвоют, государь…
- Да уж не возвеселятся. Ты, Михайло, вели полковым воеводам дворян определять на постой по боярским вотчинам. Да чтоб дворяне служилые не бражничали да в боярских трапезных не рассиживались и наизготове были, ибо надобность в них может случиться.
- Смекаю государь.
- Коли догадываешься, о чём речь, то до поры молчи, а то ненароком вспугнёшь бояр, они на смуту подбивать люд зачнут, тогда крови не миновать.
Остановив коня, Василий спрыгнул наземь, кинул повод подбежавшему отроку.
- Ну, пора и под благословение.
Сняв шапку, пятерней пригладил бороду и медленно, но твёрдо направился к стоявшему с крестом в руках архиерею.
* * *
С высоты бревенчатых стен псковского детинца Шершене видно московские полки, толпы народа и раскачивающиеся на ветру хоругви.
Вон великий князь в алом кафтане и собольей шапке. За Василием на древке полощется стяг. Навалился Шершеня грудью на стену, ногтями камни царапает, глаз не сводит с великого князя. А когда Василий с коня соскочил и к архиерею направился, застонал боярин, отвернулся и торопливо спустился со стены. Холоп подвёл боярину коня, помог взобраться в седло. Шершеня поводья разобрал, спросил хрипло:
