Борис Тумасов - Василий III
Ближе к Новгороду места болотистые, дороги настелены гатями, мощёнными дубовыми брёвнами. Стучат колеса, качаются колымаги.
Под самым городом покликал великий князь в свою колымагу Курбского, уставился на него глазищами. Князя Семёна даже озноб продрал. А Василий неожиданно усмехнулся, спросил:
- Не злобишься ль на меня за княжну Еленку?
- Ты государь, у тебя сила.
- Дерзок, дерзок, княже Семён. Ин и за то благодарствую, не таишься.
Василий вздохнул, сумрачно повёл очами. В низине молочной пеленой стлался туман. Устойчивый, ни солнце его не трогает, ни верховой ветер не прогоняет.
И снова заговорил:
- Мыслишь, мне, государю, легко? Я, княже Семён, не ведаю покоя ещё от казанской неудачи. Какую силу посылали, всё попусту. Ну, поклонился нам Мухаммед, да что из того. Нам не это надобно, нам Казань подавай. Через Казань торговые пути на Восток. Ко всему, будет Казань за Русью, с одной стороны угрозу снимем. Тогда и с Менгли-Гиреем разговор легче, и с королём Сигизмундом. Нам города наши воротить надобно. А то, вишь, забажилось крымскому хану, он и даёт ярлык на наши земли королю Польскому. А тот возрадовался, о Новгороде и Пскове помышляет. На что зарится? Эк его! В том ярлыке Менгли-Гирей ему пол-Руси насулил, поди ж ты дурень.
И засмеялся. Курбский тоже улыбнулся. В самом деле смешно. Хан всё ещё стариной живёт. Думает, как при Батые Русью помыкали, за свой улус считали.
- Государь, Руси и Казань надобна, и Смоленск. Василий встрепенулся:
- Во-во, княже Семён, верно мыслишь. Потому, княже Семён, я и намерился посадить тебя во Пскове наместником. Тебе и Щене верю. Знаю, вы оба о Руси печётесь. И коли потребно будет, с полками недругам моим путь заступите. Ко всему, с псковичами ты, княже Семён, скорей, чем Репня, уговоришься. - Высунулся из колымаги, сказал радостно: - Кажись, пути конец, Новгород вижу. Вона как София золотом играет.
* * *
- Эй, люд псковский, наместник Найдён воротился! - взобравшись на бревно, орал на торгу рябой мужичонка.
Народ крикуна окружил, не верит. Купец из лавки поймал за рукав проходившего мастерового:
- Цо за глашатай выискался?
Мастеровой всмотрелся в мужика, узнал: - боярина Сидорки холоп.
Мужик своё знай выкрикивает:
- Недолго Репня в Новгороде отсиживался. Теперь сызнова московский наместник нами помыкать будет. Пожили вольготно, и будя!
Из толпы насмешливый голос прервал:
- Аль не ты ли, холоп, Псковом верховодил, когда наместник Найдён в Новгороде скрывался?
Мастеровой в тон подхватил:
- У него с боярином Сидоркой всё сообща.
Толпа дружно принялась потешаться над рябым мужиком:
- Вот те мастеровой!
- Сказал так сказал!
Кто-то стащил холопа с брёвен, дал кулаком под бок.
- Мутишь народ!
- Не просили мы Репню в наместники, незваным заявился! - выкрикнул из лавки купец. - Цо посадники молцат, аль языки проглотили?
Тем часом в хоромах посадника Юрия Копыла собрались бояре и посадники, с утра совет держат. Нежданно всё повернулось. Мыслили бояре, уедет Репня, а они попросят у великого князя угодного себе наместника. Ан нет, Репня-Оболенский тут как тут.
Посадник Леонтий, боярин степенный, властный, слушал, молчал долго, потом повёл речь, чтоб ехать к великому князю Московскому с жалобой на наместника. Другие бояре к этому тоже склонились. Однако хозяин хором, белый как лунь посадник Юрий Копыл, заупрямился:
- Нужды нет. Репня-Оболенский либо кто иной наместником сядет, нам-то цо?
Боярин Сидор слюной забрызгал, посохом затряс:
- Мздоимец твой Репня, посадник Юрий. Отчего ты за него распинаешься?
Молодой боярин Малыга вставил:
- У Репни с ним дружба!
- Врёшь! - вскочил Юрий - За облыжные слова не прощу! Лысоголовый тучный боярин Шершеня взвизгнул:
- Лют, аки волк, лют Найдён! Литве поклонимся! Другие бояре своё ведут:
- Самоуправствует Репня, с нами совета не держит! В иные времена Псков сам себе господин бывал, аль запамятовали?
- Не потерпим того! - в несколько голосов закричали бояре - Кто во Пскове голова? Мы!
Прикинули бояре так и этак и порешили: жаловаться на Репню-Оболенского. Пускай великий князь Василий заберёт его. Но тут снова Копыл заелозил, на своём упирается:
- Вольны вы, я же вам в этом не товарищ! Боярин Малыга вставил:
- Не я ль сказывал, у посадника Копыла с Репней дружба? Взбеленился Копыл, кулаком на Малыгу замахнулся:
- Прочь из моих палат!
Малыга подскочил, сунул Копылу под нос кукиш:
- На-кась!
И уже от двери, одёрнув кафтан, кинул:
- Я ухожу, посадник Юрий. Отныне, просить будешь, нога моя не ступит в твои палаты. Но како ты ответ станешь держать перед псковицами?
За боярином неторопливо поднялся с лавки посадник Леонтий, проронил:
- Не по званию поступаешь, Юрий, ох не по званию - И ушёл.
За ним направились бояре Сидор и Шершеня. Следом и другие потянулись.
Опустели хоромы. Посадник Юрий Копыл из палаты выскочил, позвал челядинца:
- Тащи кафтан новый да шапку!
Облачился поспешно. За воротами посмотрел по сторонам. Бояр не видно. Задрав бороду, Копыл направился с доносом на обидчиков.
На другой день поскакал в Новгород гонец с письмом от наместника к государю. Жаловался Репня-Оболенский на псковских бояр. Они-де не токмо его, наместника государева в городе Пскове, уважать отказываются, но и самого великого князя Московского не почитают и признавать не желают. Людей наместниковых бесчестят, от государевой казны деньги утаивают.
* * *
Спозаранку начинается жизнь в торговом Новгороде. Возвещая начало дня, звонко отбивают часы на Ефимьевской башне: в мелкое серебро колокольцев вплетается звучный бас могучего колокола, будит народ. Из гостевых дворов спешат на торг купцы. Мастеровой люд принимается за своё ремесло. Потянулись по Волхову вверх и вниз корабли с разными товарами, распахнулись городские ворота.
Великий князь Василий ночь провёл в бессоннице. Ярился на псковичей. В который раз брал Василий с аналоя письмо Репни, перечитывал, хмыкал. Добираясь до слов «…платить в государеву казну утаивают», отбрасывал свиток, бранился громко:
- Погодите, крапивное семя. Чать, новгородское боярство с посадницей Марфой Борецкой тоже похвалялось, много мнили о себе. Ин склонили головы перед государем Иваном Васильевичем[216]. Тако и вы, боярство псковское, дай час, на карачках в Москву приползёте. - И, сжимая кулак, грозил невидимому врагу.
Поутру велел сыскать дьяка Далматова. Искали долго, пока один из челядинцев не догадался в кабак заглянуть. Дьяк щи хлебал и квасом запивал. Услышал, что государь зовёт, про еду позабыл. Толстый не в меру, длиннорукий, Далматов припустил рысцой, челядинец едва за ним поспевает.
Василий встретил дьяка бранно:
- Почто ждать заставляешь, аль батогами поучить, чтоб службу не забывал?
- Виновен, государь…
- Ви-но-вен, - передразнил Василий. - В чревоугодье погряз, Третьяк. Вишь, брюхо, - ткнул пальцем. - У бабы непраздной[217] такое не редкость.
Шагнул к аналою, взял свиток, потряс:
- Сие Оболенского грамотка. Поедешь во Псков с моим ответом. Когда о том скажу. Может, завтра, а может, на той неделе. Теперь же отправляйся к князю Курбскому, проведай о здравии. Коли хворь от него не отступила, своди лекаря. - Покрутил головой, посетовал: - Не ко времени занемог князь Семён.
Дьяк порог переступил, за дверь взялся, закрыть, как голос Василия остановил:
- Окольничего князя Великого найдёшь, мои слова передай. Пущай он из Новгорода самолично никуда не отъезжает. Ежели князь Курбский не поправится, его с тобой во Псков пошлю.
* * *
В неделю дотащились псковичи до Великого Новгорода. Посадник Леонтий да бояре Сидор с Фёдором утомились, растряслись. Колымаги древние, неуклюжие, скрипят, душу выворачивают.
На ночёвках боярин Фёдор надоел сомнениями. Не понапрасну ль затея: может, московский князь и слушать не захочет. Репня-то его наместник…
Но Сидор с Леонтием упрямились, доказывали. Не желают псковичи Оболенского. Пускай заберёт его Василий, а даст им в наместники такого князя, коий бы с боярством псковским ладил и во всём совет с ним держал…
В Новгороде ни Леонтий, ни Сидор с Фёдором давно уже не были. Бона как разросся, и будто никакого мора не было. Город оглушил, колготный, населённый, не то что тихий Псков. И понастроено сколь палат и теремов. Окна большие, на косяках, стеклом цветным переливают. Дома боярские из камня, не бревенчатые…
