Виссарион Саянов - Небо и земля
Только Тентенников с первого дня знакомства относился к Уленкову с той удивительной простотой, какая позволяла волжскому богатырю в течение его долгой жизни дружить с людьми всех возрастов и всех профессий. Уленков платил ему за это восторженной любовью и фотографическую карточку Тентенникова носил в том же кармане гимнастерки, где хранился комсомольский билет. Но то был Тентенников, горячий, суматошный, раздражительный и в то же время отходчивый, умевший быть великодушным, если ему казалось, что он обидел своего молодого приятеля. А майор Иван Быков совсем другой человек. Смеется мало и редко, ошибок не прощает, строг, неразговорчив. Уленков, по правде говоря, немного побаивался его. И вдруг теперь Быков по-другому заговорил с ним… Тут было чему удивляться…
— Вы со мной, товарищ майор, прежде так не разговаривали…
— Раньше такого разговора быть не могло. А теперь — многое предстоит тебе совершить…
— Бои скоро начнутся?
— Каждую минуту можно ожидать начала. Сила идет на нас большая. Именно поэтому так важно теперь побеждать. Ты — молод, а тебе уже Родина крылья дала, чтобы драться в небе. И я в тебя верю. Драться будешь в звене Ларикова. И смотри — в первом же бою открой истребительный счет.
Уленков закашлялся. Быков понял, как волнуется юноша, и тихо сказал, обращаясь к Тентенникову:
— Я тебя огорчить должен, Кузьма Васильевич.
— Меня? — удивленно спросил Тентенников. — Какие же тут могут быть огорчения? Война пришла — значит, воевать надо, а не огорчаться…
— А огорчаться придется.
— Почему?
— А потому, что не все здесь на месте и в сборе.
— Уж с твоим батькой не случилось ли чего?
— Вот именно! Случилось!
Тентенников громко вскрикнул:
— Не пугай только!
— Нет, ничего особенного, — быстро проговорил майор, чувствуя, что Тентенников по-настоящему напуган его словами. — Просто не отпустил моего старика Свияженинов. Он получил важное задание из Москвы, будет разрабатывать проект нового скоростного самолета, — вот и оставляет помощника. Еще и тебя грозится вызвать…
— Ну, теперь не очень-то вызовешь, — пробасил Тентенников. — Ведь Петра он еще до войны оставил, а теперь письма быстро ходить не будут.
— Вместе, значит, воевать станем?
— Конечно, вместе… Хоть и плохую ты привез весть для меня. Три войны мы вместе с Петром провели, а в четвертую порознь пошли. Боюсь, не встретимся больше…
— А ты не унывай…
Тентенников только махнул рукой в ответ и подошел к окну. Он так привык за долгие годы дружбы к Быкову, что и в мирную пору удручался разлукой. А теперь-то! Он думал сосредоточенно, глядя на неподвижное белое облачко в голубом до приторности небе. Вдруг он увидел две движущиеся в высоте точки. Приставив к глазам бинокль, сразу распознал очертания фашистских самолетов.
— «Юнкерсы» идут!
Они выбежали из комнаты и, прислонившись к стенке сарая, наблюдали за «юнкерсами».
Они шли на большой высоте, и белые полосы следов, оставляемые ими в разреженном воздухе, тянулись по небу. Гитлеровцы не знали, должно быть, об аэродроме, не обнаружили отлично замаскированных самолетов и прошли стороной. Широко расставив ноги и надвинув фуражку на лоб так, что козырек прикрывал глаза, Уленков следил за полетом. Это были самые первые самолеты врага, которые он видел. Там, в быстрых и тяжелых машинах, сидят люди, ненавидящие родину Уленкова, несущие смерть ему самому, Тентенникову, обоим Быковым, родной стране, всему, что было дорого сердцу до боли.
И, ненавидящим взглядом провожая самолеты врага, Уленков мечтал сейчас о том, чтобы подняться в небо, набрать высоту, ринуться следом за ними и там, над облаком, налететь на них, расстреливая огнем пулемета, пока не задымятся вражеские машины, пока не рухнут они на мелкий кустарник…
На другой день утром Быков провел два учебных боя с Уленковым. Уленков в первом бою дрался хорошо, но во второй раз был слишком самонадеян и дал возможность Быкову близко подойти к своему самолету. Майор жестоко наказал его за самонадеянность: он прижал молодого летчика к земле и заставил посадить машину на аэродроме. Через несколько минут пошел на посадку и Быков.
Уленков с виноватой улыбкой шел навстречу командиру.
— Виноват, товарищ майор, погорячился, — говорил он, не поднимая глаз и ожидая жестокого нагоняя от Быкова.
— Виноватых бьют. Вот ты и побит сегодня. А горячиться нельзя, — бой выдержку любит. Особенно важно все точно рассчитывать, когда будешь летать звеном или в паре…
— Я больше одиночный бой люблю…
— Конечно, и одному драться придется, но опытный летчик всегда предпочитает идти в бой в группе, с хорошо слетавшимися товарищами.
— Мы с Лариковым слетались…
— Знаю… Так смотри же — не горячись попусту в бою…
После этого разговора Уленков еще настойчивей мечтал о настоящей схватке с врагом. Но только через несколько дней довелось ему подняться в небо для боя.
* * *…Вражеский «юнкере» появился возле аэродрома. Быков приказал Уленкову готовиться к полету, и молодой летчик так волновался, что впоследствии, вспоминая этот день, чувствовал какой-то провал в памяти. Только с минуты взлета помнил он все отчетливо и ясно до мельчайшей подробности.
Самолет быстро набирал высоту. «Юнкере» кружил в стороне. Пилот «юнкерса» еще не видел взлетевшего «ястребка», а Уленков уже шел на вражеский самолет.
Это был первый воздушный бой Уленкова, его боевое крещение. Как часто в пору учебы видел он во сне синее, безоблачное небо, по которому несется его самолет, грозным ревом мотора заглушая земные шумы! Как часто, бывало, вводя машину в отвесное пике и потом выравнивая ее у самой земли, он мечтал о воздушном сражении, о сбитых самолетах, о неутолимой ярости боя! И вот все, о чем мечтал он, пришло к нему в теплый светлый день, в небе над оврагами древней Псковской земли.
До войны, летая с Уленковым, Быков постоянно напоминал ему:
— Не будь длинным фитилем! Длинному фитилю в бою житья не будет! Даже ленивый будет его бить.
«Длинным фитилем» он называл обыкновенно копуш, людей, у которых, как утверждал он, «от головы до рук медленно доходит сознание», то есть, попросту говоря, летчиков с замедленной реакцией. И, помня слова командира, Уленков внимательно смотрел по сторонам, — истребитель, тратя на обзор как можно меньше времени, должен видеть все, чтобы в решающее мгновение сразу ринуться на врага.
* * *Уленков шел на «юнкерса». Теперь вражеский летчик заметил его и отходил, отстреливаясь. Прошитое снопом светящихся пуль, искрилось небо возле самолета. Заходя сбоку, открыл огонь и Уленков. «Юнкере» был совсем близко. Уленков нажал на гашетки своих пулеметов и вздрогнул от огорчения и злобы: все патроны были расстреляны… Он погорячился, как мальчишка, теперь «юнкере» сможет уйти…
Уленков вспомнил, что у него осталось только одно средство уничтожить врага, и даже в мучительной напряженности боя почувствовал на мгновение, как учащенно забилось сердце. Нет, он не был «длинным фитилем» и никогда не будет им! И в то же мгновение, когда пришло решение таранить врага, он уже шел на уходящего «юнкерса».
Враг отстреливался, но уйти от Уленкова не мог, — может быть, он не догадывался, что русский летчик решил таранить. Уленков накренил самолет левой плоскостью и рубанул пропеллером по крылу вражеской машины. «Юнкере» падал, и Уленков уже больше не имел возможности следить за ним: разбито управление его собственного самолета. Он почувствовал себя ослабевшим, ныло плечо, кровь текла по лицу, и, облизнув губы, он вздрогнул от соленого привкуса крови. Уленков выбросился из машины, отсчитал пять секунд и дернул вытяжное кольцо, — сразу после сильного толчка над ним развернулся купол парашюта.
Он заметил внизу опускающийся парашют: значит, один из немецких летчиков уцелел и опускается на перелесок, неподалеку от родного аэродрома.
Еще раз взглянув вниз, Уленков понял, что ветер относит его в сторону, к тому самому перелеску, где пылают обломки «юнкерса». Уленков был теперь один в небе.
Земля приближалась. Сначала Уленкову показалось, что он падает на деревья, но потом ветер отнес его парашют в сторону, к распаханному полю.
Взглянув еще раз вниз, Уленков увидел за деревом человека, целящегося в него из пистолета. Это был, очевидно, летчик с «юнкерса».
Уленков увидел красноватую вспышку выстрела, но ничего не услышал и не знал, близко ли пролетела выпущенная гитлеровцем пуля.
Парашют приближался к земле. Уленкову казалось, что он может пересчитать все кусты, подымающиеся возле обочины дороги. Но это лишь на мгновение привлекло его внимание. По-настоящему он видел только казавшуюся маленькой фигуру врага с запрокинутым вверх лицом, со вскинутым кверху пистолетом, из которого вырывались красноватые вспышки выстрелов.
