Валентин Пикуль - Нечистая сила
– Это чума! – отвечал Поливанов. – Сейчас на охрану Распутина поставлено семь автомобилей, а если пересчитать всю громадную свору агентов, берегущих его жизнь, то можно составить батальон, способный прорвать линию фронта… Как забастовки?
– Путиловский завод – главная язва. А вот и новость: видели Сухомлинова на перроне Царскосельского вокзала… с женой! Оба были веселые, он ходил гоголем, отчаянно допингируя.
– Это ясно, – сказал Поливанов. – Шантеклер со своей курочкой ездил клевать крупицы милостей. Но его все равно посадят! Потом, сцепив пальцы, министр думал: «Нет ли тут какойлибо игры Беляева? Кажется, нет…» Но игра была! Распутин рассказывал: «Вот Беляев – хороший министр был бы, что там папашка смотрит! Я маме сказал, что бог его желает, а папашка уперся…»
* * *
Авангард пролетариата, путиловские рабочие, бастовали, и забастовка стала главной темой для закрытою совещания. Министерские верхи были встревожены – стачка путиловского завода могла явиться сигналом для всеобщей забастовки в стране. России хотели заткнуть уши, чтобы она не услышала рева путиловских цехов… Штюрмер униженно просил Поливанова:
«Умоляю вас в Совете по государственной обороне даже не касаться этого вопроса… Ужасно неприятно!» Поливанов поступил наоборот: отчеты о закрытом заседании он предал печатной гласности, «что, – докладывал Штюрмер царю, – при существующей общей политической обстановке и наблюдаемом в рабочей среде весьма серьезном брожении не может не быть признано чрезвычайно опасным». Алиса истошно взывала к мужу: «Обещай мне, что ты сразу сменишь министра военного – ради самого себя, твоего сына и России!» Распутин продолжал зудить о Поливанове: «Гордый он… все сапогами скрипит, на нервия действует. Нашел чем хвастать! Да у меня сапоги громчей евонных…»
В кабинете военного министра отзвонили старинные часы, еще помнившие времена Кутузова, Барклая, Аракчеева и Ермолова. Вот и письмо от царя:
«Алексей Андреевич. К сожалению, я пришел к заключению, что мне нужно с вами расстаться…» По заведенной традиции, рескрипт должен сопровождаться высочайшей благодарностью. Царь отщелкал ответ: «Объявление благодарности отменяю!» Это было уже чистое хамство… Поливанов принял министерство от Сухомлинова в состоянии развала, когда фронты трещали. Он взялся за дела в пору суматошной эвакуации промышленности на Восток, он сумел заново вооружить армию, при нем стабилизировалась линия фронта, – и теперь Россия, заполнив арсеналы, готова к неслыханному наступлению, которое войдет в историю под названием Брусиловский прорыв. Надев шинель и скрипя сапожками, Поливанов удалился – без благодарности, как оплеванный…
Выпивая рюмку ежевичной и расправив усы большим и средним пальцами (жест весьма неизящный), Николай II сказал:
– Постный куверт передвиньте к моему куверту…
Постничал в Ставке только один генерал – главный полевой интендант Дмитрий Савельевич Шуваев, честный, старательный работяга. Старик не понимал, за что ему выпала такая честь – сидеть подле самого императора.
Царь огорошил его словами:
– Сегодня вы уже мой военный министр… Постный груздь скатился с вилки на скатерть.
– Ваше величество, – взмолился Шуваев, – да помилуйте, какой же я министр? Сын солдата, иностранных языков не знаю, даже за вашим столом сидеть не умею. Вот служил верой и правдой по разным медвежьим углам да ни одной всенощной не пропустил со своей старухой… Ну какой я, к черту, министр!
– Не спорьте со мною, – отвечал царь. – В том, что армия стала одета и накормлена, ваша заслуга. Вы искоренили взяточничество и умеете разговаривать с простым народом…
Очевидец записал: «Шуваев так же вышел в нахлобученной на уши папахе, руки в карманы, животом вперед – и пошел себе домой, как ходил всегда».
Верный себе, он обладал простонародной честностью. Когда рука самодержца выводила слова «по высочайшему повелению», Шуваев дерзко останавливал императорскую длань:
– Так нельзя! Я пришел к вам, изложил свои мысли, а вы вдруг – «высочайшее повеление». Да откуда ж оно взялось? Правильнее вам писать так:
«По мнению генерала Шуваева…»
Царя коробило от бестактности, но ничего не поделаешь – сам выбрал «постника». Шуваев, размахивая рукой, доказывал:
– Опираться на армию, чтобы противодействовать течению жизни народа, нельзя. Да и вообще, ваше величество, какая у нас, к черту, армия? Возьмут мужика от сохи или рабочего от станка, завернут их в шинель, покажут, как надо стрелять, и вот – в окопы. Это не армия – милиция какая-то… ополчение!
Кажется, царь уже пожалел, что взял богомола Шуваева, а не Беляева с его «мертвой головой». Прибыв в столицу, новый военный министр должен был неизбежно столкнуться с Распутиным…
– Шуваев у аппарата, – сказал он, снимая трубку.
– Это я, – прогудело, – я… Распутин…
– Чего тебе от меня надо?
– Помолиться бы мне за тебя надобно.
– Больше меня тебе не намолиться.
– Поговорить бы… Все мы человеки.
– Приемные дни по четвергам. Запишись, как положено, у адъютанта. Что надо – доложи. Станешь болтать – вышибу. Будь здоров!
Шуваев велел допустить столичных журналистов.
– Могу сказать одно: дела военного министерства я принял в идеальном порядке, в чем немалая заслуга моего талантливого предшественника – Алексея Андреевича Поливанова…
Солдатский сын оказался благороднее царя!
Была весна, Сухомлинова везли в Петропавловскую крепость – на отсидку. Нельзя узникам спать на домашней перине ему позволили, нельзя узникам сидеть в мягком кресле – ему привезли кресло. Вместо обычных тридцати минут он гулял по два часа в сутки. Распутин ввел в кабинет царицы рыдавшую Екатерину Викторовну.
– Был чудный теплый вечер, – начала она, – и ничто не предвещало беды. Мой первый муж (негодяй, как выяснилось) абонировал ложу в киевской опере, а мой второй муж (этот дивный человек!) как раз тогда овдовел.
Альтшуллер сказал моему второму мужу, что в Киеве появилась красавица, рот которой – точная копия рта второй жены моего второго мужа. Эта красавица с таким ртом была я! В театре он подошел ко мне, и мы сразу воспылали друг к другу. Это была чистая любовь. Боже, сколько грязи потом нанесли к нашему порогу. И вот он… в крепости. За что?!
Алиса взяла платочек для утирания слез.
– Понимаю вас. Я сама изведала черную людскую ненависть. Меня, как и вас, тоже называют германской шпионкой…
Екатерина Викторовна, вся в глубоком трауре, протянула ей жалобу от мужа. Дело в том, что в камере ј 43, где сидел Сухомлинов, был замечен ползущий по стенке… клопс!
– Это ужасное животное, – содрогнулась императрица.
– И кипятком не выведешь, – подал голос Распутин. – Я, бывалоча, в деревне из чайника их шпарил, шпарил… Живучи, окаянные! За што энтим ученым деньги платят? Всякую хреновину выдумывают, а клопа истребить неспособны. Ну, скажем, телефон – оно понятно. Без него – не жисть. А на што трамвай? На што нам всем ликтричества разные? Ох, грехи наши… А старикашка мается!
11. ВОЙНА ИЛИ МИР?
Конечно, если Россию нельзя из войны выбить, то ее можно из войны вывести. Германская дипломатия передоверила вопрос о мире магнатам промышленности. В канун брусиловского наступления знаменитый капиталист Гуго Стиннес, стоявший у маховика германского военного Молоха, встретился в Стокгольме с японским послом:
– Кажется, пришел момент смены политических настроений. Я думаю, у японцев нет желания продлевать войну с нами, а что касается русских, то в Берлине стало точно известно: двор царя в Петербурге, как никогда, склонен к мирному диалогу.
Япония, которая вдали от решающих событий Европы под шумок стряпала свои колониальные делишки на Дальнем Востоке, была совсем не заинтересована в мире, означавшем конец грабежа Кореи и Китая, а потому посол отвечал Стиннесу, что «Япония не нуждается в скороспелом мире». Стиннес ответил ему:
– Но ведь кто-то из воюющих должен первым сказать роковое «альфа»; если никто из нас не возьмет на себя инициативы в делах войны и мира, то мир вообще станет невозможен до тех пор, пока не будет убит последний в мире солдат… Мы надеемся, – заключил Стиннес, – что содержание этой беседы останется в глубокой тайне.
В чем японский посол горячо его и заверил. А когда Стиннес удалился, он снял трубку телефона и позвонил в русское посольство, которое сразу же известилось о германских предложениях мира. Теперь любопытно, как будет развиваться эта политическая интрига далее, – каналы ведь очень глубокие, туннели ведь очень темные. Кто осмелится говорить с немцами о мире?.. Из клиники Бадмаева Протопопов выходил в широкий мир, веря в чарующую силу «цветка черного лотоса», веря в астральные пророчества хироманта Перрена, включенного в «7-й контрольный список» немецких шпионов!