Виталий Полупуднев - Восстание на Боспоре
– Очнись, князь! – шептала она, гладя его волосы белой рукой. – Очнись!.. Тебе рано умирать!.. Ты стоишь на пороге великой славы!..
Глава четвертая.
Табана
1
Это был план Табаны: не спешить с въездом князя-победителя в Неаполь, пока он не сможет сидеть на коне. А войску – стоять лагерем в открытом поле, в виду столицы. Ибо негоже кому-либо въезжать в ворота города раньше победоносного князя. Все согласились с этим. Народ недоумевал, почему это славный князь Фарзой продолжает жить в юрте за городом, хотя ему, как раненому, было бы куда удобнее в Палаковом дворце.
– Предки царских сколотов не ведали городов, – ответила на это Табана, – они жили, родились и умирали в юртах. Фарзой же прямой потомок царей сколотских. Для него воздух степи и уют юрты полезнее всякого снадобья.
Эти слова попали в цель, прямо в сердца сколотам-табунщикам, детям степного приволья. О них говорила вся степь. Поединок с двумя сильными витязями, которые держали в руках всю Скифию, вознес Фарзоя на недосягаемую высь. Его признали все, он стал народным героем, сказочным богатырем. Заявление же Табаны о причинах пребывания князя вне города свидетельствовало о его преданности делу «царских сколотов», обычаям старины. Кто теперь мог равняться с великим князем-богатырем?..
Танай, Пифодор и несколько сотников из рода Ястреба наводили порядки в Неаполе. Дворец царский привели в должный вид, очистили площади от мусора и навоза, накопившегося всюду за время безалаберного правления двух князей. Последние больше занимались соперничеством между собою и угождением новым хозяевам Скифии понтийцам, нежели благоустройством столицы.
Время шло. Степные травы вытянулись в рост человека и побурели от зноя. Фарзой медленно поправлялся, осторожно вставал на ноги и прохаживался по шатру, опираясь на мягкое плечо Табаны. Агарская княгиня ни на шаг не отходила от больного, вела себя с удивительной предупредительностью и ласковой настойчивостью. Она кормила его из своих рук, обмывала раны и обкладывала их толченым агариком, давала ему пить настой из корня акора и еще какие-то снадобья – одно, именуемое питьем Медеи, другое, якобы когда-то составленное знаменитым врачом Скифии Абарисом, – а ночами собирала для него «лунную росу», как этому учили Анахарсис и Токсарид.
Табана была немного колдунья и знала толк в травах, заговорах и заклятьях. Она умела гадать по пузырям на воде и плевала себе в пазуху, чтобы заманить туда болезнь князя, а потом вынести ее из юрты.
Ее преданность, ласка и уход делали свое дело. Еще слабый Фарзой хорошо чувствовал себя рядом с этой женщиной. Поединок и тяжелые раны словно отдалили от него позорное прошлое. Он охотно вслушивался в негромкие речи княгини, которые лились будто и без нарочитого плана, но постепенно многое становилось для него более ясным и определенным. Непоследовательный в своих мыслях, более тщеславный, нежели честолюбивый, князь находил в беседах с Табаной тот елей, что целил его раны, как телесные, так и душевные. Вдыхая запахи степи, он чувствовал себя как бы рожденным вновь, но уже для иной, более высокой цели. Еще совсем слабый, он мысленно видел себя в роли большого воеводы, народного вождя, проникся сознанием некоей предопределенности всего происшедшего.
Табана приносила ему вкусную еду, ворковала, как голубица, и в то же время искусно сосредоточила в своих руках все дела возрождающегося государства. Простой душой, Фарзой не замечал этого. Он считал, что после поражения врагов все идет само собою, по воле бессмертных богов. И причиной собственных успехов готов был признать ту звезду, о которой говорил ему Пифодор.
Бывший пират, посещая Табану, восхищался ее умом и удивлялся судьбе Фарзоя, считая его баловнем скифских богов. Он видел далеко и ни на минуту не сомневался в конечном торжестве князя. На агарскую княгиню смотрел с чувством преклонения. Она казалась ему богиней, сошедшей с неба по указанию самого Зевса или Папая, чтобы служить тому же Фарзою.
– Мне бы немного такого счастья! – вздыхал он, стоя перед Табаной. – Но нет, мое счастье на дне морском, и мне не достать его. Был пиратом – попал на цепь в Лаврийские рудники. В Скифии еле спасся от петли. Приобрел корабль и команду – и опять боги заставили меня служить чужому счастью. Кто же я сейчас, скажи, княгиня? Или воевода, или слуга тех же «ястребов», которых вооружаю и обучаю рукопашному бою?.. Получил я известие – корабля моего нет, Диофант захватил его. Не убереглись без меня – сразу попались. А я вот думаю: упадет ли мне крошка со стола чужой радости, или Фарзой выгонит меня в степь, как старую собаку, после того как станет властителем Скифии?
– Старайся, Пифодор, старайся! – с легкой усмешкой отвечала ему княгиня. – Боги не забывают тех, кто служит знатным.
– Лучше ты не забудь меня, прекраснейшая из женщин, умнейшая из княгинь!
Придя в юрту князя, Табана старалась развлечь больного, но незаметно переходила к делам государства. Она говорила ему:
– Ты собрал вокруг своего знамени много людей, твой род Ястреба опять сел на коня и пойдет за тобою хоть на смерть! Создавай сильную, преданную дружину, ибо сила большого князя в войске. Народ хотя и славит тебя, но завтра разбежится по своим кочевкам и пастбищам. Князья капризны, родичи Гориопифа тайно точат мечи, а Дуланак, слыхала я, собирает конное войско. Зато крестьяне не те стали, что раньше, это уже не забитые пахари, которых царские сколоты называли рабами. Они научились держать в руках оружие, силу почуяли!.. Танай создал пешую рать, которая не хуже эллинской. Возвысь Таная, достоин он стать князем!.. Будешь управлять Скифией, помни, что ты силен, пока есть лад и согласие между родами и племенами!.. Величай степняков по-прежнему «царскими», они любят это. Но не позволяй им грабить и унижать крестьян, ибо степные скифы – твоя правая рука, а крестьяне – левая. Так и Скилур когда-то говорил. Прошли времена, когда царские скифы могли брать дань с других племен. Теперь нужна дружба между племенами…
И намекала при этом, что дело его и судьба его не на Боспоре, а здесь, в коренной Скифии, у себя дома.
– Страна сколотская обнищала, ее табуны поредели, поля заросли травой!.. Лучшие витязи ее уже сложили головы! Не спеши с новой войной!.. Слышала я, что скоро прибудут к тебе посланцы Диофанта с дарами. Понтийцы поняли, что Скифия обрела настоящего хозяина. Прими посланных с честью.
Табана оказалась права. В Неаполь прибыли послы Диофанта. Их проводили в степь, в княжеский лагерь. Послы вручили Фарзою подарки и просили позволения зачитать всему народу и войску письмо Диофанта, который от имени Митридата Великого готов признать независимость и свободу Скифии, а Фарзоя ее правителем, если тот станет единомышленником царя понтийского.
– Соглашайся, князь, – шепнула Табана, – сейчас на все надо соглашаться, пока держава не окрепла. Ибо слова подобны облакам, они не могут навсегда застлать солнце истины, они развеются, и правда засияет вновь!
Зачесть народу и войску письмо было разрешено, но прямого ответа Фарзой не дал. На совете с ближайшими соратниками он сказал решительно:
– Я тогда успокоюсь, когда надену на Диофанта тот ошейник, что висел на моей шее, и наряжу его в ту гнилую овчину, которую он мне пожаловал.
– Укрепиться надо, – хором отвечали советники, – мы готовы воевать, с кем укажешь, великий князь, но не сегодня. Ибо Скифия нуждается в покое. Она разорена, люди голодны. Если сейчас ввергнешь страну в новое бедствие – народ отвернется от тебя и пойдет за врагами твоими.
2
В это время Диофант поспешно готовил флот и войско против мятежного Пантикапея. Вопреки повелению Митридата о направлении всего флота к западным берегам Понта Эвксинского, он вернул корабли в херсонесскую гавань. Полководец понимал, что за такое ослушание он будет наказан, может даже лишен высокого доверия, но останется жив. Если же пантикапейский пожар охватит всю Тавриду, то ему не простят этого. Восстание Савмака, буйство кочевых и оседлых племен Скифии, побратимство рабов и крестьян – все это казалось таким грозным началом, после которого можно было ожидать крушения замыслов царя понтийского укрепить свое владычество над северными странами. И виновником этого будет он, Диофант, сын Асклепиодора. Да и Бритагора не пожалуют. Метродор Скепсиец, главный судья Митридатова царства, не замедлит бросить в темницу нерадивых и злосчастных руководителей северного похода, а после пытки огнем и железом посадит обоих, по восточному обычаю, на острые еловые колья на виду всей Синопы.
Об этом было страшно подумать. Полководец и его советник чувствовали озноб, когда такие мысли приходили им в головы.
Диофант потребовал у совета херсонесского несколько сот хорошо вооруженных гоплитов. Они должны были усилить его войско.
