Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ) - Шульман Нелли

– Твоя мать права, милый. Вы с ним похожи, как две капли воды… – юноша напомнил себе:

– Но в Восточной Германии об этом никто не подозревает. Виллы больше нет. Да и особняк, все равно, стоял на западной стороне города. Я стану Генрихом Рабе, фамилия распространенная. Я из бедной семьи, подмастерье, я выбрал социалистический строй жизни… – на месте его рождения, в Берлине, пролегала граница, разделяющая город на две части:

– Я должен вернуться в Германию, – повторил себе юноша, – ради памяти папы и дедушки, ради будущего. Это мой долг. Маме тоже пригодятся сведения с востока, из первых рук… – они с Густи захватили из библиотеки горсть мандаринов. Сжевав один, Теодор-Генрих широко зевнул:

– Ты, как хочешь, а я намереваюсь выспаться. Завтра все поднимутся не раньше десяти утра, – он подмигнул Густи, – большой завтрак готовить не надо… – к праздничному обеду, правда, приезжал еще десяток человек:

– Я сделаю открытый пирог с овощами, для раввина… – так они называли Аарона Горовица, – по французскому рецепту. Каштаны сейчас хорошие, – заметил юноша, – еще туда идет брюссельская капуста, песочное тесто, томатный соус… – Густи его не слушала:

– Иосиф завтра будет здесь, – она сжала руки, – и даже не притвориться, что у меня болит голова… – тетя Клара ничего не заподозрила. За ужином Густи, украдкой, разглядывала в зеркале свое бледное лицо:

– Тетя Марта тоже сказала, что я устала, и мне надо отдохнуть… – на работу они возвращались на следующей неделе. Женщина погладила ее по голове:

– Лежи, читай, выгуливай Шелти. Мальчишки со всем справятся, нет нужды их обслуживать… – в квартирке Густи все закончилось очень быстро:

– Прокладки у тебя есть, – небрежно сказал Иосиф, надевая плащ, – когда кровотечение прекратится, сходи к врачу. Чао, я побежал… – дверь грохнула, с лестницы раздался веселый свист. Добредя до ванной, Густи взяла картонную упаковку прокладок:

– Надо найти доктора, в телефонной книге. Где-нибудь подальше, чтобы не вызвать подозрений. Надо сходить на исповедь… – присев на бортик ванной, девушка разрыдалась:

– Я убила невинную душу, я избавилась от ребенка. Я буду вечно гореть в аду… – в праздник не исповедовались, однако Густи, испуганно, подумала:

– В Рождество, после ланча, Марта ведет мальчиков в церковь святого Георга. Мы с дядей Джованни и Лаурой едем в Бромптонскую ораторию. Я не смогу зайти в храм, я грешница, нет мне прощения… – она кинула взгляд на кузена. Теодор-Генрих блаженно вытянул ноги:

– Слава Богу, после завтрашнего дня никто не ожидает разносолов, – юноша потянулся, – проведем конец недели на салате из индейки и остатках праздничного стола. Честно говоря, так даже вкуснее… – Густи, на мгновение, захотелось приникнуть головой к крепкому плечу Теодора-Генриха:

– У нас комнаты рядом… – спальни разделяла только внутренняя дверь, – он меня младше. У него, наверняка, ничего еще не случалось… – она одернула себя:

– Ты никому не нужна. Ни ему, ни Иосифу, вообще ни одному человеку. Оставь, ты умрешь старой девой, то есть не девой… – Теодор-Генрих поднялся:

– Не моргай, – усмехнулся кузен, – я на пути в ванную… – Густи моргала, чтобы скрыть слезы, – спокойной ночи… – он скрылся в своей спальне. Густи подавила желание уронить голову в руки:

– У него есть мать, отчим, сводные братья, а у меня… – дверь скрипнула:

– Сестричка, я здесь… – Ворон оглянулся, – Максим пошел вниз, он не будет ворчать… – брат носил фланелевую пижаму, каштановые волосы были всклокочены:

– Опять он вырос, – поняла Густи, – рукава коротки… – пробежав по ковру, Стивен вскочил на диван:

– У тебя плед, – одобрительно сказал брат, – очень уютно… – от него пахло мятной зубной пастой и мылом:

– Ты еще не умывалась, – Ворон нашел ее ладонь, – держи, я тебе фиников принес… – приняв липкие фрукты, девушка, невольно, улыбнулась:

– Тщательный обыск на столе, отягощенном дорогостоящими щедротами Денвера Дика, помог обнаружить один-единственный персик, случайно пощаженный эпикурейскими челюстями любителей азарта… – брат фыркнул:

– Именно так… – мягкая щека прижалась к ее щеке:

– Ты не болей, – озабоченно сказал мальчик, – а то я волнуюсь. Я тебе завтра сделаю тосты, с медом, как ты любишь. Не спускайся, я принесу тебе завтрак. Мед полезен, для горла… – Густи обняла брата:

– Он высокий, в папу и маму Лизу, но ему всего десять лет. У него еще не все зубы выпали. Он очень похож на папу, в детстве. Дядя Джон показывал нам фотографии. Он держит папин кортик на стене, и собирается взять его в космос. Ему я нужна, и всегда буду нужна… – собрав вокруг них плед, Стивен пробормотал:

– Хорошо, тепло. Расскажи мне о папе, сестричка… – облизав сладкие от финика губы, Густи кивнула: «Слушай».

Бронзовые волосы невысокой женщины, на портрете, развевал ветер. Прислонившись к скале, засунув руки в карманы холщовой куртки, она вглядывалась в серую гладь моря.

Мигал зеленый огонек радиолы, силуэты на картинах тонули в сумраке, поблескивала золотая табличка на рукояти изящного пистолета: «Semper Fidelis Ad Semper Eadem». На потрескавшемся лаке ящичков китайского комода изгибались алые драконы. Ярлычки отпечатали на машинке: «Париж, Мон-Сен-Мартен, Нью-Йорк, Израиль».

Мягкий, фортепианный проигрыш стих, вступил диктор:

– В Лондоне час ночи. Вы прослушали рождественский подарок, от программы классической музыки. Дебюсси, «Лунный свет», в исполнении маэстро Генрика Авербаха…

Бледный месяц повис над мраморным фонтаном, над покрытой изморозью травой сада, над подстриженными кустами сирени и шиповника.

На письменном столе горела мозаичная лампа, от Тиффани, шуршали бумаги. Марта подняла голову:

– Шел бы ты спать, милый, – ласково сказала она среднему сыну, – каникулы каникулами, но не след становиться полуночником… – Максим повертел пистолет:

– Ты брала оружие на континент… – он вскинул голубые, яркие глаза:

– Москвы здесь нет, – мальчик указал на комод, – и нет бабушки с дедушкой, то есть их острова… – Марта отложила табели мальчиков:

– Теодор-Генрих отличник, Питер тоже… – она скрыла улыбку, – Ворон преуспевает в том, в чем хочет, а Максим пошел в отца… – в характеристике говорилось об упрямстве сына:

– Мистер Волков умеет добиваться своего, обладает отличными организаторскими способностями, пользуется уважением товарищей по школе… – читала Марта ровный почерк учителя, – однако его стремление к достижению справедливости часто превосходит прилежание в учебе… – Марта усмехнулась:

– Волк, только маленький. Впрочем, уже большой, он меня перерос… – поднявшись, она забрала у сына пистолет:

– Брала, но больше ради спокойствия. Москва была здесь, – она кивнула на комод, – до переворота, что называется, а остров… – женщина помолчала, – ты знаешь, что, по соображениям безопасности, я не имею права держать такую корреспонденцию в особняке… – подросток забросил руки за голову:

– Я бы не смог так жить… – серьезно сказал мальчик, – как бабушка, как ты. Не смог бы притворяться, играть. Папа воевал, это гораздо легче… – Марта взъерошила белокурые, коротко стриженые волосы сына:

– Тебе и не придется, милый. Все это… – она повела рукой в сторону папок, – конечно, закончится нескоро… – женщина вздохнула, – но тебе надо заботиться об аттестате, о поступлении в университет… – Максим думал о немецкой газете, случайно увиденной на столе старшего брата:

– Коммунистическое издание, то есть комсомольское… – он хорошо знал немецкий язык, – зачем Теодору-Генриху комсомольская пресса… – после поездки в Америку они пытались назвать старшего брата в заокеанской манере:

– Он такой же ТиЭйч, как я китаец, – весело подумал Максим, – по нему сразу видно, что он граф фон Рабе. Из него никогда не выйдет американец… – в школе, правда, брат не настаивал на двойном имени:

– В конце концов, папу так звали, – соглашался мальчик, – Генрих, тоже хорошо… – о газете Максим решил пока не говорить: