Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля
Подъем в экономике сопровождается наступлением в области идеологии, образования, культуры. Яростным нападкам подвергается религия.
Всегда оправдывавший насилие по отношению к дворянству и буржуазии, Ленин после переворота начинает оправдывать насилие и по отношению к трудящимся массам, „во имя трудящихся масс”. Ужесточается аппарат репрессий. Пожалуй, наиболее полная характеристика того времени, о котором поэт Н. Асеев скажет, что оно было „крашено рыжим, а не красным”, заключена в названии книги одного из вырвавшихся на Запад узников Соловков „В стране НЭПа и ЧК”. И это не позволяет согласиться с поэтом. По-прежнему красным от крови было время. И опять это обращает нас к творцу НЭПа.
Именно тогда, когда вводилась эта политика, А. Рыков делился своими мыслями со специалистом по лесному хозяйству С. Либерманом: „(Ленин) тут же тебя предаст... Владимир Ильич все предаст, от всего откажется, но все это во имя революции и социализма”. Будущий председатель Совнаркома оказался прав. Вверив спустя год после начала НЭПа руководство партии Сталину, Ленин предал интересы страны. Ведь он сам вскоре напишет, что „Сталин груб”, что „став генсеком, он сосредоточил в своих руках огромную власть” и что он „не уверен, что он ею сумеет всегда осторожно пользоваться”. Разве Ленин всего этого не знал, предлагая заседавшему после XI съезда пленуму ЦК избрать Сталина в генсеки? Такие наблюдения — не озарения одной минуты, а результат накапливания фактов. Факты Ленину были известны давно, но поскольку для него тогда это было невыгодно, он предпочел не обращать на них внимания.
Спустя много лет в Советском Союзе появится такой анекдот:
— Скажите, товарищ Сталин, — спрашивает Ленин, — вы могли бы убить одного человека?
— Что за вопрос? И не одного могу.
— И тысячу сможете? — спрашивает Ильич, вспоминая о царицынской телеграмме „чудесного грузина”, в которой он заверял: „Будьте уверены, не пощадим никого... рука не дрогнет”.
— Смогу.
— И миллион? — продолжает допытываться вождь первый у вождя второго.
— Никаких проблем.
— Ну, знаете, милейший, в таком случае мы бы вас здорово пожурили, — заключает Ленин.
Выбор творца НЭПа оказывается решающим. Гробовщик намечен. Он наготове. Ему только надо дождаться удобного момента, чтобы похоронить ленинскую политику. А не хотел ли этого сам творец? Выпустив джинна для того,чтобы спасти партию у власти, не думал ли он о том, как загнать его обратно? Заговорив о новом НЭПе, укрытом за словом „перестройка”, захочет ли Горбачев и в этом последовать ленинскому примеру?
Спустя год после введения НЭПа делегаты XI съезда партии услышали, что вождь вдруг обнаружил, что государственная машина движется не туда: „Машина отказывается подчиняться руке, которая ею управляет. Как если бы автомобиль двигался не в том направлении, в каком хочет человек, им управляющий, а в направлении, намеченном кем-то другим, как если бы им управляла какая-то тайная, незаконная рука. Бог знает какая... Во всяком случае, машина не идет в том направлении, в какое хотел ее направить человек, сидящий за рулем...”
За рулем сидел он сам. Следовательно, это было признание того, что он не знал, куда ведет страну. Не придется ли стране через шесть с лишним десятилетий после ленинского признания услышать такое же признание из уст его нынешнего наследника? Знает ли он, куда ведет страну? Каков его план, какую дорогу он выбрал? Летом 88-го года на эти вопросы четких и ясных ответов все еще не было дано.
История настойчиво возвращала страну к одним и тем же проблемам. Она напоминала, что ни обойти, ни перепрыгнуть через них нельзя. Через семь десятилетий опять создалась ситуация, схожая с той, что существовала накануне февраля 1917 г. Вновь встал вопрос об ограничении самодержавия. На сей раз самодержавия партии и ее генсека.
ЕЩЕ ОДИН ПЕРЕВОРОТ В ОКТЯБРЕ
Октябрь, видимо, имеет какое-то мистическое значение в жизни страны, называвшейся Россией, в результате октябрьского переворота потерявшей это имя и превратившейся в СССР. Через семьдесят один год после захвата власти большевиками в Кремле опять решался вопрос о власти. И опять в октябре. На сей раз борьба развернулась на заседавшем в те дни пленуме ЦК. И завершилась она новым октябрьским переворотом. То, что произошел он в октябре, — это, разумеется, случайность, но сам переворот был отнюдь не случайным. К нему вела сама логика партийной жизни. Семена его закладываются уже тогда, когда происходит избрание нового генсека. С точки зрения партийных чиновников лучше всего было бы, если бы пребывание у власти угодного им генсека длилось бесконечно. Ведь они сознают, что, избирая нового партийного вождя, они в лучшем случае подписывают себе пенсионные удостоверения. В них остается проставить только дату. Но в том, что дата проставлена будет, — ни у кого сомнений нет. Вопрос — когда? Как долго захочет новый генсек работать с теми, кому он обязан своим избранием, но от кого избавиться ему так же необходимо, как и возложить вину за „ошибки прошлого” на своего предшественника. Да и то, что они помнили его не генсеком, а равным себе, — этот простой человеческий факт тоже был помехой.
Все, что представляется как новое, почти всегда повторяет то, что уже не раз случалось в истории. И то, что предпринял в октябре 1988 года Горбачев, было повторением прошлого. Так было до него, так поступал и он. Он шел к власти тем же проторенным путем, что и его предшественники. Что бы о нем ни говорили, он был наследником прошлого, выпрыгнуть из которого, отказаться от которого он и не мог, и как свидетельствовали его речи о приверженности социализму, не хотел. Хотя британский историк Тэйлор однажды заметил, что „самый важный урок истории это то, что не существует никаких уроков истории”, пример предшественников Горбачева опровергал утверждение историка. Они все отлично усвоили те уроки истории, которые способствовали укреплению их собственной власти. Их не смущало высказанное лордом Актоном замечание о том, что „каждая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно”. Каждый из них стремился к власти абсолютной. Созданная же ими командно-административная система свидетельствовала, что иначе партия править не может и не умеет. С приходом к власти Горбачева вставал вопрос, сумеет ли он предложить нечто новое?
Вскоре после того как он стал генсеком, из Политбюро исчез Г. Романов. Это понятно. Они были соперниками. Через некоторое время удаляются Д. Кунаев и В. Гришин. Эти были замешаны в коррупции, хотя к судебной ответственности их не привлекли. Затем наступил черед Г. Алиева. Почему? Объяснено не было. Поговаривали, что незадолго до своего падения он объезжал обкомовских секретарей, ища поддержки своей интриге против генсека. По другой версии, и Романов, и Алиев поплатились за то, что при выборах генсека проголосовали за Гришина, рассчитывавшего получить этот пост по завещанию Черненко.
Параллельно с перемещениями на верхах происходила замена старых кадров новыми и в других звеньях партийного аппарата. Конечно, не всех „новых” следовало считать сторонниками Горбачева. Во-первых, вначале о его планах было известно лишь его ближайшему окружению, и следовательно, только те, кто входил в него, могли рассматриваться как надежные его сторонники. А, во-вторых, откуда же в партии, приведшей страну к кризису, взяться такому количеству нужных Горбачеву людей, желающих и способных теперь вывести страну из кризиса? Все эти перестановки ставили своей целью укрепление позиций генсека.
Этому служил и приезд Рейгана, и не случайно он был приурочен почти к самому началу конференции, чтобы у советских людей не успело изгладиться впечатление от вида Горбачева рядом с популярным американским президентом. Но замены одних винтиков партийной машины другими были, говоря военным языком, и разведывательными боями, в которых стороны прощупывали друг друга. И хотя противники Горбачева и понесли в них существенные потери, поражения они не потерпели. Решающее отражение было неизбежно. Таковым по замыслу генсека должна была стать XIX партийная конференция.
Почти через полвека партия решила обратиться к полузабытой форме обсуждения наболевших проблем, которые, хотя и представлялись как новые, были повторением старых. Теми же вопросами занимались и делегаты предыдущей партконференции, проходившей 15—20 февраля 1940 года. Теперь уже забылось, что за год до того на ХVIII съезде между претендентами на сталинское наследие произошла очередная схватка, конечно, не открытая, но от этого не менее острая.
На сей раз между Маленковым и Кагановичем. Каганович терпит поражение и теряет место в секретариате. Происходит реорганизация аппарата ЦК и промышленные отделы секретариата ликвидируются. По мнению Маленкова это должно было способствовать развитию инициативы и ответственности руководителей предприятий, полностью лишившихся инициативы и боявшихся принять на себя какую-либо ответственность из-за царившего в стране террора. Развязавшие его теперь пожинали плоды того, что было естественным результатом террора. Всеми овладел страх, который будет напоминать о себе и во времена Горбачева.
