Владимир Микушевич - Воскресение в Третьем Риме
– Сноситесь между собой как-нибудь помимо меня, – холодно отвечала она, когда я заговаривал о встрече с Кирой.
Правда, к похоронам Федорыча Клавдия проявила некоторый интерес, как-никак это был ее племянник. Врач запретил везти меня на кладбище, так что я простился с моим сыном все в том же морге в присутствии Киры и Клавдии, старательно избегавших смотреть одна на другую. Похоронами занималась одна Кира. От помощи ПРАКСа она категорически отказалась. Клавдия заверила меня, что мое пребывание в больнице оплачено Ярловым на несколько недель вперед и мне нечего беспокоиться, но я продолжал беспокоиться, за что же платит деньги Ярлов в моем случае. Значит, он продолжает на что-то рассчитывать, а его расчеты уже стоили жизни моему сыну. Я надеялся только на то, что долго держать здесь меня не будут, снимут гипс и я как-нибудь доплетусь до своего дома. Я был погружен в эти мысли, когда Клавдия впустила в палату мою крестную Софью Смарагдовну.
Она была все такая же. Ее золотисто-каштановые волосы не седели. Никто не отваживался спросить, сколько ей лет. Такой вопрос как-то в голову никому не приходил. Софья Смарагдовна села возле моей постели и ласково погладила мои седые волосы, как она гладила их, когда я был совсем маленький. Я не удержался и, как маленький, заплакал. Она осторожно вытирала мои слезы своим платком:
– Ну что ты, что ты! Тетя Софи с тобой. Ты же знаешь, я никогда не сплю. Помнишь, как я прятала тебя в моем саду? Я всю жизнь тебя прячу, а ты не замечаешь.
– Зачем он морочил меня? – спросил я сквозь слезы.
Она сразу поняла, что я говорю о Фавсте.
– Он тебя не морочил. Он же тебе все сказал, и ты все понял. Ему говорить с тобой иначе нельзя.
– Почему он прямо не сказал мне, что Федорыч – мой сын?
– А потому, что ты должен был сам узнать его. И Кира тоже. Помнишь, он ночевал у тебя. Комнату, которую Марья Алексевна готовила для Веточки Горицветовой, заняла мадам Литли. А в ней мог бы жить Миша Фавстов. И у Киры Ярлов пробовал снять для Федорыча комнату. И Кира позволила ему в этой комнате только переночевать, побоялась, как бы он не стеснил ее. Это в огромной-то квартире!
– Мне стыдно спрашивать, но как он родился?
– Так вот Кире всю жизнь было стыдно тебе об этом сказать. В 1971 году Кира родила его… Она была уже не так молода… Всю жизнь она мечтала о сыне… от тебя. Но она безумно ревновала тебя к Клавдии и решила скрыть от тебя даже свою беременность, а если родится сын, вырастить его самой, без тебя и представить его тебе лишь тогда, когда ты сможешь им гордиться и почувствуешь свою вину перед ней. Вот о чем она мечтала. Заметь, она тогда еще не была разведена с Адиком Луцким, так что ребенок был бы Луцкий, а не Чудотворцев и не Фавстов… Адриан не придал бы никакого значения тому, что у Киры кто-то родился. Они же предоставили друг другу полную свободу. Вот она без тебя и родила… мертвого. – Я задохнулся от ужаса. – А Фавст унес его тайком из родильного дома к себе в лес или в невидимый град, как лучше сказать, сам суди. Фавст оживил его, он один знает как. Отец Иоанн окрестил его, дал имя Михаил. Мы выпаивали его молоком (я знаю, где такое молоко найти), а мед у Фавста свой. Так вот мальчик и рос, и сил набирался, и учился у Фавста и у меня.
– Без родителей?
– Считай, что мальчик рос у дедушки с бабушкой. Помнишь:
Знатнейших отпрысков растят,
Подолгу те у них гостят…
А он соскучился, и от дедушки ушел, и от бабушки ушел… к ярловским молодчикам, которых Ярлов готовит не для добрых дел…
– А что же отец с матерью?
– Подумай сам, что Фавст мог тебе и Кире сказать? Кто он такой для вас? Полоумный бродяга, бомж, привел неизвестно кого. Взять хоть бы тебя. Пускай ты о Фавсте сто раз писал, заявится к тебе некто и скажет: «Я Фавст, живу четыреста с лишним лет». Поверишь ты ему? Наверняка сочтешь сумасшедшим или похуже кем-нибудь. А Кира? Она же знала, что мертвого родила… И вдруг здрасте-пожалте, твой сын объявился. Вот потому-то мы и не вмешиваемся в ваши дела. Помогаем, как умеем, но вы нашу помощь не умеете принять. Оставалось одно: чтобы Кира и ты своего сына признали, чтобы сердце вам подсказало, и сердце подсказывало вам, а вы сердцу своему не верили. И теперь вы кому поверили? Страшно сказать, мадам Литли, ее анализам… Потому Фавст и насчет Клер ничего не сказал тебе. Ты бы не поверил, а поверил бы, так не понял бы, чему поверил, и натворил бы чего-нибудь еще похуже. Если бы вы с Кирой душа в душу жили… а то какой Мише от вас был бы прок…
– Почему же Фавст не спас его… на этот раз?
– Не успел. К доктору Сапсу витязь попал, и тот что-то с ним сделал. Ярлову, Сапсу, мадам Литли нужно было, чтобы молодой князь Меровейский пал смертью храбрых…
– Скажите, зачем им смертная казнь?
– Чтобы страх был. Чтобы их боялись больше, чем Бога. Кто Бога боится, тот ничего не боится. А если их не боятся, их нет со всеми их ретортами и капиллярами. А доктору Сапсу органы здоровые нужны. Казнят молодых и здоровых, так что Трансцедосу есть чем поживиться. Он же пересаживает все, ему бы голову Фавста, тогда он и головы пересаживать начнет.
– Где же теперь Фавст?
– У себя. Снадобье для Клер готовит.
– Он поможет ей?
– Как Бог даст. Нельзя мне говорить иначе, ты глупостей наделаешь.
– А со мной что?
– На днях с тебя снимут гипс, и тебе надо с Кирой быть, хоть Клавдия обидится, но ей что, с ней Чудотворцев.
– А что сейчас Кира?
– Плохо ей, как всегда, но если кто тебя любит, так это Кира. Ее тоже голыми руками не возьмешь. Она решила Ярлова наказать, а наказывает Клавдию… из ревности. Могилу Чудотворцева собирается раскапывать, чтобы доказать: Чудотворцев лежит в могиле, а не пишет книг и по телевидению не выступает.
– На «Красной»-то «Горке», тетя Софи, кто не выступает.
– «Красная Горка» – не реторта. Дай срок, мы «Фауста» покажем.
– И кого вы будете играть? Маргариту или Елену?
– А ты угадай. Скоро Платон Демьянович закончит «Действо о Граали» с мелодией бессмертия. Кто услышит, тот не умрет.
– Как воскреснет тот, кто не умрет?
– Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся, – ответила она. – Ну, Христос с Тобой. – Софья Смарагдовна меня перекрестила. – Смотри, Киру не покидай! А уж я за тобой присмотрю.
Через несколько дней с меня сняли гипс. И в тот же день, опираясь на палку, я отправился на мочаловское кладбище, где меня ждала Кира. От Трансцедоса до кладбища недалеко, что давало всегда повод для мрачных шуток. Кира ждала меня у ворот. Увидев, что я пришел без Клавдии, она вцепилась в мою руку и больше не отпускала ее. Мы дошли до ограды, в которой ложилась еще одна могила. На ней уже был установлен крест без надписи, как принято в нашем роду. Два мужика копали в ограде. Я осмотрелся, кто пришел. Людей было совсем немного. Телевидение не приехало, хотя Кира рассчитывала именно на телевидение. Разумеется, Клавдия тоже не пришла. «Мне до этих раскопок дела нет. Мы с Платоном Демьяновичем должны работать. А вечером я тебя навещу», – сказала она, выходя вместе со мной за ворота Трансцедоса. С удивлением я заметил у ограды Николая Филаретовича Параскевина. Я знал, что он оплачивает отдельную палату для Клер. Он был не только бодр, но и весел. В этом году ему исполнилось девяносто шесть лет, столько же, сколько Платону Демьяновичу, когда тот отошел. Очевидно, деда Параскевина интересовали результаты эксгумации по личным причинам. Он поцеловал руку Кире, к чему та не привыкла, с непривычной сердечностью пожал руку мне. В это время к ограде подошел мужичок в очках, с портфелем. Он был в явном подпитии.
– Что же вы, дамочка, делаете? – обратился он к Кире. – Я не давал вам разрешения копать здесь. – (Это был заведующий кладбищем или директор, словом, начальник.)
– У себя в ограде что хочу, то и делаю, – отрезала Кира.
– Хоронить здесь без разрешения запрещается, – окрысился директор.
– Да я же никого не хороню, – ответила Кира. – Просто посмотреть хочу.
– Нечего тут вам смотреть. Здесь никто не похоронен.
– Как «никто»? Здесь похоронен мой отец, профессор Платон Демьянович Чудотворцев.
– Никакой профессор Чудотворцев здесь не числится.
– Как не числится? Я всю жизнь хожу на могилу к моему отцу.
– Это ваше личное дело, к кому вы ходите. Вот Серафима Федуловна Чудотворцева здесь похоронена. И этот, как его… Меровейский.
Кира всхлипнула. Какой-то журналист сказал, что раскопки проводятся с научной целью. Дед Параскевин отвел начальника в сторону и сунул ему какие-то деньги.
– Ну разве что с научной, – смилостивился начальник. – Только будьте любезны все по-прежнему закопать.
– Действительно, с похоронами Платона Демьяновича странная история вышла, – заговорил вдруг дед Параскевин. – У Платона Демьяновича была сиделка, можно сказать, не сиделка, а друг дома, но сиделок лучше не бывает: сама Софья Смарагдовна. Тут-то и вышел грех, а может быть, и не грех, не знаю, как сказать. Павлу Платоновичу, старшему сыну профессора, позвонили, чтобы срочно приезжал. Приезжает он в своем обычном состоянии, то есть выпивши, приезжает не один, а со своей тогдашней дамой; что с него возьмешь: артист, и только. Вот приезжают они, а на даче никого нет, и Платона Демьяновича нет. А по телефону, видно, сказали ему, или он так понял, что, мол, папенька скончался. Идет Павел Платонович по улице, плачет и всем встречным говорит: «Папашу в Монсальват увезли». Кто думает, что профессора увезла «скорая помощь», а кто полагает, что повезли его в морг. Подружка Павла Платоновича каких-то его дружков пригласила могилу копать. Лето было, время жаркое, на кладбище никого нет, никто не препятствовал. А Павел Платонович совсем сдал, все повторял: «Монсальват… Монсальват…» – и повела она его в ближнюю рощицу отдохнуть. С дружками, видно, расплатилась она заранее. Возвращаются, а никого нет, и могила засыпана. Не иначе как без них гроб привезли и закопали.
