Михаил Филиппов - Великий раскол
Венчали их, по желанию царя, в одном из кремлевских соборов. Царица была посаженною матерью. Свадьбу отпраздновали пышно.
Вскоре и младшей Соковниной, Евдокии Прокопьевне, нашелся жених, князь Петр Семенович Урусов, один из близких к царю людей.
Федосья Морозова и Авдотья Урусова, как говорил и сам «тишайший» царь, смотрели на замужнюю жизнь крайне строго. В особенности Федосья Прокопьевна.
Выйдя семнадцатилетней девушкою за человека, годившегося ей чуть не в деды, она сразу ушла вся в домашнюю жизнь и, хотя вскоре после свадьбы и была пожалована званием «приезжей боярыни», то есть одной из тех, которые имели доступ к царице и выбирались в ограниченном числе, тем не менее, в царицины палаты ездила не часто.
— Приезжай, боярыня, в четверток ко мне, — сказала как-то царица, Мария Ильинишна, очень любившая степенную и немного угрюмую свою дальнюю родственницу, Федосью Морозову, — у меня старицы соборные обещались быть.
Возможность послушать стариц постоянно приманивала молодую боярыню бывать по этим дням во дворце; собирались у царицы старицы из разных монастырей: Вознесенского, Новодевичьего и других. Это были преимущественно вдовы или дочери именитых бояр; не мало среди них было и родственниц царского дома.
По четвергам за столом у царицы сидело их обыкновенно до двенадцати.
Старшею гостью на этих обедах считалась сестра царицы Анна Ильинишна Морозова, жена брата Глеба Ивановича, Бориса, самого близкого к царю боярина.
Только самых ближних боярынь приглашала на эти обеды царица. Звать их ходили обыкновенно боярские дети царицына чина, получавшие от приглашаемых обычное «зватое» деньгами.
Здесь, в верхних царских палатах, местничество между приглашенными и соперничающими боярынями процветало не менее, чем среди бояр внизу.
Дабы искоренить этот неудобный обычай, царица нередко давала боярыням приказ:
— Сидеть без мест!
И этого никто не осмеливался ослушаться.
В сводных списках приезжих боярынь имя Федосьи Прокопьевны значилось седьмым из общего числа сорока трех.
Одно время боярыня Морозова была у царицына стола, который накрывался особо, даже кравчей, но ненадолго.
— Не гоже тебе, Федосья Прокопьевна, зря утруждаться послугою, — сказала как-то Мария Ильинишна, и с той поры эта должность была передана другой боярыне, а Морозова заняла за столом свое прежнее место.
Не любила молодая женщина торжественных обедов в покоях царицы; ей приятнее было присутствовать на домашних собраниях у государыни.
— Тихо таково, чинно пищу вкушают, — рассказывала она мужу, — старицы соборные про себя молитву творят; крестовый протоиерей, отец Сергий, чин возношения хлеба Пресвятые Владычицы Богородицы каждый раз совершает, отправляет с пением многим «чашу Пречистой»! Хорошо в те поры у царицы!
Со вниманием слушал Глеб Иванович рассказ молодой супруги; степенному, богобоязненному боярину она пришлась по душе. Он любил тихое семейное счастье и, несмотря на разность лет между ним и Федосьей Прокопьевной, он привязался к ней чуть ли не больше, чем к своей первой жене.
Любил свою молодую сноху и Борис Иванович, первый царский советник.
Старший Морозов поражался ее начитанности, довольно редкою среди женщин того времени, ее серьезностью и сообразительностью.
— Ну, брат Глеб, вымолил же ты у Господа себе жену! Всем взяла: и лепотою, и разумом, и обхождением! — не раз повторял он брату.
Младший Морозов довольно ухмылялся и, поглаживая осанистую бороду, седина в которой пробивалась уже сильнее, отвечал:
— Много Богу за счастье, мне посланное, благодарен; государя великого с царицей-матушкой до конца дней моих помнить буду за доброту ко мне старому!
И, глядя на висевший в углу горницы большой образ Милостивого Спаса, осенял себя широким крестом.
III
Богато жил Глеб Иванович.
Дом боярина был сказочно богат. Одной челяди прислуживало больше трехсот человек; не мало было приживальщиков, друзей и сродственников. Имущества, находившегося в дому, считали тысяч на двести рублей. По тому времени это было огромное состояние.
Кроме того, царь подарил ему несколько земельных имений с восемью тысячами крестьян.
Выезд Морозова знал чуть-ли не каждый москвич; дорогая позолоченная карета с серебряными и мозаичными украшениями, запряженная в шесть или двенадцать лошадей, с гремящими серебряными цепями, обращала на себя общее внимание.
За каретой в большие выезды шло, смотря по обстоятельствам, от ста до трехсот дворовых людей «ради для сбережения здоровья господ и охранения их чести».
Обоих супругов любили как в палатах у царицы, так и у царя.
— Како веровати и жити богоугодно, поучи-ка, сестрица, меня старика, — обращался не раз Борис Морозов к своей молодой снохе, — ты ведь искусна в духовных словесах, а нам, грешным, до них добираться время не хватает: все в заботах да в трудах на пользу государя-батюшки и государства русского!
— Чему могу учить вас, братец, — скромно, но с достоинством отвечала Морозова. — Мужской ум куда выше нашего бабьего; побеседовать я готова с вами…
И эти беседы иногда длились несколько часов.
Красноречивую женщину, умевшую прекрасно говорить, Борис Иванович слушал со вниманием.
— С любым из наших попов твоя жена поспорить может, — сказал Глебу как-то старший Морозов. — Откуда у нее только берется все это?
И он, возвращаясь домой, с сожалением сравнивал свою жену, Анну Ильинишну, сестру царицы, тоже красавицу, со своею снохою.
— Эх, Ильинишна, езжай-ка ты почаще к Федосье Прокопьевне, ее послушай.
Анна Ильинишна послушно исполняла мужнину волю, ездила в дом младшего Морозова и беседовала с его женою.
Встречались обе снохи приветливо, разговаривали подолгу, но дружбы между ними не было. Прозорливый Борис Иванович догадывался об этом, но Глеб ничего не замечал.
Вскоре большая радость случилась в морозовском доме: молодая боярыня родила сына Ивана.
Бездетный во время тридцатилетнего первого брака, Глеб Иванович обезумел от радости.
— Слышь, брат, на старости лет до какой радости-то дожил, — говорил он Борису, — сына Бог дал родного! Не умрет наш род, отпрыск есть! Стар вот только я, — не поднять Ивана, не видать его большим!..
Младший Морозов печально умолкал.
Вещие предзнаменования и предчувствия не проходят бесследно.
Глеб Иванович томился каким-то предчувствием, ожиданием скорого конца.
Однажды, разговаривая с царем Алексеем Михайловичем, он совершенно неожиданно произнес:
— Скоро, скоро, великий государь, я с тобой расстанусь…
— Ни за что, государь великий, я тебя не покинул бы волею, а неволею должен буду!
— Кто же тебя, боярин, неволит?
— Смерть! — глухо произнес старик, — сторожит она меня, дожидается.
— Аль занедужилось тебе, Иванович, что о смерти заговорил? — участливо спросил царь.
— Недуга особого, государь, не чувствую, а все точно во мне замерло, все не стало мило, тоска вот так сердце и щемит.
— Не спослать-ли к тебе лекаря моего, Готфрида? — снова спросил Алексей Михайлович.
— Куда его, царь милостивый, — не нужно, — вспомнив о лечении царским врачом своей первой жены, промолвил Морозов.
— Так отдохни дома, — участливо сказал царь, — пройдет!
Но тяжелое настроение, овладевшее им, не проходило, он затосковал еще сильнее.
— Помни, Федосья Прокопьевна, — говорил он жене, — все исполни, что я про сына, про Ивана, тебе сказывал! Старину чти, новшеств бойся, не доведут до добра они! Живи благообразно, как и ныне живешь, не уклоняйся от установлений, что нам положены изстари!
Глеб день ото дня становился все молчаливее и мрачнее.
Чувствовалось, что какой-то неизвестный недуг овладел боярином.
Богомольный от самых юных лет, Глеб Иванович все время шептал молитвы, перебирая четки.
Встревоженный болезнью Морозова, приказал Алексей Михайлович послать к боярину немца Готфрида.
Послушный приказаниям царя, Морозов дал себя осмотреть и, когда лекарь после осмотра шутливо заметил: — «Не важен недуг твой, скоро на ноги встанешь», — боярин недовольно взглянул на немца.
— Ничего ты, мейстер Готфрид, не разумеешь, как и тогда, когда жену мою покойную пользовал: смерть моя уже близка, я чувствую, что она у порога!
Обидевшийся Готфрид, не дав никакого лекарства, ушел.
На другой день к вечеру Глеб Иванович скончался.
IV
Не растерялась молодая вдова после смерти мужа: она ожидала ее и была приготовлена самим Морозовым.
Еще до выхода замуж за Морозова, Федосья Прокопьевна, как и сестра ее Авдотья, исповедывались у протопопа Аввакума.
В то время Аввакум был очень близок к царскому духовнику отца Стефану Вонифатьеву и благодаря этому был принят в доме у Соковниных.
