Памела Сарджент - Повелитель Вселенной
Хан шевельнулся рядом с ней. Есуй прижалась к нему, когда снаружи донесся порыв ветра. Буран едва не сорвал дверь, когда он вошел, его шапка и тулуп поблескивали от облепившего их снега. После большой охоты он часто приезжал в ее орду. В ее постели он был по-прежнему молодым, она умела возбуждать его, как прежде, а ее любовные стоны радовали его. Трое младших детей, как обычно, жили в шатре сестры, а ее глухонемые китаянки не могли услышать, что происходило у них с мужем.
— Дай попить, — сказал Тэмуджин.
Рабыни спали. Она могла бы пинком разбудить одну, чтобы принесла кумысу, но ей легче было подать самой. Она пробежала туда, где на рогах, вделанных в решетку, висели фляги, сняла один, поспешила к постели, попрыскала пол и скользнула под одеяло.
— Я знаю, что тебе нравится видеть меня голой, — сказала она, — но в такую погоду ты бы мог оставить на мне сорочку.
Облокотившись на подушку, он засмеялся.
— Ты взбадриваешь, Есуй.
— Взбадриваю?
— Потому что ты думаешь только о себе, и до другого тебе нет дела. У кошки больше чувств к своим котятам, и ты любишь меня главным образом за то, что я тебе даю, и меня это потешает. Другие говорят о благородных чувствах и уверяют меня в своей любви. С тобой все проще.
Он дразнил ее, как делал это все чаще последнее время.
— Я всегда любила сестру и своих детей, что бы ты там ни говорил.
От двух старших уже некоторое время не было вестей. Наверно, ей надо бы послать им подарки и материнское благословение.
— Не лги, Есуй… это вредит твоему очарованию. — Он поднял кувшин и попил. — Я не сомневаюсь, что ты можешь изобразить любовь к Есуген, но только потому, что она — твое отражение, и еще потому, что она облегчает тебе существование, заботясь о твоих детях.
— Ты меня обижаешь, муж. — Она подтянула одеяло до подбородка. — Разве моя любовь к тебе не видна?
— Твоя любовь ко мне подобна привязанности вороны к блестящим камешкам, которые она притащила в гнездо, или тигрицы во время течки, которая забывает партнера тотчас после совокупления. Не притворяйся обиженной — я отчасти и сам виноват в том, что из тебя получилось. Я могу рассчитывать на твою верность, потому что ты проявляешь большую заботу о самой себе и знаешь, что у нас общие интересы.
Она вглядывалась в его лицо, едва видимое в полутьме. Она не любила его такого, язвительного и чужого.
Он сказал:
— Я нахожу, что ты меня и в самом деле взбадриваешь, и потому не хочу расставаться с тобой. Я собираюсь взять тебя с собой в поход против Си Ся.
Этого она не ожидала, ей показалось, что она ослышалась.
— Спасибо за честь, — медленно произнесла она, — которую ты оказываешь мне, беря меня с собой, но… — Она закусила нижнюю губу. — Есуген, как ты знаешь, уже не такая здоровая, как прежде. О, у нее еще хватает сил для выполнения своих обязанностей, но я боюсь, что походных лишений она не выдержит.
— Я ничего не говорил о Есуген. Она останется и будет присматривать за твоими и собственными детьми. Я уверен, что ты о своих детишках будешь скучать не очень, так как они чаще живут в ее шатре.
Она села.
— Мы с Есуген поклялись никогда не разлучаться.
— Это обещание вы дали друг другу, — сказал он. — Меня оно не касается.
— Я полагала… ты всегда разрешал нам…
— Ты говоришь, что не хочешь ехать?
— Я обязана подчиниться тебе, Тэмуджин. Я только прошу тебя не разлучать нас…
— Ты настолько эгоистична, что используешь ее, как предлог для отказа. — Он попил кумыса. — Я хочу, чтобы со мной поехала одна из моих дражайших четырех хатун. Хулан устала от нашей поездки на запад, а Бортэ должна остаться, чтобы наставлять Чагадая. Есуген, как ты говорила, не такая здоровая, как прежде. Остаешься ты, Есуй, и твое нежелание удивляет меня. У тебя есть свои недостатки, но я никогда не думал, что ты труслива.
— Дай мне лук и копье, — сказала она, — и я поеду в бой рядом с тобой. Только из-за разлуки с сестрой…
— Побереги свои трогательные речи. Ты утверждаешь, что любишь сестру, и поэтому я предлагаю тебе такой выбор. Есуген может остаться, а может и поехать с нами. Решай сама, требует ли твоя любовь к Есуген, чтобы она была рядом с тобой, или ты оставляешь ее.
Слезы побежали из ее глаз.
— Что бы я ни выбрала, и Есуген, и мне будет плохо.
— Судьба твоей сестры будет на твоей совести. Любопытно, что же ты решишь.
— Ты знаешь, как мне быть, — хриплым голосом сказала она. — Я могу проявить свою любовь к сестре лишь расставшись с ней, нарушив свою клятву.
— Укройся, жена. Мы не можем позволить тебе заболеть. — Она вытянулась под одеялами, а он поставил кувшин и обнял ее за талию. — Я ошибался в тебе, Есуй. Ты не так эгоистична, как я думал. Твоей сестре будет жаль расстаться с тобой, но ее жизнь в твое отсутствие будет немного другой. Возможно, она не очень будет скучать по тебе.
— Прекрати, — сказала она.
— У тебя будет время попрощаться. Я знаю, что служить ты мне будешь хорошо, особенно если тебе захочется побыстрей вернуться к Есуген.
— Да, — сказала она.
120
Ветер сек лицо Есуй. На берегах реки Онгин низкая трава еще только зазеленела. Ряды повозок остановились у реки. Распряженные верблюды и волы паслись. Хан охотился на лесистых склонах на севере, где водились мускусные олени и дикие ослы.
Небо было еще светлым, но Есуй и сопровождавшие ее решили заночевать здесь. Девушки разожгли костры поблизости от кибиток, мальчики присоединились к взрослым мужчинам из охраны. Если охотники не вернутся к вечеру, на рассвете они тронутся к югу, а охотники их догонят.
Они выехали из стана на Толе месяц тому назад. Река Онгин еще была скована толстым льдом, и женщинам приходилось греть воду на кострах, прежде чем поить ею животных. Тэмуджин не стал дожидаться начала весны и выслал вперед разведчиков, которые надели толстые тулупы и укрыли спины лошадей войлочными попонами, отправляясь на юг, к границам Си Ся. Сообщения их были обнадеживающими. Тангуты, видимо, не ожидали нападения так скоро и рассчитывали также на войска, размещенные в их городах и городках. Монголы собирались дойти до реки Ецин-гол, подкормить там животных и оттуда нанести удар в западном направлении, по Си Ся.
Есуй смотрела на ряды и кольца кибиток и шатров, которые стояли на присыпанной песком каменистой почве с пробивающейся зеленой травой. Женщины чувствовали себя неспокойно во время путешествия. Перед выступлением войска по стану хана прошел слух, что одному шаману приснилось, будто на землю упала звезда и будто солнце затмилось. Есуй на эти слухи не обращала внимания. Елу Цуцай гадал на бараньих лопатках хану и предсказал победу.
Ее больше обеспокоило посещение ее шатра Бортэ, которая заставила Есуй поклясться в том, что она станет тенью хана, если с ним что-нибудь случится.
— Не покидай его, — прошептала Бортэ, признавшись, как она боится за Тэмуджина. Видеть сомневающуюся Бортэ — плохой знак.
Пыльное облачко приближалось к внешнему кольцу повозок. Есуй увидела, как всадник остановил лошадь и к нему бросились два мальчика. Один из мальчиков вдруг подбежал к другой лошади, вскочил на нее и помчался к Есуй.
У нее пересохло во рту, когда она увидела выражение лица мальчика. Он закусил губу, глаза лезли на лоб от страха.
— Великий хан! — крикнул он, приблизившись. — Великий хан упал с коня и сильно ушибся!
Есуй повернулась и позвала служанок.
К тому времени, когда охотники вернулись, Есуй с женщинами поставили юрту и укладывали второй слой войлока на первый, чтобы было потеплее. Борчу держал коня Тэмуджина под уздцы. Субэдэй сидел позади хана и поддерживал его. Тэмуджин стонал, пока Субэдэй спешивался, помогал ему сойти с коня и вел в юрту. Есуй поспешила вслед за Борчу, а за ней — шаман, которого она позвала.
Оба генерала уложили хана на постель из войлочных подушек.
— Лошадь сбросила Тэмуджина, — рассказывал Борчу. — Проклятый конь встал на дыбы, когда люди погнали к нам дичь. Тэмуджин не перестает жаловаться на боль.
Есуй подозвала шамана. Старик стал на колени возле хана и стал щупать у него под тулупом, пока Тэмуджин не оттолкнул его.
— Дай передохнуть!
— Одно ребро, по крайней мере, сломано, — сказал шаман, — и у тебя могут быть и другие повреждения, мой хан. Тебя надо перевязать, а потом привести сюда барана, чтобы…
— Перевязывай, — пробормотал Тэмуджин, — но избавь меня от курдючьего сала. Я его проглотить не смогу. — Он застонал, когда Субэдэй приподнял его и стал снимать тулуп и шапку. Шаман перевязывал ему торс длинной полосой шелка. Лицо хана блестело от пота, дыхание было коротким, лихорадочным. — Оставьте меня… дайте отдохнуть.
Голос у него был слабый.
