Колин Маккалоу - Антоний и Клеопатра
— Я останусь здесь, — сказала она Хармиан и Ирас. — Положите кинжал вон на тот стол, а другой кинжал около переговорной трубы и немедленно идите к Хапд-эфане. Скажите ему, что я хочу пузырек чистого яда. Октавиан никогда не дотронется до живой Клеопатры.
Этот приказ Хармиан и Ирас поняли так, что их хозяйка хочет умереть прямо сейчас. Так же понял намерение Клеопатры и Аполлодор, когда две плачущие женщины пришли во дворец.
— Где царица?
— В гробнице, — рыдая, ответила Ирас и поспешила на поиски Хапд-эфане.
— Она собирается умереть еще до того, как Октавиан подойдет к Александрии, — сквозь слезы выговорила Хармиан.
— Но Антоний! — воскликнул потрясенный Аполлодор.
— Антоний намерен умереть завтра в сражении.
— К тому времени дочь Ра будет уже мертвой?
— Я не знаю! Может быть… наверное… я не знаю!
И Хармиан поспешила найти свежую еду для своей хозяйки в гробнице.
Через час все во дворце знали, что фараон собирается умереть. Ее появление в столовой удивило Ха-эма, Аполлодора и Сосигена.
— Царица, мы слышали… — произнес Сосиген.
— Сегодня я не умру, — почти весело сказала Клеопатра.
— Пожалуйста, царица, не торопись, подумай еще! — умолял Ха-эм.
— Что, никаких видений по поводу моей смерти, сын Пта? Успокойся! Не надо бояться смерти. Никто не знает этого лучше, чем ты.
— А господин Антоний? Ты скажешь ему?
— Нет, не скажу. Он все еще римлянин, он не поймет. Я хочу, чтобы наша последняя ночь была потрясающей.
Ту последнюю ночь Антоний и Клеопатра провели в объятиях друг друга. Они ни о чем не думали, каждой клеточкой своего тела отдаваясь любви. Все ощущения были невыносимо обострены. Боги покидали Александрию. Они возвестили о своем уходе еле уловимой дрожью, вздохом, громким стоном, который постепенно затих, как затихает гром вдалеке.
— Это Серапис и боги Александрии уходят, как мы, мой дорогой Антоний, — прошептала она, уткнувшись ему в шею.
— Это лишь дрожь, — пробормотал он в полудреме.
— Нет, боги отказываются оставаться в римской Александрии.
Антоний уснул, но Клеопатра не могла уснуть. Комната была слабо освещена лампами, и Клеопатра приподнялась на локте, чтобы посмотреть на своего мужа, впитать в себя черты его любимого лица, почти серебряные кудри, красиво контрастирующие с розовой кожей, скулы, заострившиеся от худобы. «Ох, Антоний, что я сделала с тобой! В моих поступках не было ничего хорошего, доброго. Я не понимала тебя. Сегодняшняя ночь была такая мирная, что я поняла — ты меня простил. Ты никогда не использовал мое поведение против меня. Я все удивлялась, почему так, но теперь я понимаю: твоя любовь ко мне была так велика, что прощала все, что угодно. В ответ я могу лишь сделать вечность смерти чем-то за пределами человеческих ощущений, золотой идиллией в царстве Амуна-Ра».
Но потом она, наверное, задремала и сквозь дрему видела, как он поднялся — неясное черное очертание на фоне бледного жемчуга рассвета. Она смотрела, как его слуга помогает ему надеть доспехи: подбитая ватой алая туника поверх алой набедренной повязки, алое кожаное нижнее белье, простая кираса, юбка и рукава из красных кожаных полос, туго зашнурованные короткие сапоги, их языки, украшенные стальными львами, перегнулись вперед, закрывая шнурки. Широко улыбнувшись ей, Антоний взял под мышку свой стальной шлем, откинул за спину алый плащ, свободно спадающий с плеч.
— Пойдем, жена, — сказал он. — Проводи меня.
Она сунула свой носовой платок, надушенный ее духами, в пройму его кирасы и вышла с ним на чистый, холодный воздух, наполненный пением птиц.
Канидий, Цинна, Децим Туруллий и Кассий Пармский уже ждали. Антоний встал на стул, чтобы достать до седла, пнул пятками в ребра своего серого в яблоках государственного коня и галопом поскакал на ипподром в пяти милях от дворца. Это был последний день июля.
Как только он исчез из виду, она пошла в свою гробницу в сопровождении Хармиан и Ирас. Войдя внутрь гробницы, они втроем опустили брусья на двойные двери. Только знаменитый восьмифутовый таран Антония мог открыть их. Клеопатра увидела очень много свежей еды, корзины с фигами, оливками, булочками, испеченными по специальному рецепту, что позволяло им не черстветь несколько дней. Но она не думала оставаться там живой много дней.
Худшее случится сегодня, когда тело Антония принесут ей. Его принесут прямо в его собственную комнату с саркофагом, чтобы там его забальзамировали жрецы. Но сначала она посмотрит на его мертвое лицо. О Амун-Ра и все твои боги, пусть оно будет мирным, не искаженным гримасой боли! Пусть его жизнь закончится мгновенно!
— Я рада, — сказала Хармиан, дрожа, — что отверстие пропускает много воздуха. Здесь так мрачно!
— Зажги больше ламп, глупая, — ответила практичная Ирас.
Антоний и его генералы направлялись в Канопу, с улыбкой предвкушая предстоящий бой. Территория уже много лет была традиционно заселена зажиточными иноземными торговцами, но их дома не были разбросаны между гробницами, как на западной стороне города, в районе некрополя. Здесь раскинулись сады, плантации, каменные особняки с бассейнами и фонтанами, рощи черного дуба и пальм. За ипподромом лежали низкие дюны. Около моря — менее желательно для богатого человека — был расположен римский лагерь, построенный квадратом со стороной в две мили, с траншеями, канавами, обнесенный стенами.
«Хорошо!» — подумал Антоний, когда они приблизились.
Он увидел, что солдаты уже вышли из лагеря и построились. Между передними рядами Антония и передними рядами Октавиана было полмили. Орлы сияли, разноцветные флаги когорт развевались на ветру, алый сигнальный флаг был воткнут в землю рядом с государственным конем Октавиана, которого окружали его маршалы. «Ох, как я люблю этот момент! — думал Антоний, проезжая по рядам своих солдат. На флангах били копытами кони. Была обычная возбужденная обстановка перед боем. — Я люблю, когда в воздухе чувствуется ожидание чего-то сверхъестественного, люблю смотреть на лица моих солдат, чувствовать потенциал этой мощи».
И вдруг в какой-то момент все произошло. Его собственный знаменосец с силой воткнул в землю свой флаг и пошел в сторону армии Октавиана. Все знаменосцы сделали то же самое со своими орлами. Вслед за ними все его солдаты подняли вверх мечи и копья, древки которых были перевязаны белыми шарфами.
Как долго Антоний сидел на своем гарцующем коне, он не знал, но когда его ум достаточно прояснился, он посмотрел по сторонам, ища взглядом своих маршалов, — но они уже ушли. Исчезли. И он не знал куда. Резким движением марионетки он повернул седую голову и галопом помчался в Александрию. Слезы заливали его лицо и слетали, как капли дождя от порыва ветра.
— Клеопатра, Клеопатра! — крикнул он, как только вошел во дворец и бросил шлем, со звоном скатившийся по лестнице. — Клеопатра!
Появился Аполлодор, за ним Сосиген и наконец Ха-эм. Но Клеопатры не было.
— Где она? Где моя жена? — кричал он.
— Что случилось? — спросил Аполлодор, съежившись.
— Моя армия дезертировала, а это значит, что и флот мой тоже не будет драться, — резко ответил он. — Где царица?
— В своей гробнице, — ответил Аполлодор.
Вот! Он побледнел, покачнулся.
— Умерла?
— Да. Она не думала, что опять увидит тебя живым.
— И не увидела бы, если бы моя армия сражалась. — Он пожал плечами, развязал тесемки плаща, и тот упал на пол ярким красным пятном. — Да какая разница.
Он развязал ремни кирасы — она упала на мрамор, звякнув, — выхватил меч из ножен, меч аристократа с эфесом из слоновой кости в форме орла.
— Помоги мне снять кожу, — приказал он Аполлодору. — Ну же, я не прошу тебя проткнуть меня мечом! Просто раздень меня до туники.
Но это Ха-эм вышел вперед, снял с него кожаную одежду и ремни. Три старика стояли в оцепенении, глядя, как Антоний направил острие своего меча на диафрагму, нащупывая пальцами левой руки нижнее ребро грудной клетки. Нащупав, он обеими руками схватил эфес меча, шумно втянул в себя воздух и со всей силой вонзил в себя. Только тогда, когда он стал опускаться на пол, ловя ртом воздух, моргая, хмурый не от боли, а от гнева, трое стариков подбежали, чтобы помочь ему.
— Cacat! — воскликнул он, оскалив зубы. — Я ударил мимо сердца. Оно должно быть там…
— Что мы можем сделать? — спросил Сосиген, плача.
— Во-первых, перестань реветь. Меч в моей печенке или в легких, поэтому через какое-то время я все-таки умру. — Он застонал. — Cacat, больно! Так мне и надо… Царица… Отведите меня к ней.
— Оставайся здесь до конца, Марк Антоний, — попросил его Ха-эм.
— Нет, я хочу умереть, глядя на нее. Отведите меня к ней.
Два бальзамировщика поднялись в корзине со своими инструментами и встали на уступ у отверстия, ожидая, пока другие два жреца-бальзамировщика уложат Антония в корзину, на дне которой были положены белые простыни. Затем они подняли корзину лебедкой. У отверстия они поставили корзину на рельсы, и она скатилась в гробницу, где первые два жреца приняли ее.
