Алексей Чапыгин - Гулящие люди
Дьяк молчал, почтительно склонив голову; царь приказал: – Пиши, Герасим, в Астрахань князю и воеводе Одоевскому указ, чтоб допросил он боярина Ивана Богдановича, прежнего воеводу, полито он стал становщиком воров и разбойников астраханских.
В Астрахани Белый город перед кремлем, а в нем гостиный русский двор с анбарами разных чинов торговых людей. Построен русский двор тридцатью русскими купцами. По сказке дьяков: «Они, купцы, в тех анбарах и торгуют», да еще прибавлено по писцовым книгам: «Строенье торговых людей на гостине русском дворе – в анбарах из тридцати двенадцать мест пустых анбарных. Еще две избы, меж ими сени да две караульни, и то все строение избное государевы казны». Еще в том дворе значится: «Полатка каменная астраханского гостя Григорья Микитникова[404] да к ней восмь дворов всяких чинов людей и богадельня – живут в ней нищие и убогие люди».
В атаманство Васьки Уса гостиный русский двор считался заповедным, его не грабили, так как жена Васьки Уса имела тут «анбар торговый».
Перед Астраханью, закинув, как всегда, седую бороду на плечо, уходя с насада, Наум, обнимая Сеньку, плакал:
– Дитятко, сынок Григорюшко! Спаси, Микола, ожились мы, срослись сердцами, а нынче вот живое от живого отдирать приходитца… боль слезная, да што делать! Прости-ко!
Они поцеловались.
– Больше, сынок, на низком месте у Лысой горы в Саратов не бывать мне! У дочки останусь!…
– Прощай, дедушко! То житье с тобой век не забуду, – сказал Сенька.
Рыжий, слушая их, прибавил от себя:
– Всяко бывает… случится, и свидитесь, а нам вот на гостии двор поспевать надо в Астрахань!
Наум, взяв свой сундучок с рухлядью, высадился и побрел в Слободу, а насады припихались к Астрахани, встали близ Болды-реки.
Всех ярыг рыжий мужик, начальник каравана, а также и Сеньку привел в гостиный двор в избу, сказал дворнику-татарину, который глядел и за избой и за анбарами; – То мои работники! Пущай в избах живут, избы пусты…
– Якши! Акча барбыс?
– Если и нет денег, то будут! Платить тебе станем…
– Якши, якши!
Было жарко, солнечно. От легкого ветра крутилась в воздухе едкая, серая пыль. По городу сильно воняло соленой рыбой, а в закоулке, куда заглядывал Сенька с затаенной мыслью встретить Чикмаза, лежали пригребенные к заборам кучи мусора и нечистот. Тут же, почти на каждом дворе, были протянуты бечевки с нанизанной на них рыбой. Тучи жирных мух с нечистот и обратно садились на рыбу, но отлетали с шумом – рыба была натерта солью. Сенька знал, что спрашивать о Чикмазе опасно. Вместе с атаманом Васькой Усом Гришка Чикмаз немало срубил дворянских голов. На площади у Пречистенских ворот, недалеко от Бела-города, Сенька зашел в харчевой шалаш; отмахиваясь от мух, сел к столу, заказал еды. Он ждал, глядел в узкое окно без стекла на площадь, слыша треск дерева. Шел ряд стрельцов – человек десять. Стрельцы ломали на площади лари и торговые скамьи; сломав, иногда шутили:
– Этим местом печь топить!
– Гой-да! Принимайсь!
Хозяин харчевого шалаша, смуглый, черноволосый и потный, утирая лицо грязным фартуком, ставя Сеньке еду, ворчал, не чисто выговаривая:
– Милославку хароши, лубил нас… Одоевски рушит и нас кушит – абаси берет, а не торгуй…
Сенька догадался, что по примеру Москвы в Астрахани чистят площадь.
В шалаше было тесно от народа, скамьи и столы уставили все проходы.
На столах кто ел, а иные и водку пили, закусывая вяленою рыбой. Водку тянули из горлышка посудин. Хозяин ковшей не давал, оттого что кабацкими головами в харчевых запрещалось пить водку.
Неожиданно Сеньку толкнули в спину, он услыхал над головой знакомый голос:
– Схоже как медведь! Тот, коли ест, так ничего не зрит и не слышит.
За Сенькин стол, раздвигая скамьи, пролез и сел Кирилка.
– Здорово, Большой! – старовер подал руку.
– Как поживает мой брат Маленькой?
– Ништо! Нищему и под сумой тепло.
– Давно ли кочуешь в Астрахани?
Кирилка оглянулся, пригнулся к Сеньке, заговорил тихо:
– С тех ден, как никониянина Оську, митрополита здешнего, царского богомольца, с раската пихнули… – и еще тише прибавил:– Как Васька Ус от худой болести извелся, рухнул, то и разинщина в урон пошла. Началась измена, шли с города на вылазку, людей, зрю, идет с четь… остатние в городу сидят. Мы тогда клятьбу взяли со всех – грамоту, кровью подписанную, сладили: «Стоять всем астраханским и донским козакам противу изменников бояр, побивать их, а город боярам не сдавать». Да сошлось не по-нашему. Астраханцы изменники засов у ворот сбили и Милославского завели с крестами да образами. Тьфу! – Кирилка плюнул.
– Худо вышло… несговорно, что теперь умыслил?
– Надо поспешать, брат, в Соловки, постоять за старую веру!
– Не знаешь ли, где Чикмаз?
– Знаю, в Слободе живет.
– Чикмаз, Кирилл, горы знает, сговорим его – уйдем к лезгинам… В горах народ вольной, царю непослушной.
– Бусурманы! Псы! К своим хочу, веру спасать!
– Опаси голову – вера потом.
– Вера мне дороже головы. Стой! Чего ты ешь без питья? – Кирилка из пазухи выволок стклянку. – Тяни горлом, ковшей не дают, пей – я после.
Сенька потянул из посудины, остаток водки передал староверу. Кирилка допил, передохнув, заговорил:
– Путь далек, как содти? По берегам имают. Степью бежать – пропадешь…
– Сговорю Чикмаза, и ежели в горы пойдет, то я с ним, а тебя замест себя пихать насад до Ярослава. Скажу – возьмут.
– Вот бы добро!
– Приходи, Кирилл, к нам на гостиный двор, тут близ, будешь спать в избе.
Кирилка покачал большой головой на длинной шее.
– Не, Семен! В избах глаза – сонного, гляди, заберут, как куря. За Астраханью на учугах, в камышах – место широко!
– Комары, мухи… какой там сон!
– Муха не клещи палача… крови пьет мало, а те укусят – грабонешь по боку, ребра нет.
Они пошли городом. На перекрестках улиц висели крупные писаные воззвания:
«От великого государя, царя и великого князя Алексея Михайловича, Самодержца всея Росии, ко всем астраханским татаровям и тем, кои кочуют близ Астрахани, указ:
В 1672 году наш большой боярин Григорий Сенчулевич Черкас ской отпущен был нами, В. Г., по его челобитью, в подмосковные свои вотчины, и октября с 14 на 15 числонам учинилось известно, что князя и боярина Григория под его селом Саврасовым в недоезде убили насмерть боярские дворовые татаровя Батырша с товарищи. Пожитки князя и его лошадей захватив, побежали. И ныне, ведомо нам, В; Г., что те воры побежали в крымские и ногайские улусы, а тебе бы, воеводе боярину князю Якову Никитичу Одоевскому, приказать от нас, В. Г., тех убойцов Батыршу с товарищи, всего тринадцать человек, изловить и прислать к Москве, за поимку убойцев обнадежить поимщиков и сыщиков нашим, В. Г., жалованием, а дано им будет золотых тысяча или две».
Сенька читал написанное вслух, кругом люди разных чинов и простые говорили:
– Степи широки!
– Поди-ко, возьми их голыми руками!
– Вот берись! Царские очи увидишь и золота пригоршни получишь, – сказал Сенька Кирилке, когда они пошли дальше.
– Тьфу, сатана! Убили одного царского шепотника, и то добро!
Они прошли до задней стены Астрахани, вышли в средние ворота. Отойдя подальше от караульных стрельцов, Кирилка показал Сеньке на Слободу.
– Посередке Слободы… иди по шуйце стороне, третий двор, в глуби двора хатка, и в ней Ивашко Чикмаз.
– Он же Гришка?
– У атамана был Гришкой, а нынче Ивашко.
– Пойдем вместях к ему?
– Нет, брат Семен! Лишний раз на глаза пасть астраханцу не хорошо…
– На пытку возьмут – оговорит?
– Да… так! Они расстались.
В кремле зазвонили к вечерне. Сенька отыскал Чикмаза.
Чикмаз жил в маленькой хатке, в конце пустынного двора у тына. В тыне заметны были воротца, выходившие в узкий переулок. В хате, куда, сгибаясь, вошел Сенька, в большом сумрачном углу, под зажженной лампадой, Чикмаз сидел за столом, на столе – ендова водки. Чикмаз черпал малым ковшиком из ендовы, пил и закусывал. сушеной рыбой, закуска потрескивала на крепких зубах разница.
Тут же у стола возились два малыша русых, лет трех. Они поочередно залезали на колени к Чикмазу, теребили его сивую пышную бороду. Чикмаз не мешал ребятишкам возиться с бородой. Он был хмур и хмелен: видимо, какая-та упорная дума гнездилась в голове бывшего есаула. Кроме малышей и мух, в избе никого не было, но в хате чисто вымыто, и на полу лежали тканые половики.
К одному из сумрачных окошек были в угол придвинуты широкие скамьи, на них два бумажника, а сверху перина, покрытая синей набойкой. Много подушек в голубых наволочках, на двух низких окнах запоны, тоже синие набойчатые. Над головой Чикмаза образ Спаса на красках, с басмой по краям, и венец на образе серебряный, лампада медная на цепочках.
Сенька, пригнувшись, постоял у порога, оглядывая жилье Чикмаза.
![Atlanta - Только рядом...[СИ]](/uploads/posts/books/2640/2640.jpg)