Григорий Полянкер - РАЗБОЙНИК ШМАЯ
Часто после трудового дня Шмая отправляется в город. Бродит по детским домам, разыскивает своих детей, которых увезли в тот страшный год. Куда бы он ни пришел, его внимательно выслушивают, начинают рыться в книгах, звонить по телефону, расспрашивают – и все напрасно. Никаких следов. Чем больше он думает о своих ребятах, тем сильнее болит сердце. Днем, во время работы, он старается крепиться, шутит с окружающими, но когда приходит ночь и он остается наедине с самим собой – снова и снова вспоминается горящее местечко, смерть жены…
На город надвигалась новая опасность. С каждым днем становилось все тревожнее. Росла паника. Люди покидали свои дома. Белые полчища приближались к Днепру. По ночам отчетливо слышалась орудийная канонада.
Когда Шмая в тот день пришел на работу, на заводском дворе была необычная сутолока. Из цехов выносили машины, грузили их на открытые платформы, упаковывали оставшееся оружие, устанавливали на бронепоезде пулеметы. Ветер разносил по просторному двору пепел сожженных бумаг.
Шмая подошел к эшелону, стал помогать грузить станки и ящики. На каждом шагу он слышал незнакомое слово «эвакуация». Враг быстро приближался к городу.
Солнце уже садилось, когда последний поезд ушел с заводского двора. Не зная, куда деваться, Шмая вошел в контору. У печки стоял пожилой рабочий и бросал в огонь пачки бумаг. Он посоветовал Шмае немедленно поехать на вокзал, – может быть, ещё удастся застать поезд.
Шмая отыскал Хацкеля, и они двинулись по опустевшим улицам к вокзалу.
– Зачем нам ехать? – ругался извозчик. – Крыша над головой есть, работа есть. Что будет с городом, то и с нами. Куда мы идем?
– На вокзале скажут…
Но поездов больше не было, и оставалось одно: бежать к Днепру, в порт.
Деревянный речной вокзал был осажден женщинами с детьми, ранеными красноармейцами, калеками, крестьянами. Единственный пароход, стоявший у пристани, был битком набит людьми.
Прорвавшись на палубу, Шмая и Хацкель забились в уголок и кое-как устроились между людей и узлов. Только луна холодным, неуютным светом заливала мост, висевший над рекой.
– Почему мы так долго стоим? – крикнул кто-то.
– Видимо, надо подождать, пока светать начнет, – сказал Шмая, глядя на человека в длинной шинели и с очками на коротком носу.
– Чудак! Надо проехать мосты, покуда темно, – добродушно возразил пассажир. – Ты, вижу, столько же понимаешь в военных делах, в стратегии, сколько я…
– Сколько вы, товарищ доктор, в болезнях, – вмешался один из раненых, лежавший на скамье.
– Больной, не разговаривать! – тоном приказа произнес доктор.
Шмая смотрел в темноте на доктора и наконец не выдержал:
– Так вы доктор?…
– Доктор. А что вам угодно? Вы себя плохо чувствуете?
– Нет, ничего мне не угодно. Я только хотел бы знать, почему вы решили, что я ничего не понимаю в военных делах? На вас новенькая шинель, только что из цейхгауза, а я за время войны сносил шесть шинелей и, быть может, пар двадцать подметок. Может, закурите, товарищ доктор? – предложил Шмая новому знакомому, поднося к самому его лицу фитиль своего кресала и обсыпая новую шинель доктора фейерверком искр.
Доктор отпрянул и недовольно сказал:
– Не курю и вам не советую. Здоровье дороже.
– Эх, доктор, доктор! Зеленый вы ещё, как я погляжу. Пороха не нюхали. Солдат никогда не посоветует бросить курить. Как солдату жить без махорки?
В эту минуту Шмая почувствовал, что Хацкель потянул его за полу.
– Чего тебе?
– Перестань, Шмая! Нашел уже, с кем лясы точить!
– Почему сердится ваш сосед? – кивнул доктор, в сторону Хацкеля.
– А я знаю? Не прислушивайтесь – ворчит, как злая теща. Манера такая у человека. Скажите, товарищ доктор, нет ли у вас рецепта такого, чтобы Хацкель перестал истекать желчью?
– Разумеется, есть, – весело отвечал доктор, – но начнем с профилактики…
– Э, нет, это Хацкелю не поможет! Вы дайте ему настоящее лекарство, а не… как его… профилактику… Я ещё о таком рецепте не слыхал.
С берега несколько солдат перетащили на палубу два пулемета и начали укреплять их на ящиках.
– С музыкой, стало быть, поедем? – спросил Шмая у доктора.
– Похоже… Я сопровождаю группу раненых и больных красноармейцев, им только стрельбы не хватало, – пожал плечами доктор.
– Ничего, в таком путешествии с оружием все-таки веселее.
– И когда все это кончится? – развел доктор руками.
И вот уже пенятся под колесами сердитые волны, а ночь доносит далекие орудийные раскаты. Доктор расстелил на скамье свою шинель и тут же уснул. Шмая растянулся на палубе и прислушивался к волнам, что бушуют за бортом. Прохладным ветерком потянуло с высокого берега, стало холодно. А может быть, холодно оттого, что он снова в пути и не знает, к какому берегу пристанет его судно? Кругом люди спят на своих мешках и узлах, отовсюду слышится глубокое, тяжелое дыхание усталых людей. Но Шмая в эту ночь не мог уснуть. Огромный солнечный диск, до половины высунувшийся из-за горизонта, позолотил сады, уже усыпанные черешней и вишней. Вся окрестность – река и сады, небо и рощи, пестрые хлеба на полях, – все дышало жизнью и свежестью, и, если бы не уханье орудий, никто бы не поверил, что где-то идет война. Шмая и не заметил, как начал напевать любимую солдатскую песню, не заметил, что люди невольно прислушиваются к его пению. Никто не упрекнул его в том, что он мешает спать, один только Хацкель не выдержал:
– Не спится тебе, дьявол… Вот погибель! – и, ворча, повернулся на другой бок и натянул шинель поверх головы.
Шмая посмотрел на спящего доктора. Его круглое лицо было освещёно солнцем и покрыто мелкими каплями пота. Фуражка свалилась на палубу, и Шмая увидал, что на голове доктора нет ни единого волоса.
Он потормошил доктора, надел на него фуражку и сказал:
– Вставайте, доктор, уже светает.
– Что случилось? – всполошился доктор. – Меня зовут Петр Иванович Зубов. Можете называть меня по имени.
– Извините, товарищ Зубов. Вы мне говорили, что вредно курить, а наш фельдшер уверял, что нет ничего вреднее, чем спать на солнце.
– Плюньте ему в физиономию, вашему дурацкому фельдшеру! – не своим голосом крикнул доктор. – Он невежда, ваш фельдшер! Когда куришь, вдыхаешь никотин, яд. А чем дольше человек спит, тем здоровее для организма. Понятно? Вы сравниваете никотин, гадость, отраву, со сном!
Доктор, разгоряченный спором, постепенно успокаивался. Он достал из своего чемоданчика кусок колбасы, хлеб и ножик.
Они уже стояли мирно у перил, ели и смотрели на волны, бегущие за пароходом.
– Вы о чем задумались? – спросил доктор.
– Думаю… Что же ещё делать? Смотрю кругом. Нравится вам наш мир? Хороший мастер его сработал. Забудешь иной раз о своих горестях, да ещё кишку кое- чем обманешь – куском колбасы, ломтем хлеба, поговоришь с умным человеком да посмотришь кругом спокойными глазами, – и ясно видишь, что не безрукий этот мир сколотил. Тут тебе и солнышко греет – благодать! А полюбуйтесь на реку и на пароход. что так свободно плывет по ней. А какие кругом поля и сады, – весь мир прокормить можно, и жили бы люди, как в раю… Так откуда же, скажите на милость, берется столько чертей рогатых, столько мерзавцев, которые этот прекрасный мир поганят?
– Эге, солдатик, а вы, оказывается, философ! – расхохотался доктор. – А говорили, что кровельщик…
Долго плыл пароход вниз по реке. Из окрестных местечек и деревень доходили недобрые вести. Белые банды гуляют. Нужно было пробиваться вглубь, к Таврии, где, как говорили, есть работа, хлеб и где уже более или менее спокойно.
Все чаще и чаще думал Шмая о Таврии. Все чаще он вспоминал своего приятеля Корсунского. Нередко Шмая доставал фотографию незнакомой женщины и обрывки писем, которые она успела написать мужу. Однако адреса он разобрать не мог.
Пароход остановился в голой степи. Были получены сведения, что дальше двигаться нельзя – белые поблизости, прорвались. Нужно поворачивать назад.
– Стоп! – скомандовал Шмая своему приятелю. – Обратно я не поеду!
– А что же мы будем делать?
– Пойдем пешком. Недаром мы служили в солдатах. Ноги казенные. Ничего, Хацкель, где-нибудь неподалеку отсюда остановимся…
Шмая со своим товарищем сошли с парохода. Ехали, когда можно было, на попутных подводах, а больше шли пешком. Кровельщик все чаще спрашивал, не слыхал ли кто о старых колониях, о крестьянине по имени Корсунский. Но никто о таком не слыхал.
Уже не раз извозчик упрекал Шмаю за то, что не видать конца их скитаниям. Надо кончать с этим делом! Однако Шмая думал только об одном – о завещании Кор- сунского. Шмая, собственно, уже напал на след, надо было пройти ещё несколько десятков верст по берегу Ингульца.
…На закате приятели увидели село с несколькими рядами похожих глиняных мазанок, тянувшихся по косогору до самого берега реки. Село тонуло в садах, зелени и виноградниках. Возле каждого домика – каменный заборчик, но домишки, видать, давно не мазаны – похоже, что обитателям их не до того было.
