Григорий Полянкер - РАЗБОЙНИК ШМАЯ
На углу Фундуклеевской улицы, недалеко от оперного театра, поеживаясь от холода, шагали Шмая, Хацкель и несколько вооруженных рабочих. Ночь тянулась бесконечно. Костер, разложенный Шмаей возле садика, – на тротуаре, давно уже погас, мороз крепчал, а к рассвету незаметно начал падать снег.
Понемногу улицы заполнялись людьми, – Со всех сторон спешили на Крещатик рабочие. Они смотрели на красный флаг, трепетавший на крыше бывшей городской думы.
Шмая устал, но тоже старался протиснуться ближе к оркестру.
Посмотрев на дружка, который мрачно облокотился на винтовку, Шмая толкнул его локтем:
– Ну, а ты домой хотел бежать. Жизнь, брат, начинается веселая…
– Да тебе и без музыки весело… веселый ты нищий.
– Почему нищий? Я теперь богач, богаче того пузатого с тюками.
– Да, сегодня ты прав, – ответил Хацкель, – теперь нам, конечно, легче, чем несколько дней назад. Но это все ненадолго. Пройдет несколько дней, и тюки с добром ой как понадобятся. Нам бы сейчас не зевать, когда ещё такой удобный момент представится. Денег бы раздобыть. Добра…
– Подлый ты человек! – Шмая, увидав, как сквозь тучи вынырнуло солнце, добавил: – Видишь, большевиков даже бог уважает, смотри, как солнце светит…
– Вижу… – холодно промычал извозчик.
– Ничего ты не видишь! – махнул рукой кровельщик. Лицо его сияло, глаза блестели, сердце было переполнено радостью, хотелось говорить. – Ничего ты не понимаешь! Не пойму, что ты за человек. Не умеешь радоваться! Всего несколько дней назад нас растоптать, убить, унизить могли. А теперь – дудки! Теперь мы такие же люди, как и все! Радоваться надо, понял?
Кто-то тронул Шмаю за плечо. Это был Рыбалко.
– Что ты рассказываешь? – спросил Рыбалко, – Как дела, жив-здоров?
– Спасибо, пока живем и не горюем… товарищ начальник.
– Так и надо. Главное – не падать духом! Караулил ночью?
– Так точно! – вытянулся по старой привычке солдат.
– Почему не идешь отдыхать?
– Скажи ему, Шмая… – тихо сказал извозчик. – Скажи ему, что поспали бы с удовольствием, да хаты у нас нет. Бездомные.
– Как так бездомные? – Рыбалко кивнул на огромные дома. – А это разве не дома? Выбирайте любую квартиру. Помогли нам разогнать бандитов – теперь вы вроде свои. Наша власть, чего же стесняться? А ну-ка, пойдемте поищем!
Они протиснулись сквозь толпу, и вышли на Николаевскую улицу. Недалеко от цирка, возле шестиэтажного дома, Рыбалко остановился и, улыбаясь, спросил:
– Нравится вам эта хата?
– Зачем нам такой здоровый домище? – рассмеялся Шмая.
– А ты выбирай квартиру. Пошли наверх!
Они поднялись по широкой мраморной лестнице на третий этаж. Рыбалко постучал. Послышались неторопливые шаги. Дверь отворила худощавая испуганная крестьянка в старенькой свитке. В руках она держала узелок, будто собиралась уходить.
– Значит, эта квартира уже занята, мамаша? Вы тут будете жить?
– Что вы, сыночки! – испуганно ответила старушка.- Чтобы я тут жила! У меня в Лужанах хата, старик. Это я сюда прибежала, когда начали стрелять… Тут моя старшая дочка в служанках была у того, как его, забыла фамилию. Ну, что в городской управе служил… Ну, такой толстый, пузатый… Да холера его знает, как его зовут… Прибежала, а никого нет. Где дочка – не знаю. Так испугалась, когда стреляли… Сыночки, больше стрелять не будут? Мне до дому надо идти. Старик ждет, подумает, убили меня. Уже можно идти по городу?
– По городу можно, а вот в Лужаны не спешите, мамаша, там ещё бои идут. Подождать надо, – ответил Рыбалко.
– Ну, спасибо вам за доброе слово. Спасибочка…
– Если квартира не занята, мои ребята останутся тут жить.
– Будь ласка! А мне что, пусть живут, если хорошие люди! – проговорила та. – По мне, весь дом пускай забирают… Это разве мой?
– Конечно, ваш и наш – одним словом, Народный.
Рыбалко направился к двери и на пороге остановился.
– Так ты сказал, что работал кровельщиком? Как фамилия?
– Спивак. Кровельщик по профессии…
– Это хорошо. У тебя скоро будет много работы. Ну, мы ещё с вами увидимся, познакомимся ближе и потолкуем. А пока – спать! Пришлем за вами, когда нужны будете.
Он ушел, а Шмая и Хацкель ещё несколько минут не решались ходить грязными сапогами по коврам. Стены были увешаны картинами, стояли бархатные диваны, причудливые кресла. Трепетали на окнах шелковые занавески. Шмае показалось, что все это он видит во сне.
– Видишь, Хацкель, как буржуазия жила?
– Вижу.
– Да, скажу я тебе, это строили люди с золотыми руками! Смотри, какая работа! – восхищался Шмая.
– Ах ты, сгореть бы им, буржуям! – поддержал Хацкель. – И гуляли же тут барышни и кавалеры в свое время, пили. Богатство имели. Вот мне бы половину!
– Глупый ты человек,- сердито оборвал его Шмая. – Надо быть порядочным, рабочим человеком, а не думать о богатстве. У тебя, Хацкель, я это давно приметил, глаза завидущие. Пролетарий, как я погляжу, в тебе ещё не ночевал… Жилка у тебя буржуйская. Гляди, как бы тебе это не вылезло боком. Сам видишь, мы теперь вступаем в новый мир. Думать надо не о себе – о народе. Тогда ты человеком станешь.
Хацкель рассмеялся:
– Что я слышу! Ты уже говоришь точно так же, как наш Фридель Наполеон.
– Совесть надо иметь и думать не только о своем кошельке.
– Ладно, не морочь мне голову. Поздно меня переучивать. Таким родился, таким и останусь.
– Поживем – увидим. Гляди, как бы не вылезло тебе боком.
Они ходили по комнатам, гремя коваными сапогами, и эхо шагов отдавалось по всему дому Казалось, целая рота солдат марширует по квартире
Новые хозяева ходили из комнаты в комнату, открывали шкафы, осмотрели кухню, но ничего съестного не нашли
– Скверное дело, Хацкель, – вздохнул Шмая. – Перед сном обязательно надо перекусить. Мой отец, вечная ему память, говорил, бывало, что, когда ложишься спать голодный, душа всю ночь возле горшков шатается.
Кровельщик все же нашел полхлеба и банку варенья Поужинав, они сняли с отекших ног сапоги, забрались в мягкие постели и через минуту спали как убитые.
Поздно ночью их разбудил сильный стук в дверь. Пришел человек от Рыбалки и передал, чтобы они немедленно шли на улицу патрулировать.
Шмая сладко зевнул, вскочил с постели, наскоро оделся и стал поторапливать Хацкеля. Но тот лежал, зарывшись головой в мягкие подушки.
– Вставай скорее, ждут! Надо идти на пост!
– Ах, погибель! – прохрипел в подушку извозчик. – Иди, если тебе надо. Хоть стреляй, не вылезу отсюда. Не нужны мне твои посты. Не за этим я сюда пришел.
Шмая постоял с минутку, потом взял винтовку, сделал несколько шагов по комнате, ещё раз взглянул на Хацкеля и, сдерживая досаду, сказал посланцу Рыбалки:
– Ладно. Я один пойду. Мой товарищ чувствует себя неважно.
Он крепко досадовал на Хацкеля и чувствовал, что с этим человеком ему, видимо, не по пути.
Дул холодный, пронизывающий ветер. Город спал тревожным сном.
По улице гремели солдатские шаги.
НЕТ ПОКОЯ НА ЗЕМЛЕ
Рано утром, когда над городом раздаются гудки фабричных сирен, Шмая и Хацкель отправляются на работу. Далеко позади остались тревожные и тяжелые дни и ночи, когда нужно было помочь красноармейцам освобождать город от притаившихся врагов, позади остались ночные облавы и жаркие схватки с бандами и грабительскими шайками.
После второго ранения, которое Шмая получил во время облавы на шайку петлюровцев, он несколько недель провалялся в госпитале. Знакомые по рабочему отряду устроили его на металлозавод. Шмая разыскал инструмент, листы жести, притащил на завод своего строптивого спутника Хацкеля и взялся за дело.
– На кой черт я полезу на крышу,- возмущался Хацкель, – лучше раздобуду лошадей и фаэтон, начну капиталец собирать, хозяйство налаживать.
– Паразитская твоя морда! – обрушился на него кровельщик. – Люди кровь проливают, воюют с буржуазией не на жизнь, а на смерть, а ты что же, в буржуи метишь?
Хацкель молчал. Но пошел к Шмае в помощники.
После этой размолвки Хацкель стал опасаться своего соседа. Шмая, кажется, действительно стал красным. Сколько раз он мог приодеться, но с потертой шинелью и истоптанными сапогами не расстается. Получает свой рабочий паек и тем доволен. Эх, дурень… Не переделаешь его, видать. Фанатик. «Все должно быть по справедливости, по совести». Был бы другой человек, зажили бы припеваючи, а так придется, видно, до гроба лазить по крышам и чинить их.
Но отставать от Шмаи Хацкель не решался. Вокруг было тревожно. Тяжелые слухи доносились отовсюду. Белые банды не давали покоя. Кто знает, как все ещё повернется, а иметь рядом такого человека, как разбойник Шмая, неплохо…
Часто после трудового дня Шмая отправляется в город. Бродит по детским домам, разыскивает своих детей, которых увезли в тот страшный год. Куда бы он ни пришел, его внимательно выслушивают, начинают рыться в книгах, звонить по телефону, расспрашивают – и все напрасно. Никаких следов. Чем больше он думает о своих ребятах, тем сильнее болит сердце. Днем, во время работы, он старается крепиться, шутит с окружающими, но когда приходит ночь и он остается наедине с самим собой – снова и снова вспоминается горящее местечко, смерть жены…