Сергей Марков - Обманутые скитальцы. Книга странствий и приключений
Глава заговорщиков ловко вывернулся. Он явился к Нилову и заявил, что хочет порадовать капитана новой вестью. Ссыльные не желают даром есть хлеб. Вот они и придумали основать поселение на мысе Лопатка и даже заранее назвали его Ниловкой. Там тепло, благорастворенный воздух, можно сеять хлеб и разводить скот. Только надо туда съездить и подробно исследовать местность вокруг будущего земного рая.
Большерецкий командир отпустил Беньовского на Лопатку. Барон действительно разведал конец камчатской земли, своими глазами увидел Первый Курильский остров.
Заговорщики стали внушать холодиловцам и другим простым и неученым людям мысль о том, что они пойдут на «золотой остров» близ Камчатки, чтобы доверху нагрузить галиот сокровищами. Беньовский бросил полуголодных и оборванных холодиловцев в XVII век, переместив их жизнь в 1643 год, когда голландские моряки из Батавии исступленно искали «золотые и серебряные острова» к северу от Японии, а Курильские острова принимали за Америку. Сказка вновь ожила в Большерецке. Где и когда читал Беньовский историю открытий де Фриза? Сам он, конечно, в эту легенду не верил.
Но где взять судно для похода к «золотому острову»? — гадали промышленные.
Корабль сначала хотели выманить у Нилова, будто бы для первого плавания к очаровательной Ниловке. Всех выручил штурман Максим Чурин. Весною он должен был идти на казенном галиоте в Охотск. Но за какие-то грехи, за «развратное поведение», возможно, еще в походе Креницына, ему грозил суд. Кроме того, Чурина замучили неоплатные долги. Он дал слово вести корабль с бунтовщиками к любому острову.
Беньовский окончательно воспрянул духом, когда завербовал и других моряков. На свои познания, полученные в гамбургской навигацкой школе, Беньовский, видимо, не очень надеялся.
Все чаще и чаще Беньовский вытаскивал из кармана своей венгерки мнимую грамоту Павла Петровича, скрепленную причудливой печатью. Вздыхая, он говорил казакам, промышленным и работным людям, что ссыльные напрасно страдают за законного царя Павла. Был бы он на престоле — вся жизнь обернулась бы по-другому.
Петр Ивашкин не раз советовал Нилову посадить Беньовского и Батурина под самый крепкий караул, но добрый старик не верил предупреждениям Ивашкина.
Приходили к Нилову и Спиридон Судейкин с казачьим сотником Иваном Черным и тоже указывали на Беньовского, как на вдохновителя смуты. Если его не укоротить вовремя — «Август-поляк» захватит всю Камчатку, — утверждали они.
Но Нилов, завороженный Беньовским, не верил доносителям. Только после мордобоя, устроенного венгерцем Семену Гурьеву, комендант приказал приставить караульных солдат к домам главных заговорщиков. Но барон и Адольф Винблад вытолкали караул в шею, а буйной вольнице приказали готовиться к выступлению.
Об этом случайно узнали штурманские ученики Герасим Измайлов и Ф. Зябликов. Они пошли к дому Большерецкой канцелярии. По пути Измайлов заглянул в питейный ларь Черного-сына: мореход, по свидетельству солдат, стороживших канцелярию, был навеселе настолько, что его даже трудно было понимать. Следствие потом показало, что и караул тоже не был вполне трезвым. Как на грех, из Охотска незадолго до этого привезли запас казенного вина, вверенный «ларешному казаку» Никите. Черному.
Все же Измайлов с Зябликовым пробовали вызвать самого Нилова, но не смогли достучаться, как ни колотились в прочные двери комендантского дома.
Как бы то ни было, большерецкий начальник утром послал за Беньовским сначала сержанта (Лемсакова?), а потом казачьего сотника.
Иван Черный настойчиво звал Беньовского в канцелярию. Но сотника схватили и скрутили по рукам и ногам. Та же участь постигла и капрала (Михайлу Перевалова?), явившегося с шестью служивыми в дом «Августа-поляка». Всех их посадили в погреб.
В ночь на 27 апреля 1771 года начался большерецкий бунт.
Надо сказать, что Нилов действительно выдавал Холодилову пять тысяч рублей на плавание к Алеутским островам. Трудно предполагать, что это были личные средства бедного армейского капитана. Скорее всего он вложил в предприятие Холодилова казенные деньги, превращая его поход в правительственную экспедицию. Такие случаи бывали и раньше. Если это так, то Нилов получил право распоряжаться холодиловскими промышленными. Как слабодушен ни был большерецкий капитан, он все же сумел взять под стражу наиболее буйных холодиловцев.
В третьем часу ночи толпа бунтовщиков сняла караул у дверей холодной, сбила замки, и промышленные высыпали из своего узилища. Они кинулись искать передовщика, но тот успел убежать.
Пока Петр Хрущев вязал стражу у дверей канцелярии, Беньовский вместе с самыми ярыми заговорщиками уже стучал рукояткой пистолета в двери ниловского дома. Там спали мертвым сном восемь человек. Первым вскочил караульный сержант, а за ним — сын Нилова, при котором Беньовский состоял за учителя.
Через несколько мгновений дверь была сорвана с запора. Григорий Нилов, приподнявшись на постели, успел трижды крикнуть караул, но Василий Панов выстрелил в упор из пистолета, раздробив седую голову своей жертвы.
Убийцы кололи тело Нилова ножами, волочили по полу и, наконец, выбросили в сени. Охрану дома мятежники перевязали.
Беньовский кинулся к крепостному цейхгаузу. Разбив двери, промышленные выволокли оттуда на руках три пушки и мортиру, выкатили пороховые бочки и стали передавать по рукам гранаты, ядра и картечь. Расхватав три десятка шпаг и двадцать пять ружей, бунтовщики обнаружили в крепостном складе ясачную казну — курильских бобров, уналашкинских лисиц, камчатских соболей. Драгоценные меха охапками выносили из кладовой. Четыреста пудов съестных припасов и одиннадцать фляг хлебного вина сделались добычей буйных искателей «золотого острова».
Толпа бросилась к дому сотника Черного. Сын его, «ларешный казак» Никита, засел в сенях с ружьем. Он с ужасом смотрел, как железные затворы один за другим выскакивали из своих гнезд.
Никита Черный встретил насильников выстрелами. В ответ раздалась такая пальба, что впоследствии Черный вытащил из стен и косяков своего дома сорок ружейных и пистолетных пуль.
Сам старик сотник Черный, выпущенный из погреба, снова претерпел поругания и издевательства. Имущество его было разграблено, все бумаги перерыты.
Черному-сыну связали руки и увели в холодную, отобрав у него ларешные деньги.
Жители города, бросив свои дела, бежали куда глаза глядят.
Василий Панов вел себя как на все способный изверг. Еще обрызганный кровью Нилова, он предложил согнать детей и женщин в деревянную церковь, обложить ее соломой и объявить обывателям, что заложники будут заживо сожжены, если кто-либо посмеет сопротивляться шайке Беньовского.
Панов и Батурин разбили кованый казначейский сундук и пересчитали деньги и ценности.
Сам барон пришел в канцелярию, открыл комнату судебного присутствия и, сидя против зерцала, объявил свою банду «собранною компанией для имени его императорского величества Павла Петровича».
Горожан, которые не успели убежать в тундру, сгоняли в канцелярию, где «сват Павла» приводил их к присяге на верноподданность новому самодержцу. Потом Беньовский заставил попа Симеона распахнуть церковные царские врата и вынести крест для присяжного целования.
К вечеру Адольф Винблад открыл две фляги хлебного вина, и главари шайки сначала сами распили эти огромные сосуды, а затем стали раздавать вино вообще всем, кто его хотел. Поили насильно даже пленников, сидевших в холодной.
Наутро тело Григория Нилова было опущено в могилу, наспех вырытую в ограде Успенской церкви.
Заговорщики бегали по берегу Большой реки, стаскивая в одно место карбасы, боты и лодки жителей. Их связывали вместе, приколачивали к судам крепкие настилы. На эти плоты вкатили пушки и мортиру, пороховые бочки, погрузили съестные припасы, еще не распитое хлебное вино и меховую казну.
На плотах раздавались плач и стоны. На Камчатке и думать не могли, чтобы русских людей посмел кто-либо взять в аманаты. Но Беньовский приказал оставить в Большерецке только малолеток, а остальных жителей захватил с собой, как заложников.
Мятежники двинулись на плотах к Чекавинской гавани. Это место достойно особого описания.
По сведениям К. Ф. Дитмара[5], Чекавинская гавань в XVIII веке была одним из самых удобных корабельных пристанищ. Залив Большой реки имел прямой, созданный искусственно, проток в море. Морские корабли проходили по протоку в залив, глубокий и защищенный от волнений. На устье реки Большой, звавшемся Поворотом, стояло село Чекавка; в нем разгружались корабли, доставлявшие припасы в Большерецк. Маяк с фонарями, в которые была вставлена слюда, указывал мореходам путь в большерецкое устье. В заливе против Чекавки отстаивались корабли, пришедшие с Алеутских и Курильских островов и из Охотска или следовавшие туда с Камчатки. Короче говоря, спокойная Чекавинская гавань в двадцати верстах от Большерецка была, по существу, его морским предместьем. Сто лет назад в Чекавке не было уже ни домов, ни складов, ни маяка со слюдяными фонарями. Проток, ведущий в море, в 1854 году заметало песком, и он заметно отклонился к югу.
