Владислав Глинка - Дорогой чести
— Нет, а я то дурак! — каялся Сергей Васильевич. — И на ум не приходило, что он про такое мечтает. Думал, живет, как птица…
— Вот и я так же, — вздыхал Филя. — А уж мне ли про него не подумать? Столько лет рядом. Самому хорошо, а о нем и невдомек… И драка вчерашняя, проклятая, вроде не без того.
— Как так?
— Да нонче утром я к Деевым бегал, пытал их. Сами не видали, божатся, но слышали, что били его братья Мурины с Курковой улицы. Ходил к ихней сестре, вдове, Фома, никак, с год, обнадеживал, что вольную попросит да женится. А тут прознали, что уезжает…
— И было такое? Говорил что Фома?
— Не говорил, а, должно, так. Только расспрашивать без пользы. Двоих Фома так двинул, что едва дышат, а третий его и доконал.
«Вот финал тульской жизни, — думал Сергей Васильевич, запершись в кабинете, за дверью которого гудел голос дьячка, читавшего над Фомой. — Верный двадцатилетний спутник умер, можно сказать, оттого, что ни я, ни Филя вовремя не поняли, в чем нуждается И о чем мечтал, умирая? Ямщицкий стан содержать, с конями собственными хоть годок повозиться, чтоб много было их, всяких мастей… Ох, стыдно как, что не отблагодарил человека за верную службу, за преданность только оттого, что молчал, не просил да лицо послал ему бог толстощекое, невыразительное… А ведь лестницы штурмовые по ночам он крал, которыми камелек под Очаковом около меня, безногого, день и ночь топился. Он Осипу могилу в мерзлой земле рубил… Ох ты, курчавая голова, широкие плечи! Больше уж не заноет в дороге «Ах, соколики залетные бегут»… Это, конечно, самая тяжкая из концовок здешней жизни. Хотя и другие не сладки. Обиден итог службы в роте: после пятнадцати лет не годен, вишь, оказался. Нехороша и развязка знакомства с госпожой Куломзиной. Но все мелко по сравнению со смертью Фомы… Однако что же выйдет? Один кучер погиб оттого, что его на волю не отпустили, и тотчас другого на смену ему покупать?.. Но раз Фома сам о том просил? Потом можно Михайлу, если достоин окажется, в память Фомы освободить… Ага, значит, опять так же на свой вкус: достоин ли?.. Так что же, всех остальных дворовых сейчас освобождать? Федора, старуху Алену, Ефима-дворника? А куда они денутся?.. Да, да, пора наконец все такое обдумать…»
* * *Смерть Фомы задержала отъезд на целую неделю. Покупка кучера у господ Саловых не состоялась. Хотя, как вызнал Филя, они ездили только раз в неделю к воскресной обедне, но на просьбу Непейцына ответили, что кучер самим нужен, и предложили продать горничную девку или оброчного сапожника.
Значит, надо ехать почтовыми. Неприятно сидеть на станциях, когда не будет лошадей, но другие сидят же? Верно, Чичерин не откажет выдать подорожную и прогоны. По новому чину полагается на четыре лошади, а поедет, конечно, на тройке, вот и экономия.
Последний вечер в Туле Сергей Васильевич провел за ужином с двумя холостяками — Баумгартом и Захавой, накануне возвратившимся с Урала. Комиссионер опять навез кучу новостей, слышанных на почтовых станциях, на заводах, в Москве, куда заехал на обратном пути насчет приемки медной монеты. Передавал подробности боя при Пултуске, где только ночь и метель прекратили рукопашную тысяч бойцов. Называя отличившихся генералов — Багговута, Барклая и Остермана-Толстого, острил, что только половинка одного из них, Толстого, русская. Рассказывал, что в Московском арсенале Аракчеев нагнал такого страху, что все дорожки между зданиями обсадили елками и посыпают песком, хоть известно, что граф скоро в Москву не собирается, да кто ж его знает?..
Захаво рассказывал, Баумгарт внимательно слушал, а Сергей Васильевич обдумывал, как дипломатичней попросить приятеля, чтоб не судил строго бухгалтера, не посмеивался над ним в обществе. Все ведь на Екатерине Ивановне и девочках может отозваться. И вдруг комиссионер сам заговорил о Тумановском.
— Ждало меня здесь письмо, — начал он, — от знакомца из Артиллерийского департамента, которого про франта нашего запрашивал. Андрей Карлыч наше мнение о нем разделяет, — кивнул Захаво в сторону доктора. — Так вот, оказывается, мосье Жак — сын дьячка, а супруга его — дочка писаря. Вот и милорд с лорнеткой!
— А все-таки, Павел Дмитриевич, я как друга вас попрошу язык свой над бухгалтером публично не острить, — начал Непейцын. — Жена его существо столь доброе и скромное…
— Все знаю и согласен, — прервал Захаво. — Нас с доктором она тоже кротостью и приветом так полонила, что, кроме вас, никому про письмо сие не скажу, пусть красуется…
— И пошлет же бог чистую душу в супруги такому хвастуну и подлизнику! — покачал головой Баумгарт.
Когда пробило полночь, гости поднялись.
— Последнюю за то, чтоб еще встретиться, — сказал Захаво. — Если обоснуетесь близ путей моих, то для свидания и крюку готов давать…
Чокнулись, выпили, обнялись и расстались.
* * *Доехали в Петербург быстрее, чем когда-то на своих, всего в пять суток. Филя недаром поучал Федора несколько вечеров. На станциях он опрометью выскакивал из саней с подорожной в руке и бежал к смотрителю, которому так громко выкрикивал о безногом полковнике и кавалере, спешащем по казенной надобности, что почти всегда лошади находились сразу. Федя оказался и рачительным хозяином. На ночлегах втаскивал в станционную комнату что было поценней из тюков и корзин, на них устраивал постели Сергею Васильевичу и Пете Доброхотову, а сам шел ночевать в сани. Спал он там, видно, вполглаза, днем клевал носом на облучке, и тульский гравер спешил обменяться с ним местами, чтобы выспался в возке, рядом с Непейцыным.
В Петербурге встали в гостинице под вывеской «Гамбургская» на Гороховой, близ Семеновского полка. Грязный номер выходил на грязный двор. Федор обрадовался, что наконец-то выспится в комнате, но и здесь настоял, чтобы с Петей внести в номер всю дорожную поклажу, хотя хозяин клялся, что за лежащее в возке его дворник в ответе, «хоть деньги в укладке под сиденьем оставь». Но за ночь срезали старую кожу, покрывавшую кибитку, а дворник оказался пьян и уверял, что так, ей-ей, было с вечера. Позванный Федором полицейский офицер наорал на хозяина гостиницы и посоветовал Сергею Васильевичу как может скорей съехать лучше на частную квартиру, а в возмещение убытков не платить за номер столько, во что ценит пропавшую кожу. Но хозяину было уже заплачено за трое суток, и где ее выискать, покойную-то частную квартиру?
Первый визит Непейцын сделал, конечно, в Артиллерийский департамент и сразу получил афронт. Аракчеев позавчера отбыл в объезд артиллерийских депо и парков близ театра военных действий. Учтивый чиновник, узнав фамилию Сергея Васильевича, сообщил, что граф не раз справлялся, не приехал ли. Теперь же увидеть его ранее полутора месяцев не придется, потому что войска разошлись на винтер-квартиры и граф не возвратится, пока всем до весны не распорядится.
Вот те на! И все из-за двух дней. Поторопился бы из Тулы, не ездил по визитам, так и Фома был бы жив, и с местом все уже устроилось… Эх, Фома, Фома! Вспоминаешь тебя все время…. Одно, хоть и плохое, утешение — что прожил ты в довольстве, без обид, без унижений. А многим ли дворовым в России такое достается?
Ну ладно, раз так, надо и верно искать жилье поспокойней. Может, посоветоваться с Ивановым, которого предстоит просить насчет Пети, да и повидать хочется. А если не откладывая?..
Наняв санки на Литейной, приказал ехать в Академию художеств. Живо вывернулись на Гагаринскую набережную и покатили к Летнему саду. Вон фасад Сухопутного госпиталя, около которого на ялик садился, когда от Назарыча ехал. Ведь едва тогда не попал на свадьбу Катерины Ивановны… А уж скольких нет, кого здесь знавал! Мелиссино, Полянского, Назарыча…
В академической канцелярии сказали, что профессор Иванов ведет пейзажный класс три раза в неделю, а сегодня ищите его в Эрмитаже при Зимнем дворце, где заведует рисунками, принадлежащими государю.
«Ах ты, только что мимо проехал! Но если уж забрался на Васильевский, так не узнать ли у Брунсов? Конечно, старики умерли…»
Пошел пешком в Третью линию. Сколько новых домов! Все каменные, двух- да трехэтажные. Но между ними та же калитка в крашеном заборе и надпись на ней «Tischler»[4]. И ниже по-русски: «Здесь принимают заказ на мебел». Брякнул кольцом раз, другой, потянул за проволоку — все как прежде. Вошел на знакомый двор. В дверях домика показался средних лет немец.
— Что угодно, господин офицер? Мебели заказывать? — спросил он, одной рукой вынув изо рта фарфоровую трубку на гибком чубуке, другой приподнимая вязаный колпак.
«А это один из внуков старого Брунса — кажется, Карл…» — подумал Непейцын и ответил:
— Нет, я насчет квартиры, не сдадите ли?
— Мы никогда не сдавали, — с достоинством ответит немец и взял трубку в зубы.
— А дедушка ваш сдавал. Я сам тут жил. — Сергей Васильевич указал на окна за присыпанными снегом кустами шиповника.
