Мариан Фредрикссон - Крест любви. Евангелие от Магдалины
– Она избалованна, нужно было бы задать ей хорошую трепку! – возмущался он.
Сетоний выглядел подавленным.
Никто из них не заметил, что девушка пряталась за распахнутой дверью кухни. В плохом настроении. Она даже попыталась возненавидеть актерствующего повара. Тщетно. Потом она вспомнила о Квинтусе, и в груди разлилось волнение, а где-то внизу живота сладко заныло.
В последующие дни влюбленные гуляли по пляжу, если демонстративно не сидели на вершине скалы.
Однажды Квинтус заговорил о боге, глупом властителе иудеев. Он цитировал римского философа, перефразировавшего начало Священного Писания:
– В начале сотворили иудеи Господа и сделали его по своему образу и подобию…
Квинтус хохотал, не замечая, что Марии совсем не весело. Но он согласился с девушкой в том, что фраза могла быть применима ко всем богам.
Он часто говорил о своих мечтах, о своей большой любви к ней и о светлом будущем, которое их ждет. Мария в основном молчала, погруженная в свои тайны. Он не спрашивал, равно как и не замечал признаков недовольства. Весь этот вечер он рассказывал о своей семье, о матери-иудейке, преданно поклонявшейся своему мерзкому богу.
– У нее для каждого случая найдется цитата из Писания, – насмешливо заявил Квинтус.
– А что говорит твой отец?
– Он редко бывает дома. Но он запретил ей воспитывать меня как иудея.
– А твои сестры?
– Я их не знаю. Они живут собственной жизнью» этакие смиренные книжницы.
Мария слушала, не позволяя себе отвлекаться, разглядывая его рот, или уши, или карие глаза и очаровательную челку, все время спадающую на лоб. Она видела перед собой сестер, превратившихся в тени, негласную власть матери – ту самую женскую власть, провозглашенную половиной цитат из Писания. Все ее существо противилось этому.
Вслух она сказала:
– Как ты думаешь, что скажет твоя мать, когда узнает, что твоя невеста жила в доме веселья?
Он промолчал, и это тоже был ответ.
Ей вдруг стало совсем не грустно. Она искоса взглянула на Квинтуса, гадая, понял ли он, что его хрупкие мечты только что обратились в прах. Сама она не мечтала, она просто страдала от жажды. Жажду нужно было утолить, тем более что Эфросин сама разрешила ей это.
– Приходи сюда вечером, прыгай через стену и иди к гроту. Я буду там, когда смогу выйти.
Была полная луна, когда Мария выскользнула из сада и берегом стала пробираться к гроту. Он уже ждал.
Они целовались до безумия, и Мария сдалась, позволив желанию наполнить губы и спину, бедра и грудь. Было больно, когда он ворвался внутрь нее, и она застонала одновременно от муки и от наслаждения. Милостивые боги, она не хотела бы дальше жить без этого!
Они немного поспали, а потом ей пришлось его разбудить.
– Уходи, Квинтус. И никогда больше не возвращайся.
На следующий день Мария сообщила Эфросин, что последовала ее совету. И теперь Квинтус больше не появится.
– Вот и вся цена его любви.
– Именно. Но это было чудесно, и я не намерена в дальнейшем отказывать себе в этом удовольствии.
– Мария, я не хотела этого.
– Но этого хочу я.
Девочка стала взрослой.
Ей нравились мужчины, их непреодолимая тяга к наслаждению, их крепкие, сильные тела. Она многому научилась и никогда не смущалась показать, чего именно хотела. Она была изобретательной и страстной. Одна из куртизанок научила ее делать массаж, и оказалось, что руки Марии способны заставлять мужчин плакать. Это было несложно, после соития все становятся сентиментальными.
Ее клиентов тщательно отбирала Эфросин, в первую очередь греческих и римских офицеров.
Однажды Мария принимала иудея. Он был мягче телом, а после содеянного мучился угрызениями совести. Она не смогла ему помочь, испугавшись ненависти, вспыхнувшей в его глазах. Мария поговорила об этом с Эфросин. Она много размышляла об иудейском боге, который никогда не прощал грехов, хотя сам вводил людей в искушение и заставлял попробовать. Но все же иудеи ей нравились – за высокие принципы, отношение к жизни и милосердие.
Потом она вздохнула:
– Они страдают от неистребимого чувства вины. Как будто их добрые дела и смирение ничего не значат.
Глава 15
Мария Магдалина сидела за письменным столом и читала свой рассказ о том, как по собственному желанию стала блудницей. У этой медали была вторая сторона: Мария редко задумывалась о Квинтусе и том давнем разговоре с Эфросин.
Но вчера, записывая все это, Мария старалась припомнить все, что только было возможно. И вот перед ней предстала снедаемая желанием девочка-подросток и ее глупые романтические фантазии.
Рядом с девочкой случайно оказался мальчишка.
И, как уже было сказано, этот мальчишка разжег пламя в ее крови.
Но ведь для этого нужно было топливо!
А может быть, она никогда не была невинной пятнадцатилетней девочкой?
Может быть, эротика пропитала насквозь стены дома веселья, может быть, она витала в воздухе? Или это пламя пылает во всех юных телах?
Тогда возникает вопрос: почему большинству девушек удается противостоять соблазну и сохранить свою честь? Ответ напрашивается сам: в их воспитании существовали определенные запреты А в ее? Внезапно Марии вспомнились собственные слова: «У меня не было никого, на кого я хотела бы быть похожа». Означает ли это, что у той девочки не было понятия о морали? Может, именно это имел в виду Иисус, когда назвал ее невинной?
Теперь Мария словно дала обет безбрачия и жила с человеком, которого любила как брата. Желание – куда оно исчезло? Она слабо улыбнулась, вероятно, ощутив это на короткий миг, как в тот раз, когда оказалась наедине с иудейским раввином.
Раввин был человеком честным, и, встретившись на улице, они не смели взглянуть друг на друга. У него были нежные руки – такие же притягательные, как в прошлом уши Квинтуса. Но она уже не горела. Почти с усмешкой, будто со стороны, она наблюдала, как кровь разогревает жилы, как разрастается волнение в груди, как становится щекотно где-то внизу живота.
Между ней и ее желанием пролегла целая пропасть. Как у Эфросин. Мария решила написать приемной матери письмо и уговорить Леонидаса еще раз съездить в Коринф. Они могли бы отплыть, когда спадет летняя жара.
Глава 16
Как обычно бывает в Антиохии, в послеобеденное время ветер с моря принес прохладу. День выдался жаркий, и Мария вышла полить растения в саду. Тяжкий вздох вырвался из ее груди, когда она взглянула на цветы. Ни одно растение не улыбалось Марии: горошек и резеда, гвоздика и львиный зев уже прожили отведенные им полгода и теперь шелестели на ветру, иссохшие и мертвые. Их следовало выполоть, но время еще не пришло. Семена погибших цветов, почти невидимые, заключенные в плотную кожуру, вскоре должны были пробуравить выжженную почву. Мария решила, что немного влаги не повредит, и наполнила новый кувшин.
Ирис и цикламен тоже казались высохшими, но их Мария полила обильнее, в надежде спасти клубни. Растения должны были пережить жару, даже такую, как этим летом, и вновь зацвести после зимних дождей. Единственный цветок, совсем высохший, сохранил голубой цвет. Мария вспомнила, как мать, расчесывая ее волосы, сравнивала ее глаза с ирисом.
Когда Мария отправилась к колодцу за новой порцией воды, ветер подул со стороны верхних террас и принес с собой ароматы трав, тимьяна и шалфея, душицы и розмарина. Мария глубоко с наслаждением вдохнула и подумала, до чего же удачно устроено: эфирные масла защищают пряные растения от жары и сухости.
Потом ее мысли обратились к Сетонию, научившему Марию ухаживать за садом. Эфросин освободила его, как только они оказались в новом доме в Коринфе. И он, как и мечтал долгие годы возвратился на свой остров в Ионическом море, к своим богам. А через несколько месяцев без особых объяснений вернулся к Эфросин. Марии Магдалине он рассказал, что дома все было по-прежнему, только он успел забыть, как мало там места. Они сошлись на том, что в одну реку дважды не войти. Теперь у него был новый сад в Коринфе.
Мария внезапно ощутила боль в спине и, как в свое время делала ее мать, потерла кулаком между лопаток. И потянулась. В ту же минуту на улице раздался цокот копыт, и у ворот заскрипели колеса повозки. Ливия была бледна, на ее скулах проступили красные пятна.
– Мера в храме Изиды. Пришел срок. Но что-то пошло не так, ребенок неправильно расположен, и ей никак не разродиться. Она просила привести тебя. Пойдем, пойдем скорее!
Мария успела вымыть лицо и руки и набросить на плечи только что постиранную накидку. Потом заперла дом и отдала, как обычно, ключи соседке.
– Леонидас в курсе, – сообщила Ливия, когда женщины уже сидели в повозке. Мария заметила, что золовка дрожит, и сжала ее руку. У нее не было слов утешения, она могла только кивать, пока Ливия заверяла ее, что жрицы в храме Изиды были известны своим искусством родовспоможения.
