Николай Гейнце - Генералиссимус Суворов
Первый деревянный мост через Фонтанку был Аничков, сделанный в 1715 году; название он получил от примыкавшей к нему Аничковской слободы, построенной полковником М. О. Аничковым позднее, в 1726 году. Аничков мост был подъемный, и здесь был караульный дом для осмотра паспортов у лиц, въезжавших в столицу. В то время, к которому относится наш рассказ, Аничков мост перестраивался и утверждался на сваях.
Первый исторический мост в Петербурге был Петровский, на речке Ждановке — он соединял Петербургский остров с крепостью, и затем, уже в 1739 году стало вдруг в Петербурге сорок мостов. Все эти мосты были тогда безымянные.
Где стоит теперь дворец великого князя Сергия Александровича (бывший дом князей Белосельских), в елизаветинское время находился дом князя Шаховского; рядом с ним было Троицкое подворье, затем дом гоф-интенданта Кормедона, купленный Бироном, и при императрице Елизавете конфискованный и отданный духовнику императрицы Дубянскому. Далее по Невской перспективе, по Морской и Миллионной, стояли дворцы и дома вельмож.
Жизнь в Петербурге была в то время, а особенно во время царствования императрицы Анны Иоанновны и кратковременного правления Анны Леопольдовны, далеко не безопасна. Разбои и грабежи были сильно распространены в самой столице. В лежащих кругом Фонтанки лесах укрывались разбойники, нападая на прохожих и проезжих.
Полиция обязала владельцев дач по Фонтанке вырубить леса: «дабы ворам пристанища не было»; то же самое распоряжение о вырубке лесов последовало и по Нарвской дороге, по тридцать сажень в каждую сторону, «дабы впредь невозможно было разбойникам внезапно чинить нападения».
Были грабежи и по Невской перспективе, так что приказано было восстановить пикеты из солдат для прекращения сих «зол». Имеется также известие, что на Выборгской стороне, близ церкви Самсония, в Казачьей слободке, состоящей из 22 дворов, разные непорядочные люди имели свой притон. Правительство сделало распоряжение перенести эту слободку на другое место.
Бывали случаи грабительства в центре Петербурга, которые названы «гробокопательством». Так, в одной кирхе оставлено было тело какого-то знатного иностранного человека. Воры пробрались в кирху, вынули тело из гроба и ограбили. Воров отыскали и казнили смертью.
Для прекращения разбоев правительство принимало сильные меры, но они не достигали цели. Разбойников преследовали строго, сажали живых на кол, вешали и подвергали другим страшным казням, а разбои не унимались.
При Анне Иоанновне начальником тайной канцелярии был Андрей Иванович Ушаков. Клеврет Бирона беспощадно проливал человеческую кровь, с бессердечностью палача, присутствуя лично при жесточайших истязаниях. Наказывал он не только престарелых и несовершеннолетних, но и больных, даже сумасшедших.
В царствование Анны Иоанновны одних знатных и богатых людей было лишено чести, достоинств, имений и жизни и сосланных в ссылку более 20 000 человек Петербург кишел доносчиками, которые нагоняли такой страх на жителей, что многие затворялись у себя в домах и боялись показаться на улицу, а особенно посещать сборища.
Понятно, что с воцарением Елизаветы Петровны все вздохнули свободнее, надеясь, что эта «дщерь Петра» водворит порядок и спокойствие, которые сделают жизнь петербургских обывателей, хотя мало-мальски сносною.
Надежды оправдались. Елизавета твердою рукою взялась за кормило власти, но в течение ее царствования Петербург все еще представлял описанную нами картину.
В этот-то полуграндиозный и полупустынный, полуевропейский и полудикий Петербург прибыли отец и сын Суворовы.
Стояло начало декабря 1745 года. Василий Иванович хотя и состоял уже в действительной службе, зачисленный в нее вскоре после воцарения императрицы Елизаветы Петровны, но, по обычаю того времени, только числился в ней, проживая в деревне. Он и теперь прибыл лишь для того, чтобы самому сдать сына и при случае удостоиться чести лицезреть монархиню, дочь его благодетеля и крестного отца.
Имея в Петербурге много знакомых и приятелей, он, однако, не хотел стеснять их наездом, а остановился в домике священника ямской Предтеченской церкви Иллариона Андреева, брата священника одного из приходов Новгородской губернии, к которому принадлежала суворовская вотчина. Дом этот находился невдалеке от казарм Семеновского полка, в котором должен был служить Александр Суворов.
Василий Иванович решил оставить сына на жительство у попа, зная, что постоялец для дома священника будет далеко не лишний, так как доходы духовенства того времени были очень ничтожны. Служители алтаря буквально перебивались с хлеба на квас. Всякий лишний грош, а не только пятак представлял уже большую поддержку для убогого домашнего хозяйства столичного священника. Отец Илларион бедствовал едва ли не более других, так как принадлежал к пастырям церкви, не дававшим поблажки своим духовным детям, а потому последние не очень-то несли ему «дары», составлявшие главное подспорье в священническом хозяйстве. Незадолго же до прибытия Василия Ивановича с сыном в Петербург над домом отца Иллариона стряслась еще большая беда. Он уже несколько времени находился в непосильных трудах в Александровском монастыре, куда был отправлен на два года. Встретившая приезжих попадья Марья Петровна, чуть не умиравшая с голода с четырьмя детьми, мал мала меньше, со слезами на глазах рассказала им все случившееся с ее мужем.
Не отличаясь грамотностью, петербургское духовенство поражало грубостью нравов. В среде его то и дело слышалась брань, частые ссоры между собою и даже с прихожанами в церквах. Картины просвещения и нравственности были самые темные. Не отличался незлобивым нравом и отец Илларион.
— С год тому назад, — так рассказывала Марья Петровна, — повздорил отец Илларион с капитаном Мамонтовым, Иваном звать; стал его муж упрекать в беспутстве, тот не вынес, да его и обругай… Отец Илларион того пуще ругнул его благородие, дело было в церкви, за заутреней… Кончилась служба, капитан-то у церкви моего-то ожидал… Опять сцепились, до самого дома переругивались, а у ворот капитан-то отца Иллариона и толкни… Мой-то, горяч нравом, ой горяч, и рассвирепей… Такую потасовку капитану задал, что тот едва ноги от ворот уволок.
— Ну, что же дальше? — спросил Василий Иванович, с аппетитом потягивая с дороги теплый сбитень.
— Суд да дело пошло… В духовном правлении моему-то плетей изрядную толику всыпали, да в Александровский монастырь под начало послали.
— Это, матушка, дело не хвалю.
— Какой уж хвалить, ваше превосходительство… С малыми ребятишками я одна осталась… Спасибо прихода не лишилась, из соседней церкви отец Николай, на покое при сыне живет, службу справляет, да и то беда, подаяниями добрых людей перебиваюсь.
— Ну, вот я тебе постояльца привез, сына, солдат он; да в казарме ему спать не сподручно, горенку-то чистую найдешь?
— Найду, ваше превосходительство, как не найти… В доме-то четыре горенки, любую пусть выбирает их благородие.
— Выберем, выберем, время терпит… По твоему горькому сиротству плата тебе будет два рубля в месяц с услугой, муку, крупу, живность из деревни присылать буду… Коли хочешь — по рукам, коли нет — от ворот поворот.
— Как не хотеть, благодетель, ваше превосходительство! — Марья Петровна повалилась в ноги Василию Ивановичу.
— Вставай, вставай, кажи горницы… — встал из-за стола Василий Иванович и в сопровождении Марьи Петровны и сына, уже допившего свой сбитень, начал обозревать маленький одноэтажный домик отца Иллариона.
Он состоял из четырех комнат и прихожей, кухня отделялась широкими сенями. В эти сени вела одна дверь из прихожей, а другая из угольной комнаты, занимаемой спальней. Последняя была наглухо заколочена. Выбор Василия Ивановича остановился на этой задней комнате, он приказал открыть дверь в сени и заколотить ведущую в другие горницы.
— Вот и будет особняк, ни ты им мешать не будешь, ни они тебе, — обратился он к сыну.
Тот отвечал покорным наклонением головы. Все его мысли были о том близком уже теперь дне, когда он, наконец, станет настоящим солдатом.
— Так вы все и сделайте… Сегодня да завтра, за два дня исподволь… Нынешнюю ночь уж мы переночуем в большой горнице, — сказал Василий Иванович Марье Петровне.
— Слушаю, ваше превосходительство, все будет сделано в точности.
Четверо ребятишек, два мальчика и две девочки, всюду по пятам следовали за матерью, держась за ее юбку. Довольный покорностью хозяйки-матери, Василий Иванович раздал им по грошу.
— Нате вам, пострелята, на сласти…
— Поцелуйте ручку у дедушки, — сказала Марья Петровна. Дети отвечали дружным ревом.
— Не надо, не надо… — замахал рукой старик Суворов и снова возвратился, в сопровождении Марьи Петровны и сына, в большую горницу.
