Мика Валтари - Тайна царствия
– Из-за этого человека мне не дано даже насладиться покоем ночи! – с горечью сказал Пилат.
Эта наивная история привела его в такое беспокойство, что он даже отозвал в сторону меня и Аденабара, чтобы еще раз удостовериться в смерти царя иудеев. Собственными ли глазами мы видели, что он умер и можем ли мы подтвердить, что солдат пронзил его сердце?
– Этот человек умер на кресте, – хором поклялись мы, – и больше никогда не сможет ходить.
Выпитое вино, события, свидетелем которых я стал, и чувства, которые при этом испытывал, не дали мне спокойно спать ночью, и несмотря на крайнюю усталость, мне все время снились, кошмары; помимо этого мне мешали песни, которые всю ночь горланили пьяные офицеры. Кроме этого, на рассвете меня разбудил резкий звук труб из храма, эхо от которых прокатилось по всему городу. Мне сразу же вспомнилось все, что я видел, и все события, участником которых я стал; воспоминания о царе иудеев сразу же привели меня в беспокойство.
Чтобы прояснить собственные мысли и не забыть ничего из того, что случилось у меня на глазах, я сел писать тебе письмо и занимался этим до тех пор, пока Аденабар с опухшими глазами и все еще гудевшей от выпитого головой не пригласил меня спуститься во двор, если я желаю немного поразвлечься. Во дворе уже стояли люди, посланные синедрионом во главе с первосвященником, которые требовали, чтобы их принял прокуратор, несмотря на то что наступивший день был субботой, и к тому же необычной. Понтий Пилат спустился с опозданием, и когда он, наконец, появился, то начал с упреков по поводу того, что они нарушают всеобщий покой.
Посланцы, терзаемые заметным беспокойством, возразили, что они пришли предотвратить возможность последующего обмана который мог оказаться хуже первого, если бы ученикам назаретянина удалось выкрасть его тело и затем повсюду рассказывать о том что на третий день он воскрес, вот почему они пришли настоятельной просьбой выставить у его могилы пост из легионеров, не будучи уверенными в собственных стражниках. И еще, в целях большей безопасности они попросили опечатать захоронение печатью правителя, поскольку ни один иудей не осмелился бы ее нарушить. Пилат обозвал их глупыми бабами и принялся насмехаться над ними.
– Похоже, после смерти он внушает вам еще больший страх, чем при жизни!
Тогда они пообещали ему назавтра принести множество даров – по субботам каноны их религии строжайше воспрещают что-либо носить. Понтий Пилат в конце концов удовлетворил их просьбу и отправил на пост у захоронения двух солдат в сопровождении легионного скрибы. Последнему была поручена миссия опечатать гробницу, но только не личной печатью прокуратора, а печатью двенадцатого легиона. Он также приказал, чтобы на ночь пост был усилен четырьмя или восемью солдатами на усмотрение офицера, прекрасно понимая, что двое легионеров ночью за пределами крепости не смогут чувствовать себя в безопасности.
Полагая, что прогулка мне полезна, я пошел вместе со скрибой. На месте казни все еще возвышались три креста, испачканные кровью. Их горизонтальные перекладины были убраны в момент снятия тел. Неподалеку от этого места, в красивом саду, в скале была вырублена могила. Вход в нее завален большим камнем, и едва хватило бы сил двух человек, чтобы сдвинуть его с места. Стояла жара, и скриба решил не входить в гробницу, тем более, что стражники заверили его: после Иосифа и Никодима, предавших синедрион и установивших при помощи двух слуг этот камень, к могиле никто не приближался.
Когда скриба ставил печать легиона, мне показалось, что изнутри доносится сильный запах мира, однако это мог быть и запах цветов в саду. Солдаты отпустили несколько грубых шуток по поводу поставленной перед ними задачи, но тем не менее были весьма довольны тем, что после дневного патрулирования ночью их должны были сменить другие.
На обратном пути я решил отклониться от прямого маршрута и направился в сторону храма, поскольку мне сказали, что я не подвергаюсь никакой опасности, если войду только в первый его двор. Пройдя по мосту, ведущему к священной горе, я вместе с толпой взошел на паперть, предназначенную для язычников. Все утро сюда беспрестанно прибывали горожане, чтобы участвовать в празднествах, однако двор был еще достаточно свободен, чтобы я мог внимательно рассмотреть красивейшие порталы храма. Однако вскоре монотонные песни и псалмопения, запах ладана и мира, а также нетерпимость экзальтированной толпы стали меня удручать; я вспомнил о казненном, который лежал в холодной каменной гробнице, и все мои симпатии перешли на его сторону, к его останкам.
Я вернулся в крепость и до поздней ночи писал это письмо, дабы разогнать свои грустные мысли. Однако я не почувствовал никакого облегчения, поскольку сейчас, о Туллия, составляя это письмо, не ощутил твоей близости.
Во всяком случае, для меня дело о царе иудеев на этом не закончилось; мне хотелось бы побольше узнать о его царствии, и я уже предпринял определенные шаги, чтобы увидеться с учениками и от них самих услышать то, чему он их учил.
Письмо третье
Марк Мецентий Манилий приветствует тебя, о Туллия!
О, Туллия, написав наши имена и глядя на собственное, начертанное на папирусе, я испытываю чувство удивления и задаюсь вопросом, сделал ли я это сам, или же за меня это сделал какой-то неизвестный до сих пор человек. Я перестал быть прежним, и в последние дни мне иногда кажется, что я попал под колдовство иудейских чар. Если все действительно происходило так, как я тебе описывал, то я стал свидетелем доселе невиданных событий.
Даже не знаю, смогу ли я когда-либо отправить тебе это письмо, ведь все предыдущие свитки все еще находятся у меня. Возможно, так даже лучше: если бы ты их прочла, то, безусловно, подумала бы, что Марк лишился рассудка. Тем не менее уверен, что я не пустой мечтатель и лишь искал на земле нечто иное, чем настоящая добродетель или чувственные наслаждения. Признаю, что в годы молодости в виду моего происхождения у меня было все чрезмерно, и я никак не мог обрести равновесие между отречением и удовольствиями. Чрезмерным были мои ночи разгула и дни поста, а также физические упражнения во времена учебы в родосской школе. И моя любовь к тебе, о Туллия, была также чрезмерной, поскольку еще не испытала чувства насыщенности.
Однако несмотря на это, можешь не сомневаться, что во мне живет светлая сила благоразумия, которая не позволяет мне довести себя до погибели. Если бы не ее неусыпная бдительность и расчетливость, то думаю, я никогда бы не покинул Рим, поскольку мне было бы легче расстаться со своим положением и даже жизнью, чем потерять тебя. Когда я пишу эти строки, мой рассудок находится в состоянии необычайной бодрости, поскольку он беспрестанно ищет грань между тем, что я видел собственными глазами, и тем, что мне лишь приходилось слышать.
Даже если я не стану отсылать тебе это письмо, мне кажется· необходимым скрупулезно записать все то, свидетелем чего я стал; я также буду описывать вещи, не имеющие значения, поскольку: мне еще трудно определить, что в этой истории имеет значение, а что его начисто лишено. Возможно, мне удалось стать свидетелем прихода нового бога! В глазах тех, кто никогда не переживал ничего подобного, это может показаться полным абсурдом, однако – если предположить, что все это мне не привиделось, – то, что сегодня лишено смысла, завтра может оказаться преисполненным им. Когда я пишу эти слова, то обращаюсь к очевидному, дабы заслужить прощения за свою говорливость. Но если все действительно было так, то мир скоро изменится, он уже изменился, и мы находимся на пороге новой эры.
Сидящий внутри меня страж защищает меня от веры в то, во что мне хотелось бы верить; но разве я сам когда-либо желал того, что уже произошло и что никто и никогда не мог предвидеть? Нет и еще раз нет, я никогда бы не смог себе такого представить! Даже во сне у меня не могло возникнуть подобных мыслей, поскольку мои мечтания никогда не простирались дальше земного бытия. Здесь же речь идет о чем-то отличном от всего этого, смысл чего я еще не могу уяснить. Я без конца себе повторяю, что не должен, ведомый одним лишь тщеславием, видеть в случившемся то, чего в нем нет: кто ты такой, Маркус, чтобы все это случилось именно с тобой? Мне хорошо известно, сколь мало я значу. Тем не менее нельзя отрицать виденное собственными глазами; ограничусь его описанием.
Когда я закончил предыдущее письмо, мои пальцы сводили судороги, поначалу мне было трудно уснуть. Затем я погрузился в глубокий сон. Еще до рассвета меня разбудило новое землетрясение, еще более длительное и ужасное, чем предыдущее. Звуки бьющейся посуды и падающих с подставок щитов подняли на ноги всех обитателей крепости. Каменный пол так сильно дрожал под ногами, что я не удержал равновесия и покатился по земле. Во дворе часовые протрубили тревогу. Не могу скрыть своего восхищения дисциплиной в легионе: несмотря на темноту, ни один солдат не выбежал без оружия хотя первой мыслью каждого, безусловно, было скорее выбежать на открытое пространство и не попасть под обломки крыши, которая в любой момент могла обрушиться.
