Энн Райс - Плач к небесам
Что происходило? Действительно ли все менялось? Тонио так долго жил с непоколебимой уверенностью в том, что ничто никогда не изменится, что теперь не мог сориентироваться.
Отец находился в комнате матери два дня. Приехал врач. А Анджело каждое утро закрывал двери библиотеки и говорил: «Занимайся!» На площадь они больше не ходили, а ночью – он был уверен в этом – он слышал плач матери.
Алессандро тоже находился в доме. Тонио видел его мельком. А еще он был уверен в том, что слышал голос своей тетушки Катрины Лизани. Кто-то приходил, кто-то уходил, но за ним, за Тонио, отец не присылал. Отец не требовал от него объяснений. А когда он подходил к комнате, ведущей в покои матери, его не пускали туда, так же как когда-то не пускали отца. Тогда Анджело забирал его обратно в библиотеку.
Потом прошел слух, что Андреа оступился на пристани, когда садился в гондолу. Ни разу в жизни он не пропустил заседание Сената или Большого совета, но в это утро он упал. И хотя это было всего лишь растяжение, он не мог уже участвовать в процессии, которая должна была следовать за дожем на предстоящем празднике.
«Но почему они говорят об этом, – думал Тонио, – когда он несокрушим и могуществен, как сама Венеция». Сам Тонио не мог думать ни о ком, кроме Марианны.
Но хуже всего было то, что в течение всех этих часов ожидания он, без сомнения, испытывал приятное возбуждение. Чувство это появилось у него еще в начале года: что-то произойдет! Но когда он вспоминал, как мать кричала и била его в столовой, то чувствовал себя предателем.
Он хотел, чтобы ее схватили, чтобы отец увидел, в чем причины ее болезни. Убрал вино, заставил ее встать с постели, вывел из тьмы, в которой она пребывала, как спящая принцесса из французской волшебной сказки.
Но он-то отвел ее в столовую не для того, чтобы это случилось! Он не собирался предавать ее. И почему никто на него не сердится? О чем он думал, когда повел Марианну туда? Когда же он вспоминал о том, что она там сейчас одна, в окружении врачей и родственников, которые совсем не родственники ей по крови, он не мог этого выдержать. Его бросало в жар. На глаза наворачивались слезы. И это было хуже всего.
А где-то глубже всего этого и вне его досягаемости гнездилась тайна того, почему мать так переменилась, почему так кричала, почему ударила его. Кем был этот таинственный брат в Стамбуле?
На вторую ночь после происшедшего он получил ответ на все свои вопросы.
Ничто не предвещало этого, когда он в полном одиночестве ужинал у себя в комнате. Прекрасное темно-синее небо было наполнено лунным светом и весенним бризом, и казалось, пели все гондольеры вверх и вниз по каналу. На прозвучавшую песню тут же следовал отклик. Глубокие басы, высокие тенора, а где-то вдалеке скрипки и флейты уличных музыкантов.
Но когда Тонио лег в постель, одетый, но слишком усталый, чтобы звонить слуге, ему показалось, что он слышит, как где-то в лабиринте дома его мать запела. А когда он отбросил эту мысль, тут же услышал высокое и замечательно мощное сопрано Алессандро.
Он закрыл глаза и затаил дыхание и тогда смог различить звуки клавесина.
А едва понял, что все это ему не приснилось, как раздался стук в дверь и пожилой слуга его отца, Джузеппе, пригласил его следовать за ним: отец пожелал его видеть.
Первым среди всех он увидел отца. Тот с царственным видом возлежал на постели, откинувшись на подушки. На нем был тяжелый халат из темно-зеленого бархата, в форме мантии патриция.
Но в Андреа чувствовалась какая-то болезненность и отстраненность.
Поодаль от него находились несколько человек. Когда Тонио вошел, мать поднялась от клавесина. Розовое шелковое платье тесно обтягивало пугающе узкую талию. Хотя лицо Марианны еще оставалось мертвенно-бледным, она уже пришла в себя, и глаза ее были ясны и светились какой-то чудесной тайной. Она коснулась его щеки теплыми губами. Ему показалось, что она хочет что-то сказать, но понимает: еще не время.
Когда он наклонился поцеловать отцовскую руку, мать стояла очень близко.
– Сядь здесь, сын мой, – сказал Андреа. А когда потом заговорил, в его голосе звучала энергия, которая вообще была присуща этому человеку, несмотря на его возраст.
– Те, кто любит правду больше, чем любит меня, часто говорят, что я не из этого века.
– Синьор, если это так, – тут же вступил синьор Леммо, – то этот век прошел впустую.
– Лесть и чепуха, – отрезал Андреа. – Боюсь, что это правда и что этот век прошел впустую, но здесь нет никакой связи. Как я говорил перед тем, как мой секретарь кинулся успокаивать меня, хотя в том не было никакой необходимости, я не принадлежу этому времени, не подчинялся ему раньше и не подчиняюсь теперь. Но я не буду мучить тебя перечислением моих неудач, поскольку полагаю, что это будет скорее утомительно, чем поучительно. Я пришел к решению, что твоя мать должна повидать этот мир, а тебе следует отправиться вместе с ней. А Алессандро, давно мечтавший оставить герцогскую капеллу, согласился стать членом нашей семьи. Отныне он будет давать тебе уроки музыки, сын мой, поскольку ты обладаешь великим талантом, и совершенствование в этом искусстве позволит понять тебе многое в этой жизни, если ты захочешь. Кроме того, Алессандро будет сопровождать твою мать всякий раз, когда она будет выходить из дома, и я желаю, чтобы ты отрывался от своих занятий и присоединялся к ним. Твоя мать подвергла себя заточению, но ты не должен страдать от ее неисправимой робости. Ты должен понять, как нравится ей карнавал, ты должен увидеть, как наслаждается она оперой, как принимает те приглашения, которые скоро начнет получать. Тебе нужно понять, что она разрешает Алессандро водить вас куда угодно.
Тонио не удержался и взглянул на мать. И тотчас увидел, что она безгранично счастлива. Алессандро смотрел на Андреа с обожанием.
– Для тебя начинается новая жизнь, – продолжал Андреа, – но я верю, что ты встретишь ее с радостью. Начнете же вы с того, что послезавтра отправитесь на праздник. Я не могу пойти. Вы будете представлять нашу фамилию.
Тонио попытался скрыть свое возбуждение. Он старался не выдать охватившей его чрезвычайной радости, но не мог сдержать восторженной улыбки. Прикусив губу, он склонил голову и пробормотал слова благодарности, обращенные к отцу.
Когда он поднял голову, отец улыбался. Какое-то мгновение Тонио казалось, что отец наслаждается преимуществом своего положения над теми, кто находится в этой комнате. А может, он погрузился в воспоминания. Но потом довольное выражение исчезло с его лица, и с легким негодованием Тонио отверг это предположение.
– Я должен остаться наедине с сыном, – сказал Андреа, взяв Алессандро за руку. – И отпущу его не скоро. Так что дайте ему отоспаться утром. И еще, чуть не забыл. Подготовь вопросы, которые ты сможешь задать его прежним наставникам. Дай им понять, что они здесь по-прежнему нужны. Успокой их, скажи, что они не будут уволены и чтобы эта тема даже не возникала.
В улыбке Алессандро, в кивке его головы присутствовало спокойное достоинство. Он, казалось, нисколько не удивлен.
– Отнеси свечи в мой кабинет, – велел Андреа секретарю. Отец с трудом поднялся с постели.
– Пожалуйста, ваше превосходительство, останьтесь здесь, – попросил синьор Леммо.
– Иди, иди, – ответил Андреа, улыбаясь. – А когда я умру, не говори, пожалуйста, никому, как я на тебя сердился.
– Ваше превосходительство!
– Спокойной ночи, – сказал Андреа.
И синьор Леммо покинул их.
Андреа двинулся к открытым дверям, жестом попросив Тонио подождать. Он прошел в большую прямоугольную комнату, в которой Тонио никогда не был. К слову сказать, он никогда раньше не заходил и в ту комнату, в которой находился сейчас, но следующая показалась ему просто восхитительной: через витражные окна открывался вид на канал, а книжные полки в простенках поднимались до самого потолка. Он увидел на стенах карты с изображением всех великих территорий Венецианской империи. И даже с того места, где стоял, понял, что это была не нынешняя, а старая Венеция. Очень давних времен. Разве большинство этих владений не было утрачено? Однако здесь, на этой стене, Венеция по-прежнему представала настоящей империей.
Тут он заметил, что отец стоит по ту сторону порога и задумчиво наблюдает за ним.
Тонио сделал шаг вперед.
– Нет, погоди, – сказал Андреа. Он произнес это почти беззвучно, словно говорил сам с собой. – Не спеши войти сюда. Сейчас ты еще мальчик. Но к тому моменту, как выйдешь отсюда, ты должен быть готов к тому, чтобы стать хозяином этого дома, как только я покину его. Теперь же поразмышляй еще немного над той иллюзией жизни, которую ты для себя создал. Насладись собственной невинностью. Ее всегда начинают ценить только после того, как потеряют. Подойди ко мне, когда сочтешь себя готовым.
Тонио ничего не ответил. Он опустил глаза, сознательно и решительно подчиняясь этому приказанию, и постарался припомнить всю свою жизнь. Он представил себя в старом архиве на нижнем этаже, услышал крысиную возню, плеск воды. Ему казалось, что движется сам дом, вот уже два столетия стоящий на расположенном под ним болоте. А потом, подняв глаза, произнес быстро и тихо:
