Неля Гульчук - Загадка Александра Македонского
Он повернул к ней лицо:
– То, что я люблю тебя… Надеюсь, что и ты меня полюбишь. И только это имеет для меня значение.
Таида не хотела углублять эту тему.
– Я подумала сейчас о любопытном совпадении…
– Что ты имеешь в виду?
– Мы встретились совсем недавно в Коринфе, в год, когда я окончила школу гетер, а вы, македонцы, были избраны именно в Коринфе возглавить поход на Восток.
– Для меня это, видимо, судьба.
– И для меня, – в раздумье ответила гетера.
Птолемей обнял и поцеловал Таиду.
– Я безумно рад, что встретил тебя… И никогда не буду счастлив больше, чем сегодня!
В паузах между поцелуями Птолемей повторял:
– Таида. Любимая. Моя Таида.
Она не пыталась высвободиться из его объятий. Но между тем проронила:
– Будущее сокрыто от смертных.
И снова улыбнулась.
Таида оказывала Птолемею знаки внимания, но без особого тепла, почти равнодушно. Она улыбалась ему, но он чувствовал, что не может постичь значения этой улыбки.
Лунный свет осветил гигантские деревья, затем беломраморную площадку. На высоком пьедестале стояло бронзовое изображение богини. Ее глаза из зеленых светящихся камней приковывали внимание.
Легкой рукой богиня – это была знаменитая Афродита Урания – протягивала розу, символ женской сущности.
Таида благоговейно подошла к богине, склонилась к ее стопам. Затем поднялась и прошла в середину мраморной площадки. Она запела гимн Афродите и под аккомпанемент собственного вокализа начала исполнять танец священных танцовщиц.
В мерном движении танца она опустилась со ступеней и подошла к Птолемею, восторженно наблюдавшему за ней. Птолемей заключил Таиду в объятия. Обвив руками его шею, она крепко прижалась к нему. Сквозь легкую ткань горячее тело Таиды стало совсем близким.
– Богиня любви благосклонна к терпеливым, мой милый, – шепотом произнесла Таида.
Птолемей нашел губы любимой, и оба замерли. Неожиданно Таида вырвалась и, слегка задыхаясь от охватившего волнения, прошептала:
– Пойдем… Всему свое время и… место.
Гетера лукаво улыбнулась трепетавшему от страсти Птолемею.
Птолемей и Таида возлежали на шелковом ложе – уставшие и счастливые. Среди подушек янтарного цвета, в облаке иссиня-черных волос девушка казалась звездой на золотом предрассветном небе.
Возле ложа стояли ее лира и столик, на котором были блюда с инжиром и виноградом, два кубка и кратер с красным вином.
– Моя радость от встречи с тобой смешивается с глубокой печалью… Ирония судьбы – встретиться, чтобы тут же расстаться, – с горечью произнес Птолемей.
Она с удивлением взглянула на него:
– Расстаться? Но почему?
– Завтра… Нет, уже сегодня я должен вернуться к Александру.
Таида мгновенно оживилась, с готовностью предложила:
– Хочешь, я поеду с тобой, любимый?
Птолемей с грустью смотрел перед собой:
– Об этом я мог только мечтать, но, к сожалению, сейчас это невозможно.
– Но почему? – она испытующе смотрела на возлюбленного.
– Войско уходит в поход… Впереди война.
Оба помолчали, каждый думая о своем. Потом Таида спросила:
– Какова конечная цель Александра? Ты посвящен в нее?
Взяв чашу с вином, Птолемей отпил несколько глотков:
– В планах Александра нет секретов. Он мечтает дойти до пределов мира, туда, где восходит солнце.
– И ты пойдешь с ним до конца? – задумчиво спросила Таида.
Птолемей взглянул на гетеру. Взгляд этот был уже не тот, которым он совсем недавно одаривал возлюбленную. Это был взгляд воина, мужественного и непреклонного.
– Да! Я верю в Александра и разделяю его цели. До него их не ставил перед собой никто!
Гетера пытливо спросила:
– Может быть, потому, что они недостижимы?
Македонец, не раздумывая, убежденно ответил:
– Я же сказал тебе, что верю в него. Он истинный стратег! Такие люди, Таида, рождаются раз в столетие… Если не реже…
Чувствовалось, что разговор об Александре прежде всего интересует Таиду. Она явно провоцировала Птолемея на откровенность.
– Ты так веришь в Александра?
– Да! Я готов отдать за него свою жизнь!
– За него или его цели?
– И за него, и за его цели!
Таида поднялась с ложа, присела на край, глядя на Птолемея, улыбнулась. И было неясно, что таила в себе эта улыбка.
– И я верю в него! Этой силе я готова подчиниться и служить!
Она встала. Птолемей поднялся с ложа вслед за ней, обнял ее. Его разгоряченное тело ощутило мягкую волнующую прохладу ее кожи.
Гетера мягко отстранила от себя возлюбленного. Он с изумлением посмотрел на нее.
– Разве ты принадлежишь не мне? – сдавленно и хрипло спросил он.
Таида опустила голову, затем подняла глаза. Наконец, нашлась, с явным вызовом проговорила:
– Но ведь ты готов отдать ему жизнь. А я – часть твоей жизни.
Птолемей нахмурился, не зная, что ответить. Помолчал, потом сказал:
– Хорошо, доверю тебе тайну моего рождения. Моя мать – знаменитая гетера Арсиноя.
– Мою мать тоже звали Арсиноей… – загадочно улыбнулась Таида.
– Одно время ее приблизил к себе Филипп. Я появился на свет раньше моего брата Александра. Потом Филипп выдал мою мать за Лага, человека знатного происхождения. Теперь ты можешь понять, что нас связывает с Александром.
– Родственные узы, связывающие тебя с Александром, не делают ли тебя пристрастным в суждениях о нем?
– Александр не нуждается в моих панегириках – он слышит их каждодневно. И, уверяю тебя, он стоит их.
– Я очень хочу, слушая тебя, познакомиться с царем… Могу ли я побывать в лагере Александра? Это возможно?
Птолемей снова притянул к себе Таиду, усадил на ложе.
– Так ко мне ты хочешь приехать или к Александру? – улыбнувшись, спросил он.
– К тебе… И к нему… – тоже улыбнувшись, ответила Таида.
– Хорошо. Я буду рад видеть тебя.
Она крепко поцеловала Птолемея:
– Спасибо!
Нежно прижав ее к себе, он сразу же почувствовал, как она ответила на объятие, с трепетом прильнув к нему. После долгого поцелуя, погрузив руки в ее роскошные темные волосы, Птолемей понял – того, что сейчас случится, он уже никогда не сможет забыть. Она была настоящей волшебницей, вечной Женщиной, которую мужчина никогда не постигнет до конца, и это давало ей магическую власть над ним.
XIV
Получив верховое командование объединенными войсками, Александр быстрой и твердой рукой взялся за бразды правления. Но на пути в Азию еще стояло много препятствий. Прежде всего необходимо было восстановить спокойствие внутри Эллады.
Персидский царь Дарий призывал эллинов к восстанию против Македонии, обещая много золота.
Спарта приняла персидских послов и согласилась помочь персам… Пускай лучше персы, чем македонцы!..
Почувствовав поддержку других городов, готовились к восстанию против Македонии могущественные Фивы…
Неприятные и оскорбительные вести приходили и из Афин: в народном собрании оратор Демосфен назвал Александра мальчишкой и дурачком.
Неподкупный оратор также принял золото Дария, боясь, что македонцы возьмут верховную власть над Афинами. Демосфену была непереносима мысль о подчинении его прославленной родины грубым и неотесанным македонцам, которых гордые афиняне не считали чистокровными эллинами.
Множество забот обрушилось на голову двадцатилетнего царя, закрывая путь к быстрому осуществлению его дерзких стремлений – низвергнуть персидское владычество. Он знал – ни Спарта, ни Фивы, ни Афины не готовы к войне.
Противники македонского царя не могли смириться с мыслью, что полисы – замкнутые города-государства – отживали свое время, как отживала свое время и рабовладельческая демократия Афин.
Молодой царь не хотел воевать с Элладой и не понимал упорной враждебности некоторых угасающих эллинских государств. Ведь македоняне открывали эллинам путь к мировым завоеваниям. А македонцам нужны были союзники.
Тщетно посылал Александр послов, уверяющих в его добром расположении к Элладе.
Терпению македонского царя пришел конец.
Яростно негодуя на упорное сопротивление Афин и Фив, Александр стал лагерем вблизи фиванской крепости Кадмеи.
Когда в Афинах узнали, что Фивы уже практически находятся в руках Александра и что двухдневного перехода достаточно, чтобы неприятель подошел к стенам города, даже самые ярые поборники свободы пали духом.
Афинские граждане были уже не те, как во времена нашествия персов, они стали изнеженны, болтливы, невоинственны.
В Афинах, как всегда, много говорили и мало делали.
Гнев Александра надо смягчить, необходимо отвести от Афин карающую руку македонцев – это понимали все в городе.
Святилище, окруженное тенистыми рощами, где безлюдные тропы приводили то к каменным скамьям, то к зеркальным запрудам, то к увитым плющом портикам, располагало к тихим беседам.
Жрице Панае казалось, что голос здесь звучит иначе, чем обычно, наполняясь покоем, величием и торжественностью.
