Паулина Гейдж - Искушение богини
– Спать? Разумеется, ты можешь пойти спать. Что это с тобой?
Он откинулся на сиденье и сделал рукой жест, означающий, что она свободна, но на ноги не встал.
Вздох трепетом птичьих крыл пролетел по залу, и Хатшепсут замешкалась, не зная, как поступить. Раб снова наклонился и наполнил кубок фараона, тот поднял его и осушил. Девочка повернула голову. С напряженным лицом мать кивнула, и Хатшепсут набрала полную грудь воздуха. Шагнув вперед, она поставила колено на сиденье отцовского стула подле его бедра и подтянулась так, чтобы достать губами до его уха.
– Отец, ночь сегодня выдалась тяжелая, и гости тоже устали. Может быть, ты встанешь и разрешишь им уйти?
Он шевельнулся.
– Устали, говоришь? Устали, да, устали. Я тоже устал, но отдохнуть не могу. Я подавлен. Ветер дует, точно души проклятых.
Его слова стали неотчетливыми. Когда он наконец поднялся, его шатало.
– Идите спать, вы все! – закричал он. – Я, Могучий Бык, возлюбленный Гора, приказываю вам идти спать! Вот! – сказал он ей, грузно опускаясь на сиденье. – Довольна, малышка?
Она подтянулась и поцеловала его в щеку, пропахшую благовониями и вином.
– Да, отец, вполне, спасибо тебе, – сказала она. Не успел он ответить, как она уже поспешила к Ахмес. Ноги у нее дрожали.
Один за другим гости выскальзывали из зала, и Ахмес сделала Нозме знак отвести Хатшепсут в спальню.
– Спасибо тебе, Хатшепсут, – сказала она, целуя теплый ротик. – К утру ему станет легче.
Они тоже вышли, и только пен-Нехеб продолжал дремать. Фараон вернулся к вину.
Несколько часов спустя той же ночью Хатшепсут пробудилась от глубокого сна. Ей снилась Неферу – Неферу с телом маленькой газели, запертая в клетке. Поодаль стоял Небанум, у него в руках на длинной золотой цепочке болтался ключ. Но не он, а отец стоял прямо перед клеткой, гневно сверкая красными глазами, пока она подкрадывалась ближе. Бедняжка Неферу открыла газелий ротик и заблеяла:
– Хатше-е-епсут! Хатше-е-епсут!
Хатшепсут, вздрогнув, села в постели, ее сердце больно билось о ребра, когда до нее снова донесся зов Неферу: «Хатшепсут!» Ночник слабо мерцал на столике подле ее кровати, за спиной в ветроуловителях завывал ветер. Они были закрыты, но ветер с пугающим упорством продолжал биться в заслонки, и вся ее постель была покрыта тонким слоем пыли. С минуту она сидела, прислушиваясь, еще не вполне проснувшись, но пронзительный, исполненный ужаса зов не повторялся. Она легла и закрыла глаза. Нозме сегодня не храпела, или, возможно, порывы ветра заглушали храп; в углу крепко спала рабыня, свернувшись на циновке клубочком. Из-под полуприкрытых век Хатшепсут смотрела, как, то вспыхивает, то опадает пламя ночника. Она уже почти уснула, как вдруг прямо под ее дверью послышались приглушенные голоса. Настоящие человеческие голоса, один принадлежал стражнику, другой кому-то еще. Она навострила уши, но уловила лишь шелест шагов, удалявшихся в сторону покоев Неферу. Хатшепсут, сбитая с толку недавним сном и почти вернувшейся дремой, выскользнула из постели и, как была, нагая подбежала к двери. Ошеломленный стражник вытянулся по стойке «смирно». Тихо прикрыв за собой дверь, она спросила у него, что случилось. Он смутился, но не ответить не мог.
– Не знаю точно, ваше высочество, но что-то происходит в покоях ее высочества Неферу, а царский эконом только что приходил и спрашивал, не входил ли кто в ваши комнаты этой ночью.
Во рту у нее пересохло, в памяти немедленно всплыл образ Неферу-газели: мордочка искажена страхом, бархатистые губы открыты, с них рвется крик отчаяния. Ни слова не говоря, она повернулась на пятках и помчалась вдоль по коридору. Позади нее брызгал слюной стражник:
– Царевна! Ваше высочество!
Он не сразу сообразил, что делать: гнаться за ней или будить спящих прислужниц. Наконец решил бежать и затопал по коридору, но она уже ускользнула. Он видел только ее тень, которая змеилась по стенам, то растягиваясь от одного факела до другого, то сжимаясь вновь, когда девочка огибала углы и пробегала под источником света. Ночью, когда выл ветер, а из неосвещенных боковых коридоров на нее выскакивала тьма, путь показался необычайно долгим, но она продолжала бежать, шепча имя Неферу, пока ее руки молотили воздух, а ноги несли ее вперед.
Она пронеслась мимо солдат имперской гвардии, которые столпились у входа в покои Неферу, и, запыхавшись, влетела в изукрашенный приемный зал старшей сестры. Там было пусто. Снаружи, из спальни, доносились звуки молитв, и дым от курений, густой и серый, тек в открытую дверь. Всхлипнув, Хатшепсут принудила себя сделать шаг вперед. Войдя в комнату, она резко остановилась, ее сердце колотилось так сильно, что казалось, горло вот-вот лопнет.
В этой комнате было полно людей. У ложа стаей унылых белых птиц столпились жрецы, верховный жрец читал молитвы, в руках его помощников золотым блеском мерцали курильницы для благовоний, дым от которых наполнял комнату, превращая воздух, и без того жаркий и спертый, в удушливую мглу. В головах стоял отец в простом спальном калазирисе[4], его могучий торс был обнажен. Когда Хатшепсут резко затормозила, вскинув руки к горлу, он поглядел на нее, но, кажется, не узнал. Он постарел, лицо пошло морщинами, глаза запали. Ахмес сидела в углу на низком стульчике, полупрозрачный плащ стелился вокруг нее по полу. Она держала маленькую серебряную корону Неферу, украшенную изображением Маат, и рассеянно крутила ее в руках, губы женщины двигались, шепча молитву. Главный эконом и прочие члены свиты фараона сгрудились у дверей, тревожно перешептываясь.
Никто не обратил ни малейшего внимания на Хатшепсут, когда та подобралась поближе к ложу. Растолкав прислужников и протиснувшись мимо самого Менены, она остановилась там, откуда могла прикоснуться к холодным пальцам руки, свисавшей с края ложа.
– Неферу, – позвала она тихо и умолкла, чувствуя, как отчаянная любовь борется в ее груди с нарастающим страхом.
Царский лекарь прикрыл худенькую грудь девушки куском льна и разложил на нем могущественные амулеты. Ступки, пестики и баночки стояли на столе рядом с ним, но он знал, что жизнь девушки зависит сейчас лишь от воли богов. Опустившись перед Неферу на колени, он повязал магический шнур вокруг ее потного лба и стал готовиться к заклинаниям, которые помогут изгнать демона из ее хрупкого тела. Однако в глубине души он был уверен, что все напрасно – ведь Неферу отравили, – и взглянул на своего царственного господина. Фараон не отрываясь смотрел в лицо дочери, и только побелевшие пальцы, которые стискивали золоченое изголовье, выдавали всю глубину его чувств. Опечаленный, лекарь продолжал творить заклинания. Ему не удалось вызвать у ее высочества рвоту. Если бы ее стошнило, надежда еще оставалась бы. Но тот, кто это сотворил, хорошо знал свое дело, и боль пожирала жизнь Неферу неумолимо, как огонь, несмотря на половину ночи, проведенную в лихорадочных попытках ее спасти. Сознание быстро покидало девушку, и настроение в комнате изменилось. Снаружи по-прежнему завывал ветер.
Внезапно Неферу открыла глаза, и пораженный лекарь отпрянул, сев на пятки. Хатшепсут увидела покрытое каплями пота лицо, серое в свете лампы, бросилась перед сестрой на колени и зарылась головой в подушки. Неферу застонала и сделала слабое движение.
Голос Тутмоса прорезал наступившую тишину:
– Поднимите ее. Подложите ей под голову подушку. Пока лекари, поддерживая клонящуюся голову девушки, пристраивали еще одну подушку на ее ложе, Хатшепсут, вся дрожа, взглянула на сестру.
– Я слышала, как ты звала меня, Неферу, и я пришла. О Неферу, неужели ты умрешь?
Неферу закрыла глаза, ее тело выгнулось в приступе боли, и Хатшепсут заплакала.
– Не умирай. Пожалуйста, не надо. А как же газель? И как же я?
Неферу повернула голову, ее глаза снова раскрылись. Когда она заговорила, видно было, что каждое слово дается ей с большим усилием, на губах девушки выступила пена. Ее зрачки расширились, в их глубине Хатшепсут увидела страх и глубокую печаль.
– Ты помнишь Уатхмеса и Аменмоса, которые умерли, Хатшепсут?
Она шептала, ее голос был едва уловим, точно шелест ветра в сухих камышах на болоте.
Хатшепсут молча тряхнула головой.
– Ты помнишь бабушку, которая умерла? Хатшепсут не пошевелилась. Она держала руку Нефер в своей, боясь, что если она заговорит, то рыдания, распиравшие ей горло, вырвутся наружу и затопят всю комнату. Самым важным для нее было сейчас держать эту руку и держаться самой.
Неферу замолчала, быстро и жарко дыша Хатшепсут в щеку, в последний раз собираясь с силами. Сумрак зала суда уже просачивался в ее сознание, ледяной ветер тянул ее внутрь.
– Не забывай меня, Хатшепсут. Не забывай эту ночь и учись. Мой сон говорил правду. Анубис ждет меня у весов, а я не готова. Я не готова!
Ее глаза с лихорадочной настойчивостью впились в лицо девочки, так что рыдания замерли у той в груди, пока она пыталась понять, что же хочет сказать сестра.
