Лью Уоллес - Бен-Гур
— Еще одно слово, — сказал Ирод, когда процедура была закончена. — Офицеру у ворот и мне сейчас вы говорили о звезде, увиденной на востоке.
— Да, — отвечал Балтазар, — Его звезде, звезде только что родившегося.
— Когда она появилась?
— Когда нам велено было прийти сюда.
Ирод встал, давая понять, что аудиенция закончена. Шагнув к ним, он сказал самым милостивым тоном:
— Если, как я верю, о удивительные люди, вы воистину провозвестники родившегося Христа, знайте, что сегодня вечером я советовался с мудрейшими из евреев, и они в один голос сказали, что Он должен родиться в Вифлееме Иудейском. Говорю вам, идите туда, идите и ищите прилежно, а когда найдете его, пришлите мне весть, чтобы и я мог прийти и поклониться ему. В путешествии вам не будет никаких препятствий. Мир вам!
И, запахнув мантию, он вышел.
Тут же явился проводник и провел их обратно на улицу, а потом и в караван-сарай, у входа в который грек порывисто сказал:
— В Вифлеем, братья, как советовал нам царь.
— Да, — воскликнул индус. — Дух пылает во мне.
— Да будет так, — сказал Балтазар с тем же жаром. — Верблюды готовы.
Они одарили распорядителя, сели в седла, узнали дорогу до Иоффских ворот и отправились. Стоило им приблизиться, как тяжелые створки распахнулись, и путники выехали на дорогу, по которой так недавно шел Иосиф с Марией. Выехав из Хинном на равнину Рефаим, они увидели свет, сначала слабый и ровный. Сердца их забились быстрее. Свет становился все ярче, они закрыли глаза, не выдерживая сияния, а когда смогли взглянуть снова, звезда, как те, что освещают небеса, но гораздо более близкая, медленно двигалась перед ними. Они воздели руки и закричали, ликуя:
— С нами Бог! С нами Бог!
Они повторяли эти слова всю дорогу, пока звезда, поднявшись над долиной за Мар Елиас, не встала над домом на склоне холма близ города.
КНИГА ВТОРАЯ
… Огнем души, чьи крылья ввысь манят,
Ее презренья к нормам закоснелым,
К поставленным природою пределам,
Раз возгорясь, горит всю жизнь она,
Гоня покой, живя великим делом,
Неистребимым пламенем полна,
Для смертных роковым в любые времена.
ГЛАВА I
Иерусалим под римлянами
Теперь мы переносим читателя на двадцать один год вперед, к началу управления Валерия Гратуса, четвертого имперского прокуратора Иудеи, — период, который останется в истории как предшествующий политическим волнениям в Иерусалиме, если не как само начало последнего этапа борьбы между евреями и римлянами.
В это время Иудея подверглась изменениям во многих отношениях, но более всего в политическом статусе. Ирод Великий умер в течение года, последовавшего за рождением Младенца, — при таких прискорбных обстоятельствах, что у христианского мира есть все причины видеть в этом Божью кару. Как все великие правители, отдавшие жизнь совершенствованию созданной ими власти, он мечтал о передаче трона и короны, об основании династии. По его завещанию, страна делилась между тремя сыновьями: Антипусом, Филиппом и Архелаем, последний из которых должен был унаследовать титул. Император Август признал завещание за одним только исключением: он отложил передачу титула Архелаю до тех пор, пока тот не подтвердит свои способности и лояльность, а тем временем назначал его этнархом и в этом качестве позволил править девять лет, после чего за неспособность подавить политические волнения сослал в Галлию.
Цезарь не удовлетворился удалением Архелая, но сумел самым чувствительным образом уязвить гордость народа и надменность обитателей Храма. Он понизил Иудею до римской провинции и присоединил к сирийской префектуре. Таким образом, от царя город перешел в руки второстепенного чиновника — прокуратора, который мог обращаться к римскому двору только через легата Сирии, чья резиденция находилась в Антиохе. Чтобы сделать удар еще более чувствительным, прокуратору не было позволено жить в Иерусалиме — местом его правления стала Цезария. Однако самым унизительным, самым изощренным ходом было то, что более всего на свете презираемую Самарию присоединили к Иудее как часть той же провинции! Сколь жалки были фанатики-сепаратисты или фарисеи, когда их толкали локтями и насмехались над ними при прокураторе последователи Геризима!
Под этим дождем несчастий одно, только одно утешение оставалось униженному народу: первосвященник жил во дворце Ирода на площади Рынка и держал там подобие двора. Нетрудно оценить, к чему на самом деле сводилась его власть. Решение вопросов жизни и смерти подданных было передано прокуратору. Правосудие осуществлялось именем и в согласии с декреталиями Рима. Но еще более знаменательно то, что часть царского дворца была отведена для размещения имперского сборщика налогов, его помощников, регистраторов, мытарей, информаторов и шпионов. Мечтателям о будущей свободе оставалось только успокаивать себя тем, что главным владельцем дворца был все-таки еврей. Само его присутствие напоминало о заветах и обещаниях пророков, о временах, когда Иегова правил племенами через сынов Аарона; это помогало им терпеливо ждать, когда придет сын Иуды, который станет править Израилем.
Иудея была римской провинцией более восьмидесяти лет — время более чем достаточное для изучения цезарями идиосинкразий этого народа — достаточное, по крайней мере, для осознания, что евреями, при всей их гордости, можно спокойно управлять, если уважать их религию. Но Гратус избрал иной курс: чуть ли не первым его официальным актом было смещение Анны с поста первосвященника и назначение Шмуеля, сына Фабуса.
Анна, идол своей партии, честно пользовался властью в интересах римского патрона. Римский гарнизон размещался в Башне Антония, римские караулы охраняли ворота дворца, римские судьи осуществляли правосудие, гражданское и уголовное, римская система налогообложения, проводимая самым безжалостным образом, равно разоряла город и деревню; каждый день, каждый час, тысячами способов уязвлялся народ, постигая разницу между независимостью и чужой властью; и тем не менее Анне удавалось поддерживать относительное спокойствие. У Рима не было более искреннего друга, потеря его почувствовалась немедленно. Передав свое облачение Шмуелю, он направился из дворца в Храм, на совет сепаратистов, и стал главой объединения вефуситов и сефитов.
Таким образом, прокуратор Гратус увидел, как разгорается тлевший годами огонь. Через месяц после вступления Шмуеля в должность римлянин счел необходимым навестить его в Иерусалиме. Когда осыпаемый со стен ругательствами прокуратор вошел в город, евреи поняли настоящую цель визита: к прежнему гарнизону добавилась целая когорта, что позволяло теперь безнаказанно затягивать ярмо на их шее. Что ж, если прокуратору угодно подать пример, то горе начавшему.
ГЛАВА II
Бен-Гур и Мессала
Вооруженный приведенными пояснениями, читатель приглашается в один из садов дворца на горе Сион. Время — полдень середины июля, пик летнего зноя.
Сад с двух сторон ограничен зданиями, местами двухэтажными, с верандами, затеняющими двери и окна первого этажа, и галереями, украшающими второй. То здесь, то там сплошные стены прерываются низкими колоннадами, впускающими случайные ветерки и открывающими взгляду другие части дома, что позволяет лучше оценить его красоту и роскошь. Не менее приятна для глаза земля. По ней проложены дорожки, обсаженные травой и кустами, растет несколько больших деревьев, среди них — редкие экземпляры пальм, окруженных рожковыми деревьями, абрикосами и орехами. В высшей точке сада расположен глубокий мраморный бассейн с несколькими шлюзами, через которые вода может быть направлена в бегущие вдоль дорожек канавки — хитроумное изобретение, спасающее растительность от столь частых здесь засух.
Недалеко от бассейна — крошечный пруд, питающий клумбу канн и олеандров. Между клумбой и прудом, не обращая внимания на солнце, обрушивающее свои лучи в неподвижном воздухе, сидят два юноши; одному из них лет девятнадцать, другому — семнадцать.
Оба красивы и с первого взгляда могут быть приняты за братьев. У обоих черные волосы и глаза, загорелые лица, и сейчас, когда они сидят, кажется, что разница в росте точно соответствует разнице в возрасте.
Голова старшего обнажена. Свободная туника, спадающая до колен, составляет всю его одежду, если не считать сандалий и голубого плаща, брошенного на скамью; обнаженные руки и ноги так же загорелы, как лицо, однако определенное изящество манер, изысканность черт и культура речи позволяют определить происхождение. Туника из тончайшей серой шерсти, подбитая красным по вороту, рукавам и подолу, подпоясана витым шелковым шнуром — одежда римлянина. И если взгляды, бросаемые на товарища ее владельцем, выражают надменность, а в речи слышится превосходство, это почти можно извинить, поскольку он принадлежит к фамилии, считающейся благородной даже в самом Риме — обстоятельство, которое в те времена оправдывало все, что угодно. В ужасных войнах первого Цезаря с его великими противниками Мессала был другом Брута. После он, не жертвуя честью, примирился с победителем, однако позже, когда Октаван высказал претензии на престол, Мессала поддержал его. Став императором Августом, Октавий вспомнил службу и осыпал род почестями. Среди прочего он послал распорядителем налогов в пониженную до провинции Иудею сына своего старого клиента; на каковой службе тот и пребывал сейчас, деля дворец с первосвященником. Только что описанный юноша был его сыном, ни на минуту не забывающим об отношениях своего деда с великими римлянами прежних дней.
