Эльвира Барякина - Белый Шанхай
Все белые адвокаты Шанхая увлекались конным поло, и если новичок не играл с ними, он вскоре ехал назад в метрополию.
– Тамара, на сколько баллов из десяти вы оцениваете свои чувства ко мне?
Она была молода, ей нравилось дразнить мужчин.
– На пять.
Она смотрела ему в глаза и ждала обиды и красных пятен на щеках. Олман действительно покраснел, но от счастья.
– Целых пять? Расскажите скорей, за что вы любите меня наполовину!
– Вы хороший, вы знаете Кодекс Наполеона…
Отца свалил сердечный приступ, и Тамара осталась одна – матери у нее не было.
Олман пришел, стал звонить из отцовского кабинета в банк. Тамара в соседней комнате снимала с гвоздя картину с видом Петербурга: хотела подарить Тони, раз он любит все русское. Тони с кем-то спорил, ударил по стене кулаком. Кусок кладки выпал: дома для иностранцев строили наспех – у многих такое случалось. Олман и Тамара глядели друг на друга сквозь пыль. Он с трубкой в руках, она – с картиной «Петербург».
– Пойдете за меня замуж?
– Да.
3
Никто – ни Иржи, ни Лемуан – не знал, что Нина умирала от стыда после разговора с Олманом. Он смотрел на нее, как смотрят на гимназиста, который убежал на фронт с рогаткой. Мягко пожурил, подсказал, как надо вести дела.
Теперь Нина ехала веселить его жену: только за этим ее пригласили. Пусть Олман хихикает, пусть его Тамара развлекается… Нам только ногу в дверь просунуть, дальше разберемся. И споем вам, и станцуем, если надо.
Электрический звонок на чугунных воротах. За ними – дорожки, посыпанные песком, пар над газонами, цветники. Слуга повел Нину вокруг дома. Птицы кричали среди деревьев; тяжелые капли падали с веток.
Из-за кустов – хохот, шум.
– Сюда, пожалуйста! – поклонился слуга.
В комнате на первом этаже не было одной стены: вот сад – и сразу камин, рояль с нотами, узорчатые диваны. На ковре трое мальчишек в скаутской форме строили крепость из спичек. Голые ноги, обгоревшие на солнце носы. Все трое похожи на Олмана и друг на друга.
– Куда ты суешься? – кричал один по-английски. – Это же крыша! Сейчас все из-за тебя упадет!
– Ничего не упадет! Ма-а-ам! Ну скажи ему!
Под роялем два гончих щенка глодали огромную кость – каждый со своей стороны.
– Мы вас уже ждем, – сказал голос из глубины комнаты.
Тамара сидела в нише – то ли на кресле, то ли на кровати. Вокруг горы разноцветных подушек с кисточками, на резном столе – китайский чайник.
Не женщина, а флаг Российской империи – сине-бело-алый. Темно-голубое платье, белые волосы и губы карминно-красные. На груди – жабо, руки в атласных перчатках до локтя.
– Нина Васильевна? Очень приятно. А меня называйте без отчества – я отвыкла, совсем обшанхаилась.
Дети вскочили, поздоровались.
– Брысь отсюда! – приказала Тамара. – И псов своих заберите – видеть их не могу! Выпьете со мной кофейку, Нина Васильевна?
Тамара улыбалась. Спина ее была прямой и неподвижной.
Нина рассказывала о себе, в меру подшучивала над бестолковыми белыми генералами, передразнивала судового повара, не умеющего варить батат. Она чувствовала: ее пробуют – так протыкают пирог лучиной: не сырой ли?
Описала, как можно веселить гостей чехословацкого консула:
– Обед и танцы будет снимать настоящий кинооператор.
– Где мы его возьмем? – удивилась Тамара.
– У китайцев. В Шанхае недавно открылась киностудия – я читала об этом в газете.
У Тамары загорелись глаза.
– Хорошо… Отлично, такого ни у кого не было! Надо еще подумать о безопасности: приглашать будем только тех, у кого нет связей с настоящими дипломатами. Я подготовлю список гостей. Идеальный вариант – богатая молодежь. Юноши и девушки будут заняты друг другом и вряд ли станут интересоваться происхождением вашего консульства. А мы все это подадим под соусом «знакомства с чехословацкой культурой».
Тамара взяла блокнот и быстро подсчитала, во что обойдется прием и сколько ящиков шампанского можно на него списать.
– Будем продавать билеты на фильм и копии пленки – на этом тоже заработаем. Бог мой, Нина Васильевна, как я рада, что вы здесь и что вы говорите по-русски!
Они пили кофе и придумывали. Маскарад «Через сто лет» – знакомый Олмана привез в Шанхай чудесный материал под названием «целлофан». Сбыть его не получилось – никто не знал, что с ним делать. Надо купить несколько отрезов по дешевке и перепродать гостям на костюмы будущего.
«Русские сезоны» – среди беженцев из России полно талантливых артистов. Можно кого-нибудь пригласить.
«Олимпийские игры» – гости устраивают спортивные состязания, но в греческих костюмах…
Тамара была умна и свободна. Она была взрослой, а этой взрослости Нине так не хватало! Когда-то давно, в детстве, мать велела ей отнести ведро вишни подруге. Нина думала, что кто-нибудь из девчонок во дворе поможет, – никто не помог. Она тащила ведро из последних сил и плакала, надрываясь.
– Давай понесу, – сказала незнакомая женщина. – Куда идти?
Нина искала слова благодарности – и не находила. Слишком мелкими казались просто «спасибо» и «слава богу» в обмен на то, что эта женщина взвалила на себя ее беду.
То же чувство охватило Нину и сейчас.
Лохматая голова одного из мальчишек сунулась в дверь.
– Мам, там папа приехал! Он велел передать, что до смерти тебя любит!
Потом был ужин. В мгновение ока накрыли стол, запустили детей. Тамара учила их делать катапульты из ложек и вязать морские узлы на салфетках. Ее муж, осипший после трехчасового выступления в суде, вкусно ел, больше всех смеялся и рассказывал о том, как на Янцзы поймали пиратов. Оказалось, что шайкой командовала молодая девица.
Мальчишки слушали раскрыв рты, но Нина заметила, что все байки Олмана предназначались Тамаре. Он смотрел на нее и улыбался. Он целовал ей руку и произносил одними губами: «Я люблю тебя».
Первый раз в жизни Нина видела мужчину – успешного, сильного, богатого, – который до самозабвения обожал калеку. Это было странно и восхитительно.
– Вы уж простите – застольные манеры у нас не очень, – сказала Тамара, когда мальчишки и Олман умчались в детскую. – Но я специально ращу из сыновей оболтусов.
– Зачем?
– Чтобы им не пришло в голову страдать, когда я умру.
Стемнело. Издалека доносились топот ног и голоса. Пахло влажной землей, ветер качал на деревьях китайские фонарики. Только что Нине казалось – вот наконец нашла удивительный счастливый дом, над которым не властны даже болезни. Но после слов Тамары ей стало жутко. Здесь все было временно, и каждый обитатель особняка знал это.
– Я не лечусь, – добавила Тамара. – Доктора велят мне пить какую-то дрянь, а от нее в голове мутится. Ну ее к черту! Ко мне ходит китаянка – втыкает лечебные иглы, так что болей почти нет.
– Вы не боитесь смерти? – проговорила Нина – и тут же замолчала, испугавшись своей бестактности (единственная ошибка за весь вечер!).
Но Тамара не рассердилась:
– Смерти боишься только тогда, когда думаешь, что это важно. Нет, не важно. Люди тысячи лет жили до нас и еще тысячи лет проживут. Мир не перевернется, когда я уйду.
Глава 12
1
– Жаль, что у вас в английском столько ошибок, – сказала Эдна, прочитав материал Клима о русских беженцах. – Все есть, и детали, и чувства… Только текст надо переписывать.
– Зато не надо передумывать, – отшутился Клим. Ему было не по себе: он знал, что в статье будут огрехи, но не догадывался, что так много. Разговорный английский – это ерунда, запомнишь несколько сотен фраз, и можно болтать. А литературный язык надо ставить годами: это традиция в несколько столетий – поговорки, аллюзии, идиомы…
Грустное зрелище – журналист, который, как собака, все понимает, а сказать не может.
Тем не менее Эдна заплатила Климу пять долларов.
– Мы сделаем так: я буду исправлять огрехи, а вы смотрите и учитесь. Потом сами сможете писать для газеты.
Он кивнул:
– Я это проходил, когда жил в Аргентине.
По утрам Клим являлся к Эдне с тремя-четырьмя заметками – о трамвайных воришках, о махинациях на лошадиных аукционах, о подпольных кулачных боях… Она приходила в восторг:
– Как вы умудрились об этом узнать?
– Поговорил с людьми.
Климу постоянно казалось, что Эдна может взбрыкнуть и не заплатить: не важно, по какой причине – много ошибок, тема не подходит, объем не тот.
Из-за того что между ними была такая пропасть – она жена чайного воротилы, он нищий эмигрант, – Клим подсознательно ждал от Эдны подвоха. Она работала в газете не за деньги, а из честолюбия, она не могла его понять, а он не мог жаловаться и объясняться.
В ней тоже было кое-что от Нины: страстное желание всеобщей любви и восхищения. И она тоже жила в повелительном наклонении.
Клим был с ней отстраненно любезен: хвалил ее браслеты, смешил ее, тактично помогал, когда видел, что в ее собственной статье можно кое-что поправить.
