Валерий Замыслов - Иван Болотников. Книга 1
— Замолчь, нечестивец!
Ватага захохотала и полезла с насада на отмель.
— К бечеве, водоброды!
Первым впрягся в хомут шишка[257]. То был могучий букатник Парфенка. После него залезли в лямки и остальные бурлаки.
— А ну тяни, ребятушки!
— Тяни-и-и!
— Пошла, дубинушка-а-а!
Тяжко бурлакам! Но вот насад начал медленно сползать с песчаной отмели.
— Пошла, дубинушка, пошла-а-а!
Насад выбрался на глубину. Бурлаки кинулись в воду и по канатам полезли на палубу. Евстигней тотчас заорал букатнику:
— Правь за стругами, Парфенка!
Глава 10. БОГАТЫРСКИЙ УТЕС
Казачье войско плыло вверх по Волге.
Река была тихой, играла рыба, над самой Волгой с криком носились чайки, в густых прибрежных камышах поскрипывали коростели.
Гулебщики дружно налегали на весла, поспешая к жигулевским крутоярам. Летели челны. Весело перекрикивались повольники:
— Наддай, станишники! Ходи, весла!
— Расступись, матушка Волга!
На ертаульном струге плыл атаман с есаулами. Здесь же были и Гаруня с Первушкой. У молодого детины радостным блеском искрились глаза. Он смотрел на раздольную Волгу, на синие просторы, на задорные, мужественные лица удалых казаков, и в душе его рождалась песня. Все было для него необычно и ново: и могучий чернобородый атаман, и добры молодцы есаулы, дымящие трубками, и сказы повольников о походах да богатырских сражениях. Первушка хмелел без вина.
— Любо ли с нами, сынко? — обнимая Первушку за плечи, спрашивал Иван Гаруня, не переставая любоваться своим чадом.
— Любо, батеня! — счастливо восклицал Первушка, готовый обнять всех на свете.
Плыл Болотников скрытно и сторожко: не хотелось раньше времени вспугнуть купеческие караваны. По левому степному берегу ускакали на десяток вёрст вперед казачьи дозоры. В случае чего они упредят войско о торговых судах и стрелецких заставах.
На челнах плыли триста казаков, остальное войско ехало берегом на конях. Еще в острожке Болотников высказывал есаулам:
— Добро бы прийти на Луку на челнах и конно. Без коня казак не казак.
— Вестимо, батько, — кивали есаулы. — Не век же мы на Луке пробудем. Поди, к зиме в степь вернемся.
— Поглядим, други. Придется двум сотням вновь по Скрытне плыть.
— И сплаваем, батька. Вспять-то легче, течение понесет, да и челны будут рядом, — молвил Нечайка.
Однако плыть конно по Скрытне не пришлось: выручил Первушка. Сидел как-то с ним на бережку дед Гаруня и рассуждал:
— Ловко же вы упрятались. Ни пройти, ни проехать, ни ногой не ступить. Чай, видел, как мы пробирались?
— Видел, — кивнул Первушка и чему-то затаенно усмехнулся.
— Атаман наш триста коней мужикам пожаловал, — продолжал Гаруня. — Живи не тужи. А вот на остальных сызнова по завертям поплывем, на челны-то все не уйдут. А речонка лютая, того и гляди, угодишь к водяному.
Первушка призадумался. Он долго молчал, а затем повернулся к отцу, порываясь что-то сказать, но так и не вымолвил ни слова.
— Чего мечешься, сынко? Аль раздумал в казаки идти?
— И вовсе нет, батеня, — горячо отозвался Первушка. — Отныне никто меня не удержит, как на крыльях за тобой полечу. Иное хочу молвить, да вот язык не ворочается… Страшно то поведать, зазорно.
— Аль какая зазнобушка присушила? Так выбирай, сынко. Либо казаковать, либо с девкой тешиться.
— Нет у меня зазнобы, батеня… Вот ты за казаков пасешься, кои по речке с конями поплывут.
— Пасусь, сынко.
— А можно… можно, батеня, и посуху пройти.
— Уж не на ковре ли самолете? Да где ж тут у вас посуху? — усомнился Гаруня.
— От крепости в лес есть потаенная тропа, — решился наконец Первушка. — Выведет к самой Волге.
— Любо, сынко! — возрадовался Гаруня. — Чего ж ране не поведал?
— Нельзя о том сказывать, батеня. Так мир порешил. Ежели кто чужому потаенную тропу выдаст, тому смерть.
— Круто же ваш круг установил.
— А иначе нельзя, батеня. То тропа спасения. Поганый ли сунется, люди ли государевы, а мужиков наших не достать. Тропа и к Волге выведет, и в лесу упрячет. Там у нас, на случай беды, землянки нарыты. Не одно налетье можно высидеть. И зверя вдоволь, и угодья бортные.
— Вон как… А все ж проведешь, сынко?
— Проведу, батеня. Но возврата мне не будет — мир сказнит. Так что навсегда с селянами распрощаюсь. С тобой пойду.
Крепко обнял сына Иван Гаруня и повел к атаману.
На другое утро Первушка вывел конный отряд к Волге. Затем он долго и молчаливо расставался с родимой сторонушкой.
«Простите, мужики, — крестился Первушка на сумрачный лес. — Не хотел вам зла-корысти. Знать, уж так бог повелел, чтоб мне с земли родной сойти да белый свет поглядеть. Прощайте, сельчане. Прощай, Скрытня-река!»
Положил Первушка горсть земли в ладанку, низко поклонился лесу и пошагал к казакам.
— Да ты не горюй, парень. О заветной тропке никому не скажем, — ободрил Нечайка.
— Тропки не будет. Завалят её мужики да новую прорубят.
На крутояре показался конный дозор. Казаки замахали шапками.
— С какой-то вестью, — поднялся на нос струга Болотников. — А ну греби, друга, к берегу!
Челн атамана приблизился к крутояру. Казаки наверху закричали:
— С ногаями столкнулись, батька! Отбили отару баранов да косяк лошадей! Ноне с мясом будем!
— Много ли донцов потеряли?
— Шестерых, батька!
Казаки на челнах сняли шапки.
— Надо бы мясо на челны, батька!
— Добро. Яр кончится — спускайтесь к челнам!
Свыше тысячи баранов притащили казаки к берегу.
Их тотчас разделали, присолили и перетащили на струги. Солью запаслись еще в острожке. Мужики, обрадовавшись лошадям, позвали казаков на варницу.
— Соли у нас довольно, век не приесть. Берите, сколь душа пожелает.
И вот мужичий дар крепко сгодился.
Часть мяса разрезали на тонкие ломтики и выставили на солнце сушить да вялить. Казаки ожили, довольно гудели.
— Ноне заживем, братцы. Это те не рыба.
Болотников же был вдвойне доволен: казаки отбили у поганых ногайских лошадей. Теперь опять все войско будет на конях.
На четвертый день завиднелись Жигулевские горы.
— Ну, слава богу, знать, доплыли, — размашисто перекрестился Болотников, жадно всматриваясь в окутанные синей дымкой высокие вершины. Сколь дней, сколь ночей пробирались донцы к грозным волжским утесам, и вот пристанище удалой повольницы рядом.
— Ко мне, есаулы!
Мирон Нагиба, Васюта Шестак, Нечайка Бобыль, Степан Нетяга да казак-собинка Иван Гаруня расселись вокруг атамана.
— Где вставать будем, други? Жигули обогнем или тут, под горами, вылезем?
— А спознаем у Гаруни, атаман. Он тут с Ермаком ходил. Сказывай, дедко.
— На Луку два пути, хлопцы, — приосанился старик. — Тут, перед излучиной, бежит река Уса. Пересекает она всю Луку и подходит истоком чуть ли не к самой Волге. То один путь, но есть и другой.
— Погодь, дед, не спеши, — перебил Гаруню Болотников. — Велика ли сама Лука?
— Велика, атаман. Ежели огибать горы и идти к устью Усы, то плыть ишо вёрст двести, а то и боле. Но то уже другой путь.
— Много, дед. Без дозоров плыть двести вёрст рисково. Можем и на стрельцов нарваться. Бой принимать — казаков терять. Не за тем мы сюда пришли. Не лучше ли на исток Усы перетащиться? Далече ли река от Волги?
— С версту, атаман.
— Верста нас не затруднит, перетащимся. Как, есаулы?
— Перетащим, батько. Огибать не станем. Пошто дни терять?
— Вестимо, други. Веди, дед.
Гаруня шагнул на нос. Долго вглядывался вдоль правобережья, изронил:
— Пожалуй, вскоре можно и приставать, атаман. Кажись, подходим.
Гаруня постоял еще с полчаса и взмахнул рукой.
— Прибыли, хлопцы! Зрите дубраву? Тут и станем.
Над Волгой пронесся зычный атаманский возглас:
— К берегу, донцы-ы-ы!
Челны ткнулись о берег. Казаки высыпали на отмель, малость поразмялись, подняв челны на плечи, понесли к Усе.
Новая река оказалась неширокой, но довольно быстрой и глубокой. Казакам почти не приходилось браться за весла, да и поспешать теперь было уже некуда. Надо было осмотреться в этом диком лесном урочище.
Справа вздымались к синему поднебесью белые утесы[258], прорезанные глубокими ущельями и пещерами, оврагами и распадками, утопающими в густой зелени непроходимых чащоб. Вид Жигулевских гор был настолько дик, суров и величав, что даже бывалые казаки не смогли удержаться от восхищенных возгласов:
— Мать честная, вот то сторонушка!
— Дух захватывает, братцы!
Болотников любовался и ликовал вместе с казаками. «Сам бог повелел тут повольнице быть. Не зря ж о сих местах складывают сказы да былины. Казакам-орлам здесь жить да славу обретать», — взбудораженно думал он.
