Александр Струев - Царство. 1955–1957
— Мы совершенно ни при чем, никакого отношения к Джугашвили не имеем! — отрекались бывшие завсегдатаи искрящихся вечеринок. — Сидит — и правильно, пусть сидит!
Света не винила людей; испокон века известно, что своя рубашка ближе к телу, за что ж обижаться? Тем более что отец, вождь всех времен и народов, из спасителя отечества, героя, совести нации превратился в изувера и мучителя. Отец — изгой, враг! Брат — арестант. А она? Кто она? Света и сама не знала.
— Аминь! — громко произнесла Валечка.
Как арестовали Васю и как переселилась она к Светлане Иосифовне, так стала потихоньку молиться.
Света домыла посуду. Последние полгода она сама ее мыла, насухо вытирала и расставляла на полки, сама стала гладить, научилась вязать и шить; все это отвлекало, развеивало тяжелые мысли.
Валечка подала детям обед, и семейство устроилось за столом. На стене висела фарфоровая тарелка с изображением маршала Сталина со звездой Героя на груди.
— А дедуля к нам когда приедет? — кушая суп и уставясь на тарелку с портретом, пролепетала кудрявая Катя.
— Наш дедуля умер, — отвечала мама. — Он был старенький.
— А ты не умрешь? — повернулась к матери дочка, глазки ее наполнились слезами.
— Нет, я молодая! — громко ответила Света.
— Не надо умирать! — прошепелявил Иосиф. Он тоже испугался за маму. Про пап дети не вспоминали, папы в опальном доме не появлялись.
Покушали хорошо. У Иосифа был замечательный аппетит, а Катя постоянно подражала старшему братику.
Валечка унесла грязные тарелки и, облокотившись на раковину, закашлялась. Кашляла она страшно, где-то застудилась, но не желала идти к врачу. Сегодня ее просто разрывал кашель.
— Нет, так нельзя! — Светлана не выдержала и вызвала докторов из «кремлевки», те осмотрели больную и заговорили о госпитализации, да только везти больную на Грановского не получалось, Валя не была спецконтингентом.
— Госпитализация необходима, я кривить душой не могу! — признался терапевт.
— Что с ней?
— Предположительно воспаление легких. Думаю, мой диагноз подтвердится. Хорошо бы положить в Боткинскую, там очень знающие специалисты, — заключил Светин лечащий врач.
— А вы не сможете ее туда отвезти?
— Рады бы, да нельзя, не положено!
— Может, позвоните, спросите разрешения?
Врач сел у телефона, но как только он начинал кому-то объяснять просьбу, стесняясь, зажал трубку ладонью:
— И слушать не хотят, инструкции! — оправдывался он. — Может, вы с главным врачом поговорите?
— Поговорю.
Светлана Иосифовна быстро дозвонилась. Главврач «кремлевки» растерялся, он извинялся, объяснял, что подобное не в его компетенции, что Боткинская относится к горздраву, и он не знает, чем помочь, а когда Светин терапевт взял трубку, начальник, видно, его здорово отчитал: после разговора терапевт осунулся, стушевался и стал очень серьезен.
Валя снова зашлась страшным кашлем, и когда отобрала ото рта салфетку, на ней появилась алая кровь.
— Видите! — указал расстроенный врач. — В больницу ей надо!
Извиняясь, лечащий доктор попрощался, но перед уходом выписал два рецепта:
— Если с больницей не получится, начните давать эти лекарства.
Светлана Иосифовна вызвала из гаража машину и стала разыскивать няню, как раз сегодня она дала ей выходной, но надо было везти Валечку в больницу, и кто-то должен был остаться с детьми.
— Валюша, я тебя в больницу устрою! — чуть не плача, пообещала побледневшая от собственного бессилия женщина.
— Ты, Светочка, забудь, забудь! Я как-нибудь выкарабкаюсь! — и Валя опять зашлась в неистовом приступе кашля.
Иосиф принес за стол альбом, в котором рисовал, начал его раскладывать — хотел похвастаться, показать свои новые рисунки, но неудачно повернулся и, зацепив, опрокинул на пол тарелку. Тарелка грохнулась о кафель и разлетелась вдребезги. Света с Валентиной стали подбирать осколки, а детям велели не вставать с мест, чтобы стеклом не поранили ножки.
Выбрасывая мусор в мусоропровод на лестничной площадке, Светлана посмотрела на соседнюю дверь, в квартире напротив жил председатель Мосгорисполкома Яснов.
«Может, его попросить?» — и позвонила в дверь, но дверь никто не открыл.
«Видно, на выходные за город уехали!» — предположила Светлана и тут вспомнила про подполковника Букина.
Она зашла в квартиру, вытряхнула из коробки, той, что всегда стояла в прихожей на окне и куда она складывала всякую дребедень, содержимое, и, порывшись, нашла бумажку с нужным телефоном. Набрала.
— Приемная товарища Хрущева! — послышалось в трубке.
— Здравствуйте! Мне нужен товарищ Букин.
— Вы кто? — спросил сухой голос.
— Я Аллилуева.
— Аллилуева?
— Да, Светлана Иосифовна, дочь Сталина.
На конце провода воцарилось молчание.
— Вы слушаете?! — повысила голос Светлана.
— Да, Светлана Иосифовна! Извините! Сейчас Андрея Ивановича рядом нет, как он появится, мы скажем про ваш звонок.
— Спасибо! — Светлана с силой повесила трубку. — «Как действует на людей фамилия Сталин, как красная тряпка на быка!»
Букин перезвонил через час. Светлана изложила просьбу. Офицер пообещал помочь. Неотложка приехала ровно через двадцать минут, и Валечку увезли в больницу.
10 сентября, вторникАнастас Иванович понимал: Хрущева что-то беспокоит, сильно беспокоит. Они сидели в беседке на пляже, небо было сплошь усыпано звездами — большими, маленькими, далекими и близкими, растворенными в дымке золотистого свечения миллиардов соседних светил, а почти у горизонта, низко-низко, сияла крупная, точно капля, звезда.
— Звезды здесь другие, не как у нас, — указывая на нее, проговорил Хрущев.
— Южные звезды, — заметил Микоян. — В них есть какая-то сказочность.
— Есть, согласен.
— Мне южные звезды родные, — признался Анастас Иванович. — В Москве звезды не мои, чужие.
— Юг есть юг, — вздохнул Никита Сергеевич. — Вот, Анастас, и отпуск пролетел, послезавтра в Москву. Прощай, отпуск!
— Я хорошо отдохнул — и поплавал, и позагорал.
Хрущев не отзывался, молчал, глядел вдаль. Еле различимо шумел прибой. Умопомрачительно звенели цикады.
— Что с тобой, Никита? Что беспокоит?
Хрущев хмурился:
— Ты-то ничего не замечаешь?
— Что?
— Жуков! — одними губами прошептал Хрущев. — Жуков нас скоро съест!
У Микояна с лица сошла добродушная улыбка. Да, Жуков и впрямь начал командовать, начал строить и ЦК, и Совмин. После разгрома антипартийной группы авторитетов для него не осталось. Маршал везде был первым, газеты его славили, народ любил, враг боялся. Последняя громкая инициатива маршала, где он вернул участникам войны выплаты за ордена и медали, разлетелась по стране молнией и еще больше упрочила его положение, усилила всенародную любовь. Сейчас он продвигал новую идею: для увековечивания памяти павших защитников Родины предложил установить в городах, где шли кровопролитные бои, мемориальные обелиски; потребовал, чтобы восстановили отмененный Сталиным праздник Победы 9 Мая, чтобы праздновали Победу, не сидя по домам и не вперемешку с Первомаем, а всенародно, горячо. Сконцентрировав власть и силу, министр обороны стал жестче, непререкаемее, непредсказуемее. Никита Сергеевич при нем вел себя скромно, тактично. Жуков без удержу летел вверх. Военные сделались в СССР самыми желанными, самыми почитаемыми, к ним особо прислушивались, демобилизация офицерского состава из армии притормозилась.
— Жуков, Жуков! — покачал головой Микоян. — Жуков опасен.
— И я про то! — отозвался Никита Сергеевич. — Перед поездкой на юг Георгий вызвал киношников, приказал переснять эпизод Парада Победы, где он на белой лошади выезжает из ворот Кремля. Его конь тогда споткнулся. Надо, говорит, это место переснять! Понимаешь, Анастас, что это значит?
Микоян сделался совсем серьезен:
— Понимаю.
— В адрес Центрального Комитета поступило письмо одного фронтовика, который предлагает за заслуги перед Отечеством присвоить маршалу Жукову звание Генералиссимус Советского Союза! Не предлагает, а требует! — возмутился Никита Сергеевич.
— Не случайное письмо, — подметил Микоян.
Они помолчали. Ветер с гор уже не был теплым, он нес прохладу, а означало это только одно — лето кончилось.
— С ним есть только один выход. Понимаешь, Анастас, о чем я? — Хрущев исподлобья взглянул на собеседника. — Понимаешь?
— От Жукова так просто не отделаться.
— Значит, надо не просто! — вид у Первого Секретаря был затравленный. — Охотиться ни разу не приехал. Как это, ведь глава партии приглашает?
— Наплевал!
— Именно. А ты спрашиваешь, чего со мной!
Микоян сделал глоток мадеры, каждый вечер он выпивал перед сном бокал крепленого крымского вина. Прибой совершенно стих, лишь цикады невыносимо звенели со всех сторон.
