Еремей Парнов - Заговор против маршалов
Прежде чем нарком взошел на трибуну, участников ознакомили с показаниями арестованных. Настроение было подавленное. Сталин короткими злыми репликами сталкивал людей лбами, провоцировал, разъединял.
— Аронштам сказал, что Блюхер не то что армией, полком не может командовать.
Блюхер чертыхнулся.
— Вот сидит Семен Михайлович, а эти мерзавцы болтают, что ему и эскадрона доверить нельзя. Что скажешь, Семен Михайлович?
Ко всем он сегодня обращался на «ты». Всех обвинял: Совет, армию.
— Про Дубового Тухачевский еще не так выразился... Не веришь, Дубовой?.. Придется поверить.
Ворошилов говорил, не отрываясь от текста.
— Органами Наркомвнудела раскрыта в армии долго существовавшая и безнаказанно орудовавшая, строго законспирированная контрреволюционная фашистская организация, возглавлявшаяся людьми, которые стояли во главе армии... О том, что эти люди — Тухачевский, Якир, Уборевич — были между собой близки, это мы знали, это не было секретом. Но от близости, даже от такой групповой близости до контрреволюции очень далеко... В прошлом году, в мае месяце, у меня на квартире Тухачевский бросил обвинение мне и Буденному в присутствии товарищей Сталина, Молотова и многих других, в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику и так далее. Потом на второй день Тухачевский отказался от всего сказанного... Товарищ Сталин тогда же сказал, что надо перестать препираться частным образом, нужно устроить заседание Политбюро и на заседании подробно разобрать, в чем тут дело. И вот на этом заседании мы разбирали все эти вопросы и опять-таки пришли к прежнему результату.
— Он отказался от своих обвинений,— Сталин, казалось, хотел проявить объективность. Пустяк по сравнению со всем содеянным, но Ворошилов обиделся.
— Да, отказался, хотя группа Якира и Уборевича на заседании вела себя в отношении меня довольно агрессивно. Уборевич еще молчал, а Гамарник и Якир вели себя в отношении меня очень скверно.
И страшно, и жалко. Катастрофа! Бездонная черная яма! А он никак не мог отделаться от ничтожных обид.
— Я, как народный комиссар, откровенно должен сказать,— он подпустил толику самокритики,— что не только не замечал подлых предателей, но даже когда некоторых из них (Горбачева, Фельдмана и других) уже начали разоблачать, я не хотел верить, что эти люди, как казалось, безукоризненно работавшие, способны были на столь чудовищные преступления. Моя вина в этом огромна. Но я не могу отметить ни одного случая предупредительного сигнала и с вашей стороны, товарищи... Повторяю, никто ни разу не сигнализировал мне или ЦК партии о том, что в РККА существуют контрреволюционные конспираторы.
Теперь и он, вслед за Сталиным, обвинял всех и вся. Заседание продолжалось четыре дня.
— Военно-политический заговор против Советской власти,— Сталин дал обобщенную формулировку,— стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами,— он перечислил состав руководящего центра в том порядке, как это было в заявлении Тухачевского,— это ядро, которое имело систематические сношения с германскими фашистами, особенно с германским рейхсвером, и которое приспосабливало всю свою работу к вкусам и заказам германских фашистов.
Никто не обратил внимания на анахронизм — рейхсвер, вместо вермахта, превращавший обвинение в сотрудничестве с фашизмом в исторический ляпсус. Характеризуя заговорщиков, всех, кроме Бухарина, Рыкова и Гамарника, объявил шпионами.
— Он оперативный план наш,— словно сдерживая себя из последних сил, обрушился на Тухачевского,— оперативный план — наше святае святых передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион... Якир систематически информировал немецкий штаб... Уборевич — не только с друзьями, с товарищами, но он отдельно, сам лично информировал, Карахан — немецкий шпион, Эйдеман — немецкий шпион, Корк информировал немецкий штаб начиная с того времени, когда он был у них военным атташе в Германии.
Получалось, что почти все — Тухачевский, Рудзутак, Карахан, Енукидзе — были завербованы одной- единственной женщиной, датчанкой Жозефиной Енсен, работавшей все на тот же рейхсвер.
— Это военно-политический заговор,— как гвозди вколачивал вождь отброшенное Гитлером наименование.— Это собственноручное сочинение германского рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты, и эти господа сообщали им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось,— казалось, его излюбленным повторениям не будет конца, как обращению комет в пустоте.— Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны было все готово, чтобы армия перешла к вредительству, с тем чтобы армия не была готова к обороне, этого хотел рейхсвер, и они это дело готовили. Это агентура, руководящее ядро военно-политического заговора в СССР, состоящее из десяти патентованных шпиков и трех патентованных подстрекателей-шпионов. Это агентура германского рейхсвера,— возвращались по вытянутой эллиптической траектории ледяные ядра-слова.— Вот основное. Заговор этот имеет, стало быть, не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия, не столько политику по внутренней линии, сколько политику германского рейхсвера. Хотели из СССР сделать вторую Испанию и нашли себе и завербовали шпиков, орудовавших в этом деле. Вот обстановка.
Люди сидели одурелые, как от угарного газа. Навязчивые повторения, их апериодичные циклы, убогая нищета лексики.
— Прошляпили, мало кого мы сами открыли из военных,— Сталин потребовал «сигналов». Рубил с плеча: военная разведка ни к черту не годится и засорена шпионажем, внутри чекистской разведки целая группа работала на Германию, Японию, Польшу. Нетрудно было догадаться, что ожидает разведчиков, если по военной линии уже было арестовано триста — четыреста человек. Он так и сказал: триста — четыреста. Сотня — не в счет.— Если будет правда хотя бы на пять процентов, то и это хлеб.
В прениях выступили сорок два участника. Сталин внимательно регистрировал проклятия в адрес врагов и заверения в преданности. Военных должны судить сами военные. Пусть покажут, кто чего стоит.
— Срок вам — неделя,— предупредил Ежов, вернувшись в наркомат из Кремля.
Назавтра, после встречи со Сталиным, Молотовым и Кагановичем, он объявил, кого отобрали для процесса: Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Фельдман, Примаков, Путна,— общее групповое дело на восемь человек.
Вышинский и помощник главного военного прокурора Суббоцкий менее чем за два часа провели допрос (пятнадцать минут на каждого) и удостоверили правильность показаний, данных на следствии.
— Все верно, Андрей Януарьевич? — спросил Ежов, принимая протоколы.— Можно отсылать товарищу Сталину?
— Хорошо поработали чекисты!
Девятого июня Вышинский подписал обвинительное заключение. В этот день его дважды принял Сталин. Выходя что-то около полуночи из кабинета, Андрей Януарьевич чуть не столкнулся с Мехлисом, но успел отскочить и церемонно раскланялся.
На следующее утро Вышинский выступил на пленуме Верховного суда с сообщением о деле. На пленуме было образовано Специальное судебное присутствие, куда вошли видные военачальники.
Дело было закончено, поступило в суд, а из подсудимых продолжали выбивать показания. Намечались вторые, третьи и более дальние эшелоны. Члены только что избранного присутствия — новый начальник Генштаба Шапошников, командармы Дыбенко, Каширин — первыми стояли на очереди.
«Время всякой вещи под небом».
Самая приятная вещь на свете, якобы сказал на дружеской пирушке вождь, это дождаться своего часа, отомстить врагу и спокойно лечь спать.
Он все помнил, за всем наблюдал и ничего не упускал из поля зрения. Нацелив Мехлиса на самый высокий градус пропагандистской парилки, не забыл подготовить маленький фокус.
