Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля
Культ человека пещеры — грубая сила. Или тебя дубиной, или ты. Человек, живущий в пещере, не понимает, как можно иначе. Иначе он не умеет”.
Это было написано мной в январе 1983 года, когда до разговоров о перестройке в СССР было так же далеко, как от пещерного века до нас.
Но провозгласить отказ от пещерного мышления — еще не значит отказаться от него. Горбачева заботит судьба обездоленных в США, но в его книге нет ни слова об обездоленных советским режимом. А ведь ясно, что процветающая и богатая Америка располагает куда большими возможностями и ресурсами оказать помощь попавшему в беду меньшинству, чем много лет пребывающий в экономическом кризисе Советский Союз, где трудности испытывает большинство. Не поняв этого, Горбачев показывает, что он по-прежнему находится в плену того самого пещерного мышления, от которого призывает освободиться.
„Новое мышление для всего мира” Горбачева при внимательном рассмотрении предстает как обновленное преломление все той же старой мессианской идеи, восходящей своими истоками к ХVI веку, когда старец Псковского Елеазарова монастыря Филофей, использовав восходящую к книге Ездры библейскую традицию трех сменяющихся мировых царств, в послании великому князю Московскому в 1510—1511 году провозгласил: „два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому не бывать”. Затем он объявил миру, что Москва („иже едина во всей вселенной паче солнца светится”) — третий Рим, просиявший вместо Рима и Константинополя. По этому поводу Бердяев замечает, что в „древних стихах Русь — вселенная, русский царь над всеми царями”. Победа большевиков делает Москву центром коммунизма. Возникший здесь Третий интернационал провозглашает, что отныне мессианская роль принадлежит ему, что он спасет человечество после решительного и последнего боя, в котором до основания будет разрушен старый мир. Теперь, когда коммунизм потерял свою притягательность, новые филофеи пытаются убедить мир, что из России, которой они подменяет Советский Союз, опять воссиял спасительный свет, на сей раз воплотившийся в виде „нового мышления”.
Генсек, которого при всем желании кремлевским монахом не назовешь, пытается убедить мир, что идеи, исходящие из его отсталой страны, являются новым откровением, что они призваны сыграть все ту же мессианскую роль спасения человечества, и это, по его мнению, должно вернуть его стране утерянное ею уважение, которого она как сверхдержава заслуживает. Он тщится опровергнуть слова президента Рейгана о том, что защищаемой им „империи зла” уготована участь „кучки пепла” на дорогах истории. Он или делает вид или на самом деле не понимает, что отсталая Россия, какой она стала по вине правящей коммунистической партии, не спасение несет миру, а, как показал Чернобыль, опасность. Не о новом мессианстве, которое Горбачев преподносит миру своей книгой, должна идти речь, а об очищении России от мессианствующего коммунизма.
В книге Горбачева нет главного — объективности. Хотя он бесконечно повторяет „наука”, „научный”, это звучит, как заклинание неофита, поверившего во всемогущество науки и ее способность ответить на все вопросы. Его книга не становится от этого научным трудом, как не делается во рту сладко от бесконечного повторения слова „сахар”.
Ценность ее не в этом, а в том, что за словесным частоколом возникает образ советского руководителя, отчаянно пытающегося остановить уходящую вперед в развитии вооружений Америку, получить передышку, развить экономику, вывести страну из безнадежной отсталости, а потом, если повезет, начать новую гонку.
Те влиятельные американцы, которые предпочли не заметить этого, стремились не к тому, чтобы разглядеть реальность, а к тому, чтобы увидеть в советском руководителе (в соответствии с духом эпохи нарциссизма) „зеркальное отражение самих себя”, человека, теперь заговорившего о демократизации, а следовательно, исповедующего те же ценности, что и они, и потому с ним можно вести дела.
Но ведь в 20-е годы этот прием уже был использован. Тогда, провозгласив свое стремление к социализму, советские руководители получили поддержку от лидеров западных социалистических партий, признававших, что хотя московские родственники не всегда ведут себя пристойно, цели у них общие. Теперь, играя со словами „демократия” и „демократизация”, советская пропаганда стремится привлечь на свою сторону западных демократов, готовых забыть о том, что советское понимание демократии имеет столько же общего с западным, как образ жизни в США с жизнью в СССР.
Причиной, вызвавшей перестройку, Горбачев в своей книге называет застой брежневского времени. Ему виднее. Оказавшись на кремлевской вершине, он заглянул в пропасть. Он увидел, какое ему досталось наследство. Хотя неожиданностью это для него быть не могло. Ведь он почти две трети брежневского времени пробыл в ЦК, и ему было хорошо известно, куда брежневское руководство ведет страну. Поэтому, как заметил А. Зиновьев, и он несет ответственность за происходившее в то время. Более того, не следует забывать, что до того как стать генсеком, он семь лет находился в Москве и был в Политбюро.
Но можно рассмотреть и такой вариант. „Мысли о необходимости перемен не приходят внезапно. Они накапливаются. Это был не экспромт, а продуманная, взвешенная позиция. Было бы ошибкой считать, что буквально через месяц после Пленума ЦК в марте 1985 г. внезапно появилась группа людей, все понявших и все осознавших, и что эти люди во все проблемы внесли полную ясность. Таких чудес не бывает”.
Коли так, то выходит, что он думал об этом давно. И чтобы не спугнуть птицу раньше времени, он, как охотник, приближается к цели неслышными, пугливыми шагами, как сказал бы Мандельштам. Чтобы взобраться на вершину и осуществить свою революцию сверху, он должен был затаиться и до поры до времени скрывать свои мысли. Но возникал вопрос, почему советские граждане должны верить в смелость и решительность говорящего о новом курсе Горбачева сегодня, если у него не хватило смелости и решительности выступить против всего, о чем он так красноречиво пишет, вчера?
По сути дела, и в книге, и в осуществленном позднее, Горбачев повторяет то, что уже давно было высказано другими. Своей собственной программы он не предложил, если только не считать программой политику реагирования на события, балансирования и последовательной непоследовательности. На необходимость разоружения, освобождения политзаключенных, прекращения опеки Восточной Европы, на разрушение народного здравия водкой, на вред, наносимый духовному развитию личности воспитанием, лишенным общечеловеческих моральных принципов, указывал в 1973 г. в своем „Письме вождям” А. Солженицын, а комментировавший это письмо А. Сахаров, спустя год, писал, что „единственно благоприятный для любой страны — это путь демократического развития”, что „существующий веками в России рабский, холопский дух, сочетающийся с презрением к иноземцам, инородцам и иноверцам... величайшая беда, а не народное здоровье. Лишь в демократических условиях может выработаться народный характер, способный к разумному существованию во все усложняющемся мире”. Приняв многое из этого, кремлевский хозяин, однако, открыто не признал, что выполняет программу изгнанного писателя и академика-диссидента, а назвал ее своей.
Горбачев утверждает, что его книга — образец нового мышления не только для СССР, но и для всего мира. И тут же пишет, что образцом для него остается Ленин, учение которого и завело страну в тупик. Де Голль однажды писал, что за „победами Александра Македонского угадывается философия Аристотеля”.
А какая философия подкрепляет программу перестройки? За перестройкой — пустота, в которой, как стершиеся монеты позванивают лишь ленинские цитаты, которых у первого вождя можно найти в изобилии на любой подходящий случай.
Хотя известно, что Горбачев закончил юридический факультет, однако и по сей день из-за окружающей жизнь советских руководителей секретности составить представление о том, как он учился, какими предметами увлекался, чему отдавал предпочтение, невозможно. Автор, изучавший те же предметы, только намного позже, может отметить, что среди них были и такие, которые давали возможность узнать и то, что целью изучения данного предмета не являлось. Например, скучнейшая вещь — марксизм-ленинизм — становилась интересной, когда речь заходила о западной философии, критикуемой Марксом и его последователями, поскольку таким образом можно было познакомиться не только с критикой, но и с критикуемыми. Изучение работы Ленина „Марксизм и эмпириокритицизм” позволяло кое-что узнать о таких русских буржуазных философах, как Богданов, и о таких западных, как Авенариус и Мах. История политических учений знакомила, нехотя и сквозь зубы, с развитием западной политической мысли. Проявлял ли студент интерес к критике или критикуемым, служило мерилом его интеллектуального развития, его желания получить знания из любых доступных источников. К чему же проявлял склонность будущий генеральный секретарь? Стремился ли он узнать то, что скрывают страницы учебников, или довольствовался ими? Какие зачеты он сдавал, какие проваливал, какие курсовые работы и на какие темы писал? Ответы на все эти вопросы могли бы дать представление и о характере Горбачева, и о его интеллектуальном любопытстве.
