"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Джордж Маргарет

– И других слов при встрече с ним у тебя не нашлось? – возмущенно спросила тетя. – Ты не заслуживаешь называться матерью!

Мать! О нет! У меня не было матери. Во всяком случае, я ее не знал – то есть знал лишь ее имя и то, что она исчезла. В отличие от моего отца, от нее не осталось праха, который мы захоронили бы в семейной гробнице Домиция. Она была нереальной.

– А ты? Ты – мать шлюхи и убийцы! Боги не позволят, чтобы ты и дальше воспитывала моего любимого Луция. – Женщина наклонилась и посмотрела мне прямо в глаза. – Я твоя мать. Я пришла, чтобы забрать тебя домой.

Так закончилось мое проживание на вилле тети Лепиды – внезапно, как и оборвалась жизнь Силана. Меня увезли, даже не дав попрощаться с Парисом и Кастором. Забрали, как какой-нибудь бездушный предмет, и переместили в новый дом с новой женщиной, которая объявила себя моей матерью и ожидала, что я тоже стану так ее называть.

Новый дом был в Риме, на полпути к холму Палатин и совсем недалеко от императорского дворца. Женщина – Агриппина – без умолку говорила всю дорогу до Рима, но при этом смотрела прямо, так что со стороны могло показаться, будто она беседует не со мной, а сама с собой.

– Ну хоть дом я подыскала. Калигула забрал все наше имущество, даже мебель… и все продал. Обобрал до нитки. Дядя Клавдий был так добр, что все нам возместил, но старый дом, естественно, вернуть не смог. Но у нас все получится. Это лучше, чем проклятый остров, на который меня сослал брат. – Женщина хмыкнула. – Конечно, я могла бы превратить захоронение его пепла в настоящее зрелище, но на деле предпочла бы развеять его над Тибром.

О да, она была сестрой Калигулы. Все это с трудом укладывалось в голове, но даже одно то, что у них была общая кровь, пугало меня до смерти. Вдруг она сорвется и обезумеет, как брат?

Паланкин остановился, нам помогли сойти на землю. Мы стояли перед домом на полпути к вершине холма. У входа росли кипарисы, вокруг простирался регулярный парк. Меня вели к дому, а я смотрел на зависавших над пионами пчел, пока…

– Шевелись! Что ты там забыл? – окликнула женщина.

Мы вошли в залитый светом атриум с блестящим мраморным полом и высоким, облицованным слоновой костью и золотом потолком, в центре которого было огромное, пропускающее солнечный свет окно. Под этим великолепным потолком был небольшой пруд. Я подошел к нему и опустил в воду пальцы. Пруд был мелким, но из-за выложенного голубой мозаикой дна казался довольно глубоким. Я посмотрел наверх, на проплывающие в небе облака, которые были словно продолжением потолка.

– Идем же! – Агриппина взяла меня за руку.

Она потянула меня за собой, прежде чем я успел разглядеть выполненные в желтых, ржаво-красных и синевато-зеленых тонах росписи на стенах. Теперь меня тащили по проходам, которые вели к закрытому, окруженному комнатами саду. В беседке в центре сада сидели работники – увидев нас, они сразу вскочили на ноги.

– Нечем заняться? – спросила их Агриппина. – Уже закончили?

– Нет, – ответил один из работников. – Просто присели перекусить.

– Я вам не за перекусы плачу, – отрезала Агриппина. – Вставайте и принимайтесь за дело.

Она провела меня в комнату по соседству с садом. Комната была маленькой, свет внутрь проникал в основном через дверь в сад, но там стояла довольно крепкая кровать, а еще светильник с масляными лампами, несколько трехногих столов, небольшая кушетка и сундук.

– Ну хоть комнату смогли приготовить, – сказала Агриппина. – Она твоя, Луций.

И тут она присела на корточки и впервые по-настоящему посмотрела мне в глаза. У нее даже голос изменился.

– Я подолгу думала о тебе в изгнании. Ты просто не можешь понять или представить, каково это. Мой единственный ребенок… Нас разлучили, а тебя отдали на милость родственникам. Все это время я не знала, смогу ли когда-нибудь вернуться к тебе и снова быть с тобой. Перечень женщин нашего рода, которых сослали на остров, просто пугает: Юлия – дочь Августа и моя бабка; Юлия Младшая – ее дочь; моя мать Агриппина, в честь которой меня назвали. Я должна была стать следующей, но я здесь, и ты теперь со мной. Больше нас никогда не разлучат, и мы больше никогда не будем зависеть от милости других. Это я тебе обещаю. Честью клянусь. Я все сделаю, чтобы ты был в безопасности, я всегда буду рядом, буду защищать тебя и направлять.

Она не сводила с меня глаз, а глаза у нее были серые, как у Калигулы. По спине пробежали мурашки, и я даже испугался, что она заметит.

– Я твоя, а ты – мой, мы одни против всего мира. Но я больше не позволю взять над собой верх, так что не бойся, малыш, теперь ты можешь спать спокойно.

Она стиснула меня так сильно, что стало трудно дышать. Ее тело было крепким, и я, прижатый к нему, поверил, что оно и правда послужит мне укрытием от всех грядущих бурь.

Дети выносливые, они через многое могут пройти. Какое-то время я скучал по тете Лепиде, но вскоре новая жизнь в Риме захватила меня целиком. Обстановка большого дома, в котором я теперь жил, с каждым днем становилась все богаче. В атриуме и гостиных не покладая рук трудились художники. Работники на мускулистых плечах вносили в дом кушетки с ножками в форме черепашьих лап, столы из мавританского дуба, бронзовые инкрустированные треноги и жаровни. Затем дело дошло до предметов искусства: мраморные скульптуры, бронзовые бюсты, мозаика. Некоторые скульптуры были настолько совершенны, что я подолгу на них смотрел и ждал – вдруг задышат?

– Греки, – как-то сказала мне Агриппина, – ни в чем они особо не преуспели, но их статуи! Тут они действительно непревзойденные мастера. Всегда можно отличить римскую копию от греческого оригинала.

Я нахмурился, и она это, конечно, заметила.

– Если греки хороши только в искусстве, почему ты именно греков выбрала мне в наставники?

Наставников у меня было двое – Аникет и Берилл.

– Что ж, мне следовало сказать, что они хороши только в двух вещах – искусстве и науке.

Двух важнейших вещах в этом мире!

– Агриппина…

– Перестань называть меня Агриппиной, – сказала она. – Я понимаю, мы с тобой в каком-то смысле еще чужие люди, но ты должен называть меня мамой. Если не будешь этого делать, никогда не станешь воспринимать меня как свою мать. Агриппиной меня может называть кто угодно, но матерью – один-единственный человек. Я жду и надеюсь, что он будет так делать.

Она обняла меня и поцеловала в висок.

Время шло, и постепенно большой дом стал казаться мне своим. Я освоился и, если можно так выразиться, пустил корни, даже роскошь приелась и стала для меня обыденностью. Разве не все так живут? Рабы всегда где-то поблизости и всегда готовы выполнить любое распоряжение матери, да и мое тоже; цветы в теплицах не знают смены времен года; пол подогревается снизу, так что мои маленькие ступни не мерзнут, даже когда на изгородях из можжевельника появляется изморозь.

Новые наставники были очень внимательны, но трепетали передо мной, – в общем, с Парисом не сравнить. Аникет – дюжий молодой грек – был вольноотпущенником с широким открытым лицом; смешливый и всегда готовый угодить. Берилл из Палестины был потише и более сдержан. И оба страстно увлекались грековедением.

Однажды Берилл нарисовал большую схему, в которой отразил всех гомеровских персонажей и соединил их линиями – получилось словно паутина.

– Ты должен это увидеть! – сказал мне Аникет.

Он взял меня за руку и отвел в большой атриум. Небо в тот день было безоблачным, и солнечный свет заливал все вокруг.

– Вот! – Берилл остановился напротив одной из больших фресок. – Кто это?

Я посмотрел на очень мускулистого разгневанного мужчину с трезубцем в руке, изображенного на сине-зеленом фоне.

– Нептун.

– Мы говорим о Гомере! – возвысил голос Берилл. – Не следует называть богов римскими именами. Его правильное греческое имя – Посейдон. Посейдон!