Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
Получив такое послание, Крюйс понял, что никакие отговорки боле не помогут, и вывел наконец свою эскадру из Кроншлота. Но вместо того чтобы идти открытым морем в Ревель, где соединиться с эскадрой Сиверса, осторожный голландец стал жаться к берегу. Но там, где легко проходили легкие галеры, тяжелые линейные корабли беспомощно садились на мель. К тому же, погнавшись у Кальбодегрунда за дозорным шведским бригом, Крюйс ввел свою эскадру в самые опасные узкие шхеры, и один за другим три многопушечных корабля — половина его эскадры — сели на мель. Два корабля, правда, удалось стянуть с мели шлюпками, хотя и с изрядными повреждениями, но флагманский корабль «Выборг» переломился пополам, после чего был сожжен его же экипажем.
Воинский суд над незадачливым флотоводцем был скорый — Крюйса приговорили к смертной казни. Но Петр смилостивился, вспомнив, как строили с Крюйсом суда еще в Воронеже, и заменил казнь ссылкой.
Когда Федор Матвеевич узнал о судьбе Крюйса, он боле не медлил ни минуты. Вместо того чтобы с миром закончить кампанию, генерал-адмирал смело пошел вперед. Увидев в шхерах десятки русских галер и опасаясь дать бой в тесной гавани, шведский адмирал Лиллье отступил без боя, и 15 июля 1713 года Гельсингфорс был в русских руках.
Федор Матвеевич, по призванию своему истинный корабел и строитель, тут же стал укреплять фортецию и порт — готовить передовую базу для флота. Строительство было поручено им знатному инженеру Василию Корчмину. Тысячи солдат и матросов строили крепость, сооружали батареи на островах.
«Работа превеликая,— писал Петру адмирал,— рубить псе из брусьев, и землю надобно возить не из ближних мест, а на тех местах, где надлежит делать крепость, земли нет». Уже из этого простодушного донесения Петр стал понимать, что генерал-адмирал, отвоевав часть Финляндии, полагал кампанию 1713 года на этом законченной.
- Господа адмиралы, мать вашу так! — Петр, вопреки всем басням о нем, ругался редко, но от души. На другой же день шаутбенахт Петр Михайлов на быстроходной скампавее самолично отплыл в Гельсингфорс.
По прибытии царя на флагманской галере генерал-адмирала 11 августа был учинен военный совет. Адмиральская каюта Апраксина по английскому и голландскому обычаю была обита мореным дубом, на большом столе, занимавшем треть каюты, лежали карты Финляндии и Швеции, лоции Балтийского моря, стояли разные навигационные пособия. Но на широкой лавке вдоль стены был свернут пуховичок, прикрытый подушечками и теплым одеялом. Господин генерал-адмирал по старомосковскому обычаю любил здесь вздремнуть часок после обеда. На всей эскадре объявлялся тогда тихий час.
Петр взглянул на пуховики, фыркнул по-кошачьи брезгливо:
— С Морфеем частенько знаешься, господин адмирал!
Федор Матвеевич мысленно проклял вестового матроса, не спрятавшего в чуланчик подушечки и одеяло, но ответил честно:
— Всегда сплю час после обеда, государь. При подагре моей помогает. И медикус советует!
— Гляди, адмирал, проспишь летние дни — зимой сам будешь вести кампанию!
По суровости царских слов Федор Матвеевич понял — нынешняя кампания в Финляндии в глазах царя не только не окончена, но только начинается.
И впрямь, на совете Петр оглядел своих флагманов и приказал твердо:
— Завтра же двинемся на Або и по суше и по морю. Ежели шведский линейный флот преградит нам путь у Тверминне или Гангута, будем брать Або с суши. Но столицу сего княжества к осени взять нам потребно.
Апраксин согласно наклонил голову и тут же приказал командору Змаевичу выйти на Або с передовым отрядом галер. Так возобновилась затихшая было кампания 1713 года.
16 августа вслед за Змаевичем вышла в море эскадра контр-адмирала Боциса, а 17 августа двинулся и главный флот во главе с Петром и Апраксиным. По суше на Або двинулись драгуны Голицына.
Однако морской поход был недолог: уже через день прибыло посыльное судно от Змаевича — лихой серб доносил, что на позицию у Тверминне вышли линейные шведские корабли. Это шведский адмирал Лиллье, наскучив ждать у Ревеля русской линейной эскадры, пересек Финский залив и преградил путь русским на Або.
На другой день на скороходной галере вместе с Апраксиным и Змаевичем Петр высматривал порядки шведской эскадры.
— Двенадцать линейных вымпелов, и на каждом линейном корабле, почитай, до ста пушек, так что они мои галеры в чистом море за минуту сметут до единой...— вздохнул за спиной царя Федор Матвеевич.
— И сам то ведаю,— сердито буркнул Петр.— Но есть ли иной какой способ галерам прорваться из Финского залива в Ботнический? — вопросил он Змаевича, как опытного капитана, выходившего и не из таких положений во кремя своих походов супротив турок.
— Сейчас я не вижу иного выхода, как повернуть в Гельсингфорс! — отрубил серб.— А на будущий год надобно подтянуть русский линейный флот и запросить датскую помощь. Только тогда и можно помериться силами со шведом на море.
— Быть посему! — хмуро согласился Петр,— Но мы с тобой, Федор Матвеевич, должны все-таки Або взять, хотя и с суши, но взять в этом году.
Галеры от Тверминне вернулись в Гельсингфорс, а корпус Михайлы Голицына меж тем от деревни Пиккала двинулся на Вейянс, а оттуда на Або. При корпусе находились царь и его генерал-адмирал.
Как и предсказывал Голицын, никаких больших баталий не случилось. Только у реки Карие шведский полковник Штерншанц сжег мост и по своей горячности попытался преградить дорогу на Або. Но князь Михайло выдвинул пушки на картечный выстрел, под их прикрытием драгуны быстро накидали бревна на полусожженный мост, по ним перебрались на другой берег и сбили шведов. Под барабанный бой, с развевающимися знаменами русские без боя вступили в тогдашнюю столицу Финляндии. Петр с торжеством сообщил в Петербург: «...войска без всякого сопротивления в сей столичный финского княжества город вошли и с помощью Божией сим княжеством овладели». В царском сообщении много было радости, но и много неточностей. Пока что вся центральная и северная Финляндия была еще занята шведами и армия Либекера от Тавастгуса грозно нависала над русскими коммуникациями. Сокрушить Либекера царь, возвращаясь из Гельсингфорса морем в Петербург, поручил генерал-адмиралу Апраксину и Михайле Голицыну.
Для предстоящей осенней кампании из Петербурга в Финляндию спешно было отправлено несколько новых драгунских полков, и среди них полк драгун-новгородцев. Роман присоединил своих драгун к корпусу Голицына, когда тот уже шел маршем на Тавастгус. В город сей, точнее, на пепелище, оставленное шведами, русские вошли без боя: Либекер опять отступил. Однако уже через двадцать верст новгородские драгуны, высланные как передовой отряд по дороге на Таммерфорс, обнаружили всю шведскую армию, занявшую промежуток меж озер Пелкане-веси и Маллас-веси.
— Как именуют ту деревню? — спросил Роман проводника-финна, нагайкой указывая на избы и скотные дворы, черневшие на другой стороне озера.
— Озеро зовем Пелкане-веси, потому и деревня Пелкане, а может, наоборот, оттого что деревня Пёлкане, оттого и озеро Пелкапе-веси,— задумчиво ответил голубоглазый пожилой финн, спокойно покуривая трубочку. Это была не его война, хотя и велась она на его земле. В любом случае умирать за шведского конунга Карла Эйно не захотел, и потому, когда шведы насильно загоняли финнов в свое ополчение, он спрятался. Но война все-таки нашла его — русские узнали через соседей, что купец Эйно Виролайнен до войны часто ездил в Новгород и немного знает русский язык. Вот его и выволокли из-за прилавка в Гельсингфорсе и определили проводником.
— Простите, господин полковник, — обратился вдруг финн в свой черед к Роману.— Я слышал, ваш полк собран в Новгороде?
— Верно! — ответил Роман, немало удивленный, что его молодой полк известен среди финнов.
— А правда ли,— финн опасливо покосился на ехавшего за Романом Кирилыча,— что весь ваш полк набран из колодников?
— Кто сказал тебе такую глупость? — вспыхнул молодой полковник.
— Да сам шведский комендант Гельсингфорса генерал Армфельд говорил при уходе нашим купцам, что русские приводят из Москвы в Новгород каторжников и колодников, переодевают их там в солдатское платье и посылают грабить Финляндию.— Эйно снова пугливо оглянулся на Кирилыча, который из любопытства вплотную подъехал к Роману и проводнику.
— Чушь и бред! Весь мой полк состоит из коренных новгородцев, меж коими нет ни одного колодника! — ответил Роман.
— А этот дядька с бритой головой — он разве не каторжник? — на ломаном русском языке полушепотом спросил финн, глазами показывая на Кирилыча. У старого вахмистра был, однако, отменный слух. Кирилыч побагровел от ярости и схватился за палаш:
— Так это я, по-твоему, каторжник, я — колодник?! Зарублю на месте чухонца!
