Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
Наблюдая за этими новыми друзьями, Публий с обидой вспоминал изречения прежних друзей о том, что свинье жизненный дух дан якобы вместо соли лишь для того, чтобы мясо не испортилось. Ему вообще порою было стыдно перед животными за самодовольную глупость людей. Он теперь представлял, какими бестолковыми иногда кажутся им двуногие владыки. Животное никогда не совершит бессмысленный поступок, оно всегда знает, чего хочет добиться, и обязательно руководствуется доступным ему анализом обстановки. Потому человеку нужно быть весьма внимательным в обращении с подвластными ему существами, чтобы не ударить лицом в грязь и не опозорить собственный род. Например, собака прекрасно понимает человека, ориентируясь по интонациям его голоса и по общей логике происходящих событий. Более того, она имеет собственные каналы связи с душою человека и угадывает его мысли без слов.
Увлеченно занимаясь животными, Сципион забывал о существовании людей. Эти новые члены Сципионова кружка явно прогрессировали в общении с ним, и ему не было дела до деградирующих римлян. Никто здесь не просил чинов и должностей, никто не завидовал его могуществу, никто не упрекал за то, что он в отличие от них ходит на двух ногах и имеет величавую осанку, никто не обвинял его в намерении украсть кость или горсть зерна. Он любил их, а они любили его, и в этом была основа их взаимоотношений. «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю животных», — мог повторить Сципион вслед за греком Эзопом общую формулу для представителей всех вырождающихся социумов. Когда люди овеществляются под гнетом сугубо меркантильных ценностных установок, они невольно стремятся очеловечиться в общении с животными. Каков сарказм! Люди со страхом или презрением сторонятся других людей и учатся человечности у зверей! Какой негодяй так жестоко насмеялся над ними? Какая злобная сила довела их до такой участи? Впрочем, известно, какая, не будем ее называть, ибо она и без того излишне часто бесцеремонно и нагло вторгалась в наше повествование, уродуя его рисунок, хотя справедливости ради стоит напомнить, что в латинских текстах эта сила занимает еще большее место, чем здесь, и еще менее почетное.
Итак, день Сципион проводил либо в трудах по части флоры, либо во взаимодействии с фауной, вечер у него занимала или, может быть, наоборот, ему дарила Береника, но по ночам сознание освобождалось для прежних духовных мук, если только накопленная за день физическая усталость не погружала его в спасительный сон. Оставаясь наедине с самим собою, он смотрел в глаза той самой суровой даме, чей прямой немигающий взгляд мало кто выдерживает, и признавался себе, что радость, приносимая ему столь простою жизнью, недолговечна, что такая пища не способна насытить его ум и душу. Тяжела дорога в дремучем лесу ночью без фонаря, мучительны блуждания мысли в отсутствие света идеи. Сципион утратил цель жизни, и потерявшие ориентацию в наступившей тьме силы пожирали его самого. Однако наступало утро, приходила свежая, счастливая Береника и чистыми ласками смывала с него муки ночных сомнений, ее любящий взгляд проникал в глубь его существа и разглаживал морщины состарившейся души. Публий оживал для предстоящего дня, оживал до следующей ночи.
При ярком солнце, в окружении жизнерадостных ушастых, лохматых и парнокопытных существ, рядом с Береникой Сципион забывался сном первобытной жизни. Шумное общество новых друзей защищало его от воспоминаний. Однако никто и ничто не могло защитить Сципиона от пронзительного взгляда сына. Публий уже хотя бы в силу юношеского максимализма не мог признать право отца противостоять тоске избранным им способом. Он предлагал ему средство, единственно достойное, по его мнению, великого человека, когда обращал его взор, например, на Фурия Камилла. Но, увы, отец, который прежде был для него высшим авторитетом, на этот раз отринул путь борьбы по не совсем понятным для молодого человека причинам, и прибег к пустому времяпрепровождению, словно престарелый преторий, отчаявшийся достигнуть консулата. Вполне естественно и то, что Публий не признавал Беренику на месте своей матери. Красавица всячески старалась произвести на юношу хорошее впечатление и даже кокетничала с ним, если этого не видел старший Сципион, но все оказывалось безрезультатным. Публий в упор не замечал ее, и самым большим, чего он ее удостаивал, был презрительный плевок через плечо ей вслед. А однажды, когда она изъявила намерение помочь ему в каком-то бытовом деле, он послал эту, разодетую, как царица, и прекрасную, как богиня, женщину мыть туалет. Публий не делал замечаний отцу по поводу любовницы, соблюдая субординацию патриархального общества, но каждый раз при встрече экспрессивно буравил его осуждающим взглядом, отлично зная, что именно такое молчаливое выражение упрека наиболее болезненно для него.
Сципиону нечем было оправдаться перед сыном, и он виновато прятал глаза от горячего юношеского взора так же, как всю жизнь прятали глаза проштрафившиеся офицеры или политики при столкновении с требовательным взглядом самого Сципиона. Однако, сознавая вину перед сыном, он совсем не чувствовал долга перед женой. Они давно разошлись с Эмилией духовно. Она была ему доброй женою и другом, пока он пребывал на высоте могущества и славы, но, когда в результате трансформации нравов Олимп общественного престижа раскололся на две вершины, на одной из которых остались Достоинство и Честь, а на вторую перескочили прыткие Успех и Выгода, они с нею оказались по разные стороны образовавшейся моральной пропасти. А теперь, как он полагал, она и вовсе предала его бегством в Рим, причем предала в самый тяжкий период его жизни. Были и другие причины, не позволяющие ему раскаиваться. Им владела любовь, а не похоть, противоположность же этих чувств признавал даже Катон, говоривший по этому поводу: «Куда приходит одна из них, оттуда уходит другая». Унижает и пачкает человека похоть, но любовь очищает и возвышает, и жертвовать этим чувством ради соблюдения пустой формы супружеских обязанностей, давно лишившейся содержания, Сципион считал нелепым. Наконец, в отношениях с Береникой, которую Публий до сих пор воспринимал в единстве с образом Виолы, он как бы возвратился к юношеской страсти, в свое время украденной у него судьбою, и именно эта любовь была для него первична. Потому он скорее готов был признать, что с Эмилией много лет изменял Беренике и Виоле, чем с Береникой — Эмилии.
Итак, Сципион принял подарок судьбы. Не найдя выхода из тупика с помощью разума, он доверился чувствам, и те вывели его на лоно чистой природы, единственной жизненной среды, которую в то время еще не успели запачкать человеческие пороки. Впрочем, прелестная Береника являлась для него не только элементом природы, но и частицей общества. Она была развита не хуже многих столичных матрон, так что Сципион с удовольствием разговаривал с нею на многие темы. Правда, в отличие от Эмилии она не имела представления о философии и не читала историков, но, пожалуй, это было к лучшему, поскольку, когда женщина старается постичь мудрость, ее интересует не сама мудрость, а возможность блеснуть ее отражением в соответствующем мужском окружении. Интеллектуальные запросы Береники были проще, но зато естественнее и честнее. Она любила театр и отлично знала пьесы греческих драматургов благодаря тому, что некоторое время жила в Кумах, интересовалась изящными искусствами, особенно тонко чувствовала музыку, но могла точно оценить и достоинства той или иной скульптуры, и мастерство живописца. Она наизусть выучила «Илиаду» и «Одиссею», но с большей охотой читала стихи Сапфо, хорошо ориентировалась в латинском эпосе и частенько дразнила Сципиона велеречивыми, громоздкими похвалами из поэмы Энния, прославляя таким образом его «подвиги» на поприще сельскохозяйственных, а порой — и интимных трудов. Вообще, Береника любила насмешничать. У нее был шустрый и цепкий ум, характерный для разбитных девиц, у которых спорится любое дело. Иногда ее смекалка даже опережала ум Сципиона, как юркая мышка опережает могучего быка, однако то, что ей удавалось сообразить в первый миг, являлось для нее также и пределом: она не умела продираться мыслью сквозь расщелины и скрытые ходы природы к сути вещей. Но, при бойком, как брызжущий фонтан, темпераменте, Береника умела быть и лиричной, потому она могла оттенить своею по-разному освещаемой красотою любое настроение мужчины.
Сципиону общаться с нею было гораздо проще и приятнее, чем с Эмилией. Более того, на склоне лет он впервые узнал, что человек может излучать волшебное счастливое сиянье, каковое нельзя объяснить ни его внешними, ни умственными, ни эмоциональными качествами. Само присутствие рядом Береники давало свет его душе, тогда как Эмилии в лучшие годы их жизни он радовался лишь чуть сильнее, чем, например, Лелию. В этом проявлялся феномен любви, ее фокусирующая способность. Так в россыпи битого стекла один из осколков, не более примечательный сам по себе, чем другие, вдруг неистово засверкает, поймав солнечный луч, и ослепит смотрящего на него.
