Дмитрий Щербинин - Заре навстречу
А всё небо, от горизонта и до горизонта тоже являло образ крови. Только в небе кровь была совсем молодая — так и кипела свежей своей алостью.
С одной стороны от вытянутого холма лежал разбросанный по низинам и незначительным холмикам посёлок Первомайский, а с другой стороны Витя мог видеть город Краснодон.
Весь такой невысокий, с этими маленькими домиками, из которых едва ли не самой большой была школа имени Горького; с садами, которые, правда, значительно поредели, но всё же — родной, родной и ещё раз родной Краснодон.
Долго стоял Витя на холме, и думал: «Ну, вот я и вернулся к тебе…», а потом услышал крик. Этот крик взвился с какой-то маленькой улочки, и быстро пронзив тишину, кольнул и Витю.
Он не мог разобрать, что там кричали, но по злобной, наглой интонации, и по какой-то болезненной, пьяной напористости он определил, что кричат враги. А потом он увидел и фигурки, далеко-далеко — чёрными мурашами на залитом светом небесной крови улицах, спешили они куда-то.
Тогда Витя свернул с шоссе, и пошёл на эти улицы. Чувство было такое, будто он погружается в кровь…
* * *Витя Третьякевич пошёл к своему другу Витьке Лукьянченко. Этот Лукьянченко был на три года младше Третьякевича, 1927 года рождения, но учился с ним в одной школе, и хорошо его знал, относился к Вите с большим уважением, ведь Третьякевич руководил школьными кружками и в воображении Лукьянченко Витя был едва ли не самым важным во всём Краснодоне человеком.
Третьякевич прошёл через маленький, прежде аккуратный, а теперь разорённый садик. Увидел плодовые деревья, которые были частью спилены, а частью и просто сломаны в середине ствола.
Несмотря на то, что время было ещё не таким уж поздним, и, насколько Витя знал, Лукьянченко в такое время ещё не ложился спать, всё же в домике была закрыта не только входная дверь, но и все ставни. Из дома не доносилось никаких звуков, так что Витя подумал: а не переехала ли семья Лукьянченко? Он уже начал подумывать, к кому из своих друзей теперь направиться, и одновременно стучал в закрытую ставню в Витькиной комнате.
И вдруг ставня распахнулась да так быстро, что Витя Третьякевич едва успел отскочить. Прямо на него глядел, приподнявшийся из-за стола Витька Лукьянченко. На столе горела лучина, но вся комнатка за Витькина спиной была погружена в такую черноту, будто бы кто-то насыпал туда спрессованного угля.
А перед Витькой лежали листовки, которые он тщательно переписывал своим совсем ещё детским подчерком с одного образца.
И тогда Витя Третьякевич сказал:
— Вот, теперь вижу, что не ошибся. Вы, мои друзья, правильным делом занимаетесь.
Он говорил так, потому что был уверен, что раз уж Витька Лукьянченко переписывает листовки, так и все остальные непременно должны быть участниками борьбы.
Третьякевич улыбался, — также улыбался, с обожанием глядя на своего старшего товарища, Витька Лукьянченко.
И Лукьянченко сказал:
— У меня здесь в ставнях специальная дощечка, которую можно отодвигать и следить за тем, что на улице делается. Как стук раздался я, честно говоря, трухнул малость. Думал, может опять немцы на постой наведались, а то и полицаи с обыском. Собрался уже листы под половицу прятать… У меня, знаешь, одна половица отодвигается, а под ней — тайник…
Витя Третьякевич улыбнулся, и произнёс:
— Ну у тебя кажется весь дом из тайников состоит.
— Ага! — самодовольно ухмыльнулся Витька Лукьянченко, который действительно устроил у себя в доме несколько тайников, и очень ими гордился.
А затем Лукьянченко сказал:
— Но как же я обрадовался, когда тебя увидел! Вот кого нам не хватало: Вити Третьякевича. С тобой мы так дело поставим, что прогоним этих гадов из нашего города…
Тут взгляд Лукьянченко метнулся по прилегавшей к его доме улочке, и он прошептал:
— А ну-ка, Витя, давай сюда. Да поскорее.
И Третьякевич даже не оглядываясь перемахнул через подоконник, а Витька Лукьянченко захлопнул ставни.
Теперь только стоявшая на столе лучина давала свет. Вокруг неё был наиболее яркий круг света, дальше пульсировал круг больший по размерам, но менее яркий, и в этом круге видны были написанные Витькой Лукьянченко листовки.
Витя Третьякевич примкнул к небольшому отверстию на ставнях, и следил за улицей. И он увидел двух полицаев, которые быстро шли, но потом неожиданно останавливались, делали резкие движения, и опять шли дальше. Эти существа казались болезненными вкраплениями в окружающий их тихий вечер.
Но вот наконец полицаи прошли. Тогда Витя Третьякевич уселся на стул возле стола, а Лукьянченко уселся на свою низенькую кроватку.
И Витя спросил:
— Ну, как тут у вас?
Лукьянченко сделал такое порывистое движение, будто собирался куда-то бежать, и ответил возбуждённо:
— У нас здесь такие дела…
— А Серёжа Тюленин? — спросил Витя.
Это было имя юноши, которого Витя Третьякевич хорошо знал не только по школе, но и потому, что их дома располагались рядом.
— Тюленин у нас герой… Он такие дела устроил… Он… он…
— Ну. Не томи! Он жив здоров?
— Давай я лучше тебе всё по порядку расскажу. Здесь очень интересная история выйдет.
— Я согласен, — кивнул Третьякевич.
И вот Витька Лукьянченко начал рассказывать…
Глава 9
Серёжкино геройство
Пожалуй, если дословно передавать рассказ Лукьянченко, то мало что будет понятным. От излишнего возбуждения, от желания немедленно продолжать борьбу, мальчишка часто сбивался, пересказывал с место на место, а то и вовсе, вытаращив на Витю Третьякевича свои не по военному мягкие, бархатные глаза, начинал истово нахваливать Серёжку Тюленина.
Но лучше уж сначала рассказать, кем был Тюленин в воспоминаниях Вити Третьякевича, и дальше перейти к описанию его славных деяний.
* * *Друзьям хорошо было известно, какая большая у Тюлениных семья: пожилые мать, отец, а у них — десять детей: братьев и сестёр. И Серёжка Тюленин был самым младшим во всей этой ораве.
В газете «Социалистическая родина» за 1937 год появилась статья, названная «Почему меня считают неисправимым?», подписанная Серёжей Тюлениным.
И в этой статье, двенадцатилетний паренёк объяснял, что мало ему внимания уделяют и в школе, и дома; и именно поэтому он, Серёжка, разбаловался: он бил стёкла в кинотеатре, когда его не пустили на вечерний сеанс; он дёргал девчонок за косы, он прогуливал школьные занятия…
В конце этой статьи Серёжка обещал, что исправиться.
А в школе Серёжку ждали настоящие, хорошие друзья, там был комсорг Витя Третьякевич, который, видя Серёжкино шалопайство, все силы прикладывал к тому, чтобы повлиять на него; тем более, что и дома их, расположенные в бедном Краснодонском районе Шанхае, стояли рядом.
Дома у Тюлениных книг практически не было, что вовсе не значит, что у Тюлениных была какая-то плохая семья. Просто при таком количестве ртов, престарелым родителям приходилось постоянно вертеться, но и то — они едва выкручивались, едва не голодали.
О многом говорит например то, что в начальную школу Серёжка ходил в каких-то несуразных, стоптанных ботинках, зашнурованных самой грубой верёвкой; и одежду он носил великоватую для себя, и изношенную — явно с чьего-то плеча.
Но Витя Третьякевич привил Серёжке любовь к книгами. Вот только беда — и Третьякевичи жили небогато, и не могли похвастаться обширной библиотекой…
Вот тогда то и познакомился Серёжка с Валей Борц. Знакомство произошло не в школе, потому что Валя училась не в школе имени Ворошилова, а в другой известной Краснодонской школе имени Горького № 1. Познакомились они в парке, где по очереди угостили друг друга мороженым. И выяснилось, что дома у Валерии собрана превосходная библиотека.
Вот к Вали то и наведывался теперь Серёжка, если хотел взять что-нибудь почитать, или просто поболтать.
И в то же время Серёжу тяготило то, что его семья живёт так бедно. Нет — он вовсе не хотел каких-то несметных богатств, не хотел роскоши — это противоречило самому воспитанию его, когда он знал, что многие ещё живут в нужде, и всякое личное богатство — это дополнительная бедность какого-то другого человека. Но его тяготило то, что он своим ртом, своим желудком, своим желанием хоть иногда иметь новую одежку ещё больше усугубляет бедность своей семьи.
И, учась в седьмом классе, Тюленин пытался поступить в училище трудовых резервов, которое тогда только организовывалось. Пришёл туда вместе с несколькими своими товарищами, которые хотели также как и он работать. Не у всех этих ребят были такие же бедные как у Серёжки семьи, просто им хотелось поскорее принести пользу своей Родине.
Хмурый, усатый работник горсовета спросил:
— Вы учитесь?
— Ага! — поспешно воскликнул Серёжка Тюленин, который полагал, что это его признание поможет ему поскорее устроиться на работу.