Михаил Кураев - Записки беглого кинематографиста
Русский язык был у Хейли хорош, но своеобразен. И дело даже не в неискоренимом мягком акценте, но в своеобразии словотворчества. На редсовете, например, она свободно могла осадить своего коллегу: «Яша, ты сегодня говорил нечленообразно», — имея я виду одновременно и членораздельность, и своеобразность.
Новый секретарь нового директора, услышав огромное имя Назыма Хикмета, уже лишилась способности различать акценты южные и северные.
Директор тут же прервал ход запланированных дел. Был перенесен куда-то неотложный просмотр. Убедившись в том, что кабинет еще не вполне оборудован для приема столь важной особы, директор послал готовых к услугам администраторов в магазин за азербайджанским — непременно азербайджанским! коньяком, фруктами и цветами на Сытный рынок, благо рядом.
В пятнадцать часов к подъезду студии были высланы доверенные лица. Ровно в пятнадцать в приемную директора пришла Хейли и попросилась на прием.
На нее замахали руками.
Тогда она сказала, что у нее есть для Ильи Николаевича сообщение от Назыма Хикмета, и прошла в кабинет под изумленными взорами присутствующих.
О чем уж они там говорили, история не упомнила, но знавший цену шутке бывший актер ТРАМа, бывший директор Дома ученых в Лесном, бывший лагерник и руководитель лагерного коллектива музыкальной комедии, выдавший на зоне блистательную постановку оперетты И. О. Дунаевского «Вольный ветер», не только не вспылил, но и сам со смехом потом не раз рассказывал, как попал впросак.
Хейли же, сохраняя полную серьезность, лишь поведала о том, как была внимательно выслушана после признания в своей «немножко шуточке».
Действительно, едва севший в знаменитое кресло карельской березы, директор знать не знал, как надо обходиться с лицами всемирного полета, и, узнав, что никакой Назым, никакой Хикмет Ран на него не грядет, на радостях наобещал Хейли полную поддержку в решении ее проблем.
Это нынче в чести люди, умеющие здорово решать свои проблемы, а Хейли была человеком старых правил, и пользуюсь случаем отдать ей должное.
Однажды прямо на работе у меня ужасно заболели глаза. Мы сидели с Хейли в одном кабинете. Она тут же сказала: «Едем!» — «Куда?» — «Тебя будет смотреть главный окулист Военно-медицинской академии!» Я обрадовался, даже боль вроде поутихла.
Днем на стоянке напротив студии такси можно было взять без труда, и мы помчались на Пироговскую набережную, на кафедру глазных болезней Военно-медицинской академии. Через пятнадцать минут я уже был в кабинете высокого седовласого генерала в белом халате.
Генерал занимался мною не менее получаса. Мы уже говорили не только о глазах и болезнях. Перед тем как проститься, я спросил генерала, давно ли он знает Хейли Арнольдовну. «Кого?» — переспросил генерал, пригнув ко мне голову. Я повторил. «Я вижу ее первый раз», — генерал виновато улыбнулся, как бы признавая свою непростительную неосведомленность.
Когда я спросил Хейли, как же я все-таки попал в кабинет заведующего кафедрой в академии, она ответила, никак не преувеличивая свой подвиг: «Я подумала, что уж он-то должен знать, почему у тебя разболелись глаза», сказала почти небрежно, как о само собой разумеющемся.
Итак, прошло три дня, ровно три дня, история с Хикметом еще расползалась по студии, достигая дальних уголков цеха осветительной техники, пошивочного и ЦДТС, когда в полдень у секретаря сценарного отдела, Сотниковой Ксении Николаевны, зазвонил телефон.
Дело обычное.
Она сняла трубку.
— Добрый день, — раздалось в трубке, — с вами говорит Назым Хикмет…
— Ха-ха-ха! — сказала Ксения Николаевна и повесила трубку.
Здесь надо сказать, что Ксения Николаевна не случайно знала французский, была человеком, когда нужно, абсолютно светским, знала дипломатический этикет и могла с достоинством представлять и Петербург, и Ленинград в любом обществе. Природная горошинка в горле делала ее французский совершенно натуральным.
Телефон зазвенел снова.
— Простите, — раздалось в трубке, — это киностудия «Ленфильм»? Сценарный отдел?
— Да, да, да! — с вызовом, узнав прежний голос, почти выкрикнула Ксения Николаевна. — А ты — Назым Хикмет?!
— Да, я Назым Хикмет, — подтвердил изумленный собеседник.
— Ха! Ха! Ха! — для понятливости раздельно произнесла Ксения Николаевна, начиная злиться на надоедливого шутника. Ей стенограмму худсовета надо расшифровывать, а тут…
Семнадцать лет, проведенных в турецкой тюрьме, и десять лет непрерывной борьбы за мир в первых рядах Всемирного Совета Мира воспитывают упорство и твердость в достижении цели.
Телефон зазвонил в третий раз.
— Извините, — раздалось в трубке, — почему вы бросаете трубку?
— Если ты и дальше будешь себя называть Назымом Хикметом, я снова бр’ошу тр’убку! — Питерские дамы, прошедшие блокаду и эвакуацию, умели за себя постоять и перед маршалами, и перед шпаной.
— Я действительно Назым Хикмет, — сказал человек в трубке.
— Хватит вгать! Если ты действительно Хикмет, ты должен знать по-фр’анцузски!
— Я знаю по-французски, — сказал совершенно растерявшийся человек. В Советском Союзе с ним еще никто так не разговаривал. Вот уже десять лет он пользовался нашим искренним гостеприимством и неподдельной любовью, сочувствием. Книги его стихов в многочисленных прекрасных переводах издавались огромными тиражами, его пьесы «Легенда о любви», «Чудак», «А был ли Иван Иваныч?», а в особенности «Дамоклов меч» были украшением репертуара русских театров как в столице, так и в провинции. (В «Дамокловом мече» Театра сатиры блеснул и навсегда запомнился неподражаемый Папанов!) И вот на тебе, может быть, впервые после турецкой тюрьмы с поэтом разговаривали на «ты» и так непримиримо.
— Хогошо, — отступила на полшага Ксения Николаевна, не лыком шитая и решившая вывести на чистую воду настырного обманщика. — Я хочу послушать, как ты знаешь по-фр’анцузски. Давай! Я слушаю.
— Un, deux, trois, quatre… — В трубке звучал неуверенный голос человека, не представлявшего себе, до какой цифры надо считать, чтобы убедить непреклонную даму.
— Cing! Six! Sept!.. — перебила Ксения Николаевна. — Знаешь, что я тебе скажу, дор’огой Хикмет, у нас до четыгех любой дур’ак по-фр’анцузски считать умеет. А ты по-английски знаешь?
— Знаю, — сказал знаменитый писатель.
— Гуд бай! Понял? — И трубка полетела на аппарат.
Мы застали Ксению Николаевну в возбужденном, приподнятом и отчасти боевом настроении.
— Звонит какой-то дур’ак, — поспешила поделиться с нами своей победой взволнованная женщина, — называет себя Назымом Хикметом, считая, что я дур’очка…
— Ксюша, а вообще-то Хикмет в Ленинграде, — сказала все знающая про писательский мир Ирина Николаевна, — он вчера прилетел из Дюшамбе, там у него была премьера.
— Пр’ивет! — У Ксении Николаевны округлились глаза. — Он что, мог сам позвонить на студию?
— Мог.
— Какого чегта его к нам пгинесло?! Что ему, дома не сидится? Агрессивный тон, увы, совершенно не соответствовал опрокинутому выражению лица.
— Дома он, Ксюша, как раз и насиделся, — усмехнулся Дима Иванеев, — целых семнадцать лет.
— Если это был он, меня завтр’а пгосто выгонят… Откуда я знала, что это он? Я думала, это Хейли…
— А что ты ему сказала?
— Много сказала! Как р’аз на увольнение по статье, без выходного пособия. Дугаком назвала. Доигр’ались!
Через два дня после личных телефонных переговоров с директором студии Назым Хикмет Ран появился на «Ленфильме».
Легендарный человек был интересен всем, кроме Ксении Николаевны, разумеется.
По ходу беседы с директором элегантный гость как бы между прочим поинтересовался, кто снимет трубку, если позвонить в сценарный отдел.
— Вы будете иметь дело с главным редактором, — не понял вопроса директор.
— Да, но у него есть секретарь?
— Разумеется, старый опытный работник.
— Я хотел бы познакомиться…
Можно ли отказать такому гостю в таком пустяке?
Как только в кабинет директора вошла приглашенная Ксения Николаевна, Назым Хикмет встал, чем вынудил подняться и Илью Николаевича.
Ни Ксюша, ни Хикмет и виду не подали, что имели случай познакомиться.
— Я надеюсь сотрудничать с вашей студией, — сказал турецкий писатель.
— Мы будем очень р’ады, — сказала Ксения Николаевна.
Наверное, именно это и хотел услышать гость, он поблагодарил даму кивком красивой седой головы и улыбнулся одними усами.
Мы с нетерпением и страхом ждали возвращения Ксюши из директорского кабинета.
Мы даже боялись что-нибудь предполагать, и так все было ясно.
— Какой он тугок?! Никакой он не тугок! Ногмальный евр’опеец, — поделилась своим первым впечатлением вернувшаяся в сценарный отдел Ксения Николаевна, пошатнув укоренившийся предрассудок о том, что турки — люди, склонные к крайностям.
