Георгий Миронов - Заговор, которого не было...
Все условия были созданы молодому ученому для научных изысканий. Однако честолюбие бедного поповича или (почему бы и нет) жажда справедливости и социального равенства приводят его в стан социал-демократов.
25 мая 1905 г. М. М. Тихвинский как профессор было произведен в чиновники V класса, что, в соответствии с «Табелем о рангах» давало право на личное дворянство. И в это же время честолюбивый попович участвует в студенческих волнениях, в его квартире полиция производит обыск. В декабре 1905 г. полиции становится известно, что молодой профессор скрывает у себя дома руководителя восстания саперов Б. Ждановского! Сей факт докладывается по инстанциям. Поступки дворянина и ученого обсуждаются Министерством внутренних дел, Министерством финансов и киевским губернатором. Казалось бы, что тут думать — с точки зрения юриспруденции тех лет, — виновен, во всяком случае, заслуживает удаления с кафедры, а, возможно, и лишения личного дворянства. Однако сатрапы «Николая Кровавого» почему-то решают никаких мер против молодого профессора не принимать. Авось одумается, продолжит свои полезные занятия наукой, к коей он явно имел большую склонность.
При этом замечу, корреспондируя сей факт с теми фактами, что будут иметь место в творческой биографии ученого спустя 15 лет, что в тогдашнем деле Тихвинского было немало убедительных доказательств его вины перед законом...
Подпольная кличка «Эллипс»На это мало кто раньше обращал внимание, но будущий контрреволюционер, между прочим, действительно вошел в историю революционного движения в России. Его упоминают в своих воспоминаниях многие «старые большевики» — как химика, «спеца» по изготовлению «бомб» для большевиков-боевиков. Упоминают и его подпольный псевдоним «Эллипс», называют его «талантливейшим инженером». В 1934 г. издательство «Старый большевик» выпустило книгу «Первая боевая организация большевиков» (1905—1907). Поскольку из песен тогда еще слов не выбрасывали, в том числе и из песен о славном революционном прошлом ВКП(б), то без упоминания активного члена боевой технической группы ЦК нельзя было обойтись. Это уже потом, спустя несколько лет, почти не останется тех, кто мог бы что-то вспомнить, а случайно уцелевшие будут в своих мемуарах преподносить уже стерилизованную, переписанную (по Оруэллу) историю. В 1934 г. еще помнили. Но уже не могли «помнить» подлинную фамилию расстрелянного «контрреволюционера». Вот почему в этой книге, давно по ряду причин ставшей библиографической редкостью, о Тихвинском упоминания присутствуют, но фигурирует он в воспоминаниях лишь под подпольными кличками — «Эллипс» и «Добрый». Ну, «Эллипс» — скорее от технической специальности, а «Добрый», судя по всему, в какой-то степени отражает характер молодого профессора. Вот почему я склонен верить воспоминаниям тех, кто пишет о Тихвинском с симпатией, и не верить или верить с большими оговорками мемуарам, например В. Д. Бонч- Бруевича, писавшего в 40-х гг. о встречах с Тихвинским в Цюрихе, куда приват-доцент Киевского университета прибыл для встречи с находившимися в эмиграции руководителями российской социал-демократии. Мало того, что молодой ученый предстает в воспоминаниях как крайне неприятный, озлобленный, экстремистски настроенный человек, он еще и весьма подозрителен большевикам- эмигрантам: уж не провокатор ли — высказывали они тогда якобы предположения... Хотя никаких подтверждений этим предположениям не приводится, Бонч-Бруевич высказывает даже предположение: не из-за Тихвинского ли провалились мастерские по изготовлению взрывчатых веществ для террора? Столь негативная оценка бывшего товарища по партии становится понятна, когда читаешь следующий пассаж в мемуарах: «В 1919 (тут Бонч-Бруевичу изменяет память, ибо до ареста в 1921 г. Тихвинский был вне подозрений, спокойно служил советской власти. — Авт.) он оказался одним из вредителей, направив все свое устремление против Советской власти и против диктатуры пролетариата».
И далее: «Он был изобличен в пересылке сведений своим бывшим хозяевам-капиталистам о работе нефтяных промыслов и всевозможных иных по советскому строительству, был арестован ВЧК, после доклада этого дела Владимиру Ильичу (!) был приговорен к расстрелу и расстрелян как злостный враг диктатуры пролетариата. Так окончилась жизненная карьера этого ненавистника ортодоксальной социал-демократии, который так зло проявил себя еще в Цюрихе в 1900 г.».
Никаких доказательств «провокационной деятельности» бывшего «товарища по партии» В. Д. Бонч-Бруевич, разумеется, не приводит, как не затрудняли себя доказательствами в 1921 г. петроградские партийцы. Но не будем здесь размышлять над своеобразием человеческой памяти, нашим умением «задним умом» объяснять события и факты прошлого. Не будем иронизировать над признаниями старых большевиков, на протяжении нескольких десятилетий не раз отказывавшихся от своих товарищей по борьбе, когда их приговаривали к расстрелу, и вновь вспоминавших о замечательных человеческих качествах пламенных революционеров, когда прокурорскими работниками доказывалась юридическая невиновность погибших в результате внесудебной расправы. Бог им судья. Поразмышляем над другим. При том, что «Дело Тихвинского М. М.» практически — пустая папка, история сохранила ряд фактов, характеризующих этого человека неоднозначно, давая возможность взглянуть на эту неординарную фигуру как бы с разных ракурсов. Итак, вернемся в 1905—1906 гг., когда, по позднему убеждению В. Д, Бонч-Бруевича, враг диктатуры пролетариата и возможный агент охранки Михаил Тихвинский служит вначале приват-доцентом, а затем и профессором в Киевском университете, помогает социал- демократам в изготовлении бомб для их террористической деятельности, укрывает, сильно при этом рискуя, партийцев-подпольщиков.
Подпольная кличка «Добрый»Попробуем взглянуть на жизнь молодого ученого как бы сквозь факты его «общественной» деятельности. Что это был за человек? Злой или «Добрый» (может, кличку дали от противного?), надежный, порядочный или так себе?
Вот, скажем, факты семейной жизни. Мать его, вдова священника, получала пенсию 28 рублей. Михаил Михайлович не только постоянно оказывает ей материальную помощь, но и фактически «выучивает» брата Всеволода. В декабре 1906 г. младший брат, наконец, заканчивает Санкт- Петербургский университет.
А вот другой штрих: 11 января 1911г. Совет министров России издал постановление «О недопущении в стенах высших учебных заведений студенческих собраний и вменении в обязанность полицейским чинам применять быстрые и решительные меры против них».
Посчитав сей факт проявлением политических репрессий против российской интеллигенции, считая политику тогдашнего министра просвещения недемократической и «репрессивной», 131 видный представитель передовой русской науки, крупнейшие профессора российских университетов покинули свои должности. Подали в отставку. Среди них был и молодой ученый М. М. Тихвинский. Что, тоже, скажете, полицейская провокация? Хотел тогда еще проникнуть в сплоченные ряды большевиков, чтобы «заваливать» подпольные мастерские «бомбистов»? А может с дальним прицелом создавал себе репутацию прогрессивного представителя российской интеллигенции, чтобы после 1917 г. проникнуть на руководящие должности при советской власти и выдавать секреты советской промышленности коварному шведу Нобелю? Не укладываются факты в прокрустово ложе явно заданной концепции мемуариста В. Д. Бонч-Бруевича. Зато они вполне в рамках жизни типичного для начала века, действительно прогрессивного российского интеллигента.
9 марта 1911 г. профессор М. М. Тихвинский подает ректору Киевского политехнического института заявление следующего содержания:
«Увольнение деканов А. Нечаева, С. Тимошенко и К. Шиндлера и невозможность возвращения этих видных профессоров, честных и бескорыстных работников на благо института, заставляет меня как одного из их избирателей (не в нынешнем, естественно, значении этого слова; поясним читателям, не знакомым с системой высшего образования в дореволюционной России, что на вакантные должности профессоров избирали, как правило, из числа читающих самостоятельные курсы приват-доцентов, в выборах участвовали преподаватели, уже имеющие профессорское звание; таким образом, Михаил Михайлович счел своим долгом чести вступиться за людей, которых считал компетентными специалистами и порядочными людьми и за которых на выборах в свое время отдал свой голос), просить Вас ходатайствовать перед высшим начальством об освобождении меня от должности профессора Киевского политехнического института, так как происшедшие печальные события расшатали мое здоровье». Напомним, что профессору Тихвинскому было тогда всего 43 года... Для какого-то из читателей сей возраст и покажется преклонным, для автора этих строк, давно его, увы, перешагнувшего, — Михаил Михайлович был просто в расцвете сил.
