Жорж Бордонов - Реквием по Жилю де Рэ
К Екатерине старик относился с почтением, однако ее горе ничуть его не трогало. На своем веку он столько повидал бед! Да и вообще дед взирал на женщин свысока! Они были для него не более чем жалкими игрушками, помогающими скрасить жизнь. Он относился к ним с презрением и всегда осыпал насмешками. Хотя обойтись без слабого пола не мог: побыв вдовцом не больше двух-трех недель, он женился вновь — на бабке Жиля де Сийе…
Екатерина Туарская:
Превозмогши обиды и оскорбления, что нанес ей Жиль, она тоже посчитала своим долгом прибыть в Нант, чтобы увидеть, как умрет ее супруг. Екатерина остановилась у Рене де Ласуза, брата Жиля. Тот предоставил ей покои в верхнем этаже Ласузского замка, лучших и не пожелаешь. Униженная, убитая горем женщина уединяется там сразу же по приезде в замок: она ищет одиночества, потому как боится, что на нее станут показывать пальцем и насмехаться. Это убежище служит ей и трапезной, и спальней. Она молилась с самого первого дня процесса, бесперечь и самозабвенно, надеясь, что вина Жиля не столь уж безмерна, как говорят, и трепетала, страшась, что и ее, не приведи Господь, вызовут в суд. Однако судьи из уважения к ней оставили ее в покое. Точно так же отказались они слушать и Рене де Ласуза. Сколько раз Екатерина порывалась отправиться к монсеньору герцогу Бретонскому и броситься ему в ноги. Но деверь решительно отговаривал ее.
Екатерина была женщина высокая, худощавая, красота ее уже поблекла. На тонкой шее, обтянутой полупрозрачной кожей, сквозь которую видно, как пульсирует гортанная артерия, голова ее казалась совсем маленькой, почти крохотной. Однако, невзирая на одиночество, душевную боль и крайнее отчаяние, она сохранила былую грациозность. Ей бы хоть самую малость ласки — и стан ее обрел бы прежнюю легкость, до срока потускневший лик вновь расцвел бы яркой краской, а исполненные глубокой печали глаза снова озарились бы радостью. На Екатерине черное вдовье платье, но на голове, несмотря на траур, — прошитый золотой нитью высокий остроконечный колпак. Ее тонкие пальцы сжимают молитвенник. Рядом в маленькой кроватке спит Мария де Рэ. Она — плод коротких мгновений любви, которыми скупо одаривал Екатерину Жиль; у нее тот же лоб, что и у Жиля, тот же рот и те же черные, как смоль, волосы.
Екатерина больше не в силах читать. Вечером Рене де Ласуз принес ужасную весть: «Жиль осужден на смерть. Завтра его повесят, а после сожгут на костре». Рене пожелал остаться с нею, но Екатерина попросила его уйти. К чему теперь пустые разговоры! Ей надобно молиться за Жиля. Перед сном маленькая Мария спросила ее: «Мама, а кого завтра будут вешать?.. Ты ведь знаешь, раз плачешь!»
После того как служанка подбросила поленьев в камин, Екатерина закрыла книгу и задула свечи. Взошла луна, она освещает ее маленький, почти детский профиль и кончики пальцев, увенчанные длинными полированными ногтями. Екатерина размышляет: «Думал ли он хоть раз о Марии и обо мне? Он даже не просил позволения свидеться! Значит, ему незачем наше прощение. Еще недавно он не был таким жестокосердным, его тянуло к нам…»
И тут на нее медленно и невольно, подобно приливным волнам, накатывают воспоминания…
Екатерина вспоминает тот день, когда Жиль впервые объявился в Туаре… Он был один. Сказал, что гнался за волком и заплутал. И попросил ночлега у «своих дражайших кузин». Приняли его очень радушно! Жиль был красив, в изысканном платье, и вид у него был какой-то таинственный. От нежданного гостя исходило неповторимое обаяние, присущее только отроку, когда тот мужает и становится юношей. За ужином Жиль говорил прекрасные, удивительные речи. С самого начала поразил его пристальный взгляд — он действовал на всех завораживающе:
«Этот взгляд и вскружил мне голову. Он пронзил меня и словно околдовал — я даже не слышала, что говорил Жиль, хотя слушала его с большим вниманием. А под конец ужина мне уже казалось, что еще никогда в жизни я не встречала такого прекрасного и красноречивого человека, как Жиль, и что мне благосклонно ниспослало его само небо. Мне тогда было пятнадцать лет! А ему — шестнадцать. Однако выглядел он много старше меня — наверное, из-за своего гордого и даже надменного вида. Мне вдруг захотелось понравиться ему и не колеблясь открыть всю душу. Но Жиль уехал. А на прощание он обратился ко мне как бы с немой мольбой и строгим наказом. Я сама не помню, как бросилась ему на шею, а после убежала в свои покои, не находя себе места от печали…»
Красивые пальцы женщины прикасаются к воспаленным векам, а потом — к устам, из которых вот-вот вырвется стон.
«Но не прошло и недели, как Жиль прибыл снова, он привез подарки матушке моей и мне и еще раз поблагодарил нас за радушие. То были миниатюрные украшения, миндаль и фрукты, засахаренные в меде, и вот этот молитвенник. На первой странице он начертал мое имя и, как признался сам, нарисовал наш фамильный герб. Жиль гостил у нас чуть дольше, нежели в первый раз, и был уже не такой скрытный, как прежде. Я была без ума от счастья. И все ждала, когда он наконец заговорит. Задала ему тысячу немых вопросов, а он отвечал мне своим пристальным пылающим взглядом. Я чувствовала — он хочет, чтобы я стала его женой и подругой — мне и самой этого хотелось, — но сказать никак не решается. Мгновения тянулись, точно столетия. Робкие вопрошающие взгляды, призрачная надежда на любовь — для меня это самые дорогие воспоминания. У него были такие горячие уста, такие нежные руки, а низкий голос звучал так мягко, так сладко. Его речи и ласки вскружили мне голову. И Жиль, поняв, что пленил и околдовал меня, сказал: „Ты моя самая желанная. Будь мне женой. Но мил ли я тебе?“ И еще сказал, что мы с ним очень близкие родственники и что надобно ждать разрешения из Рима, ибо повенчаться мы сможем лишь с высочайшего позволения папы: „Ждать придется годы, Екатерина! Долгие-долгие годы! Для нас обоих они превратятся в боль и муку — в сущую пытку, ибо желание страшнее самой жестокой жажды! Доверься мне. Я хочу счастья нам обоим. Мы должны быть вместе — вот как сейчас, когда руки наши сплелись в радостном порыве“. И я, несказанно обрадовавшись, согласилась с ним во всем и уступила. Больше того: срок, что он испросил, чтобы как следует все устроить, прежде чем меня увезти, показался мне нескончаемо долгим, и я принялась умолять его не мешкать, и Жиль, в конце концов, согласился, хотя и заявил, что это-де отнюдь не безопасно…
Я сделала все, как он велел. И в назначенный день пошла в лес, к берегу речки Туэ. Из заброшенной хижины, стоявшей неподалеку, выскочили трое, связали меня по рукам и ногам, отнесли в лодку и налегли на весла. Жиль с лошадьми ждал на другом берегу, с ним были еще какие-то люди. Он быстро развязал меня. А между тем в Туаре поднялась тревога — из замка уже мчались солдаты… но было слишком поздно. И все же мы страшно боялись, что нас поймают…»
На шпалерах, что прямо напротив, Екатерина видит тех всадников — ей чудится, будто все это было не так уж давно. Она слышит звонкий топот копыт, тяжелое дыхание лошадей. И различает совсем юную, пятнадцатилетнюю девочку с распущенными, развевающимися на ветру волосами. Белые, оскаленные зубы Жиля, его только-только пробившиеся усы и бороду, высокие сапоги и красные перчатки. Ах, какими же зелеными казались тогда поля и леса и как остро пахло жизнью!
«А ночью, на привале, я думала, он захочет сделать меня женщиной. И я была согласна уже загодя. Однако он не покусился на мою честь. Я была ему признательна за это, тем более, что чувствовала, как его сжигала необоримая страсть. Но Жиль, поборов ее, с тяжким вздохом вырвался из моих объятий. На рассвете мы тронулись дальше. В назначенном месте нас уже поджидал старый сир де Краон с каким-то монахом и двумя или тремя сеньорами из местных. Там-то нас спешно и повенчали…»
Крохотная часовенка с сырым низким сводом, убогий алтарь с древними незамысловатыми фигурками, а на стенах росписи, изображающие распятого Христа, Богородицу с огромными зелеными глазами и изумленно глядящего Иоанна Крестителя с курчавой головой. И Жиль, преклонивший колени среди надгробий на могилах безвестных рыцарей, рядом со своею юной супругой. И жирный монах, заунывно читающий благословение и опасливо поглядывающий на входную дверь, которую охраняют вооруженные люди во главе со стариком Краоном, опирающимся на длинный меч. Екатерина не в силах сдержать рыдания.
«Наша первая ночь была странная, мучительная, просто отвратительная, как, впрочем, и все последующие ночи в нашей безрадостной жизни. Но я и помыслить тогда не могла, что вместе с нею придет конец моему счастью. Мне казалось — любовь между мужчиной и женщиной и впрямь похожа на то, к чему склонял меня Жиль. И я корила себя за то, что всему изумляюсь и силюсь от него увернуться. Я надеялась, что со временем стану более покладистой — когда одолею стыдливость. Как бы то ни было, а поутру Жиль проснулся совершенно другим человеком».
