Алексей Югов - Отважное сердце
Казнить после всего этого самовольно князя Александра — означало бы тяжко оскорбить великого хана Хубилая. А в теперешних стеснённых обстоятельствах Берке не мог отважиться на новую ссору — да ещё с самим великим ханом!
Второе: открытым убийством Александра в Орде русский народ не запугаешь, а только ожесточишь.
И, наконец, третье: ведь Новгород-то всё ещё не покорён. Новгородцы строптивы. И как раз в эти дни там собирают войска сын и зять Александра…
Разве покойный отец князя Александра — Ярослав — был казнён в Великой Орде? Нет, но он умер по выезде из неё, в пустыне, ровно через шесть дней после того, как старая ханша Туракина поднесла ему прощальную чашу с вином…
Итак, решено было явной казни Александра Ярославича не подвергать. Но и надо было беспримерно покарать этого могучего и опасного русского князя.
…Совещание об этом, созванное в шатре Берке, длилось уже много времени.
Берке такими словами закончил свою вступительную речь:
— Он мог бы бежать из своей страны подобно брату своему Андрею. Он мог бы укрыться в Новгороде. И вот этот гордый воитель ничего такого не делает, но приходит к нам просить за народ свой. Он сам вкладывает голову в силок! Что заставляет его поступить так?… Прошу вас: думайте!
Первой высказалась старшая жена Берке — Тахтагань. Это была пожилая монголка с большим и плоским лицом, с которого так и сыпались белила. Ханша уже с утра была пьяной от водки из риса, ячменя и мёду.
— Сделай ему тулуп из бараньих хвостов, — сказала Тахтагань. — И пусть этот князь Александр до самой смерти своей седлает тебе коня и отворяет дверь перед тобою!
Она злобно хихикнула и протянула руку за чашкой кумыса.
Старейший из советников хана — князь Егу, сморщенный, с подслеповатыми, больными глазами, — присоединился к мнению ханши.
— Тахтагань-хатунь говорила правильно, — закончил он, — привяжи ему на шею цепь повиновения!
— Да, надо оборвать Александру крылья! — прохрипел князь Бурсултай.
— Это не дело — дать ему возвратиться и оставить вину русских, не покарав его! — поддержал их третий князь — Чухурху.
И только один-единственный голос в совете послышался в пользу Невского. Это был седой, девяностолетний полководец на покое — Огелай. Он участвовал ещё в самых первых походах Чингисхана, и за это татары особенно почитали его.
Вот что сказал Огелай:
— Искандер Грозные Очи — это человек, который имеет сильное войско и хорошо управляет своим народом. Тебе он исправно бы платил дань, если бы мы сами не озлобили народ русский чрезмерными поборами и требованием русских воинов в наше войско. Александр считает самыми главными врагами своего народа немецких и шведских рыцарей. Так не мешай ему сокрушать государей Запада! Дед твой никогда не убивал сильных государей, если они чтили его. Я кончил…
Чухурху злобно зашипел и долго с насмешкой щёлкал языком в ответ на речь Огелая.
— Какие жалкие слова я сейчас слышал! — вскричал он. — Словно старая баба говорила! Ты недостоин доить кобылицу, Огелай, — тебе только корову доить!
Князья и вельможи захохотали. Оскалил зубы и сам Берке.
Тогда, ободрённый этим, злобный Чухурху закончил так:
— И не верь, Берке, тем советникам, которые хотят запугать тебя недоступностью Новгорода. Он лишь в пору дождей недоступен. А как только стужа зимы скуёт льдом реки, озёра и болота — наши кони легко достигнут этого города, и ты овладеешь им. А рыцари-немцы помогут тебе с Запада.
— Да, мы поможем тебе, великий государь! — послышался голос с чужестранным выговором.
Все посмотрели в ту сторону.
Заговоривший иностранец был ростом великан. У него было лицо европейца, но только непомерно большой казалась и выступала вперёд нижняя челюсть. Он был рыжий, кудрявый, с плешью. На затылке лежала шапочка. Облачён он был, как знатный татарин.
Это был тот самый английский рыцарь ордена Тамплиеров, по имени Пэта, который в нашествие Батыя предводил правым крылом татарских войск, что вторглись в Чехию. Пэта тогда потерпел от чехов поражение. Другого Батый казнил бы немедля на глазах войска, но англичанин был нужен татарам для других дел. Его только отстранили от командования войсками, и он сделался главным советником ханов по делам Руси и Европы.
Берке кивнул головой; сэр Джон Урдюй Пэта заговорил:
— Для могучей шеи князя Александра цепи и колодка будут самым лучшим ожерельем. Но вперёд ослепи его. А тогда заставь приковать его к ручному жёрнову, и пусть он будет одним из рабов твоих, которые мелют муку для шатров твоих!
Видно было, что совет рыцаря Урдюя Пэты пришёлся по вкусу Берке. Однако он молчал. Тогда, чтобы усилить в нём гнев против Александра, рыцарь добавил:
— Братья-рыцари уведомляют меня, что Александр поднимал на тебя грузин.
Лицо Берке сразу покрылось синеватыми пятнами — от гнева.
Казалось, ещё мгновение — и старый хан даст соизволение ослепить Александра. И всё же предостережения Огелая взяли в нём верх.
— Нет, Урдюй, — ответил он со вздохом, — нельзя этого сделать над Александром: это дурно отразится на готовности всех прочих подвластных нам царей и князей приезжать к нам в Орду. Все станут страшиться, что их в нашей благословенной Орде также может постигнуть немилость и внезапная казнь.
Рыцаря не смутил ответ хана.
— Тогда, — сказал сэр Урдюй Пэта, — возьми пример с твоей мудрой бабки — Туракины. Она отравила князя Ярослава медленным ядом, подсыпав его в прощальную чашу вина. Это была чаша почёта — он обязан был её принять. А умер он, как ты хорошо знаешь, через шесть дней после выезда из Большой Орды. И вот гостеприимство осталось ничем не запятнанным…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Надвигалась глубокая осень. Шли беспрерывные дожди. Вся степь смолкла и потемнела. Берке поворотил свои кочевые орды к Волге — на зимовку.
Но Александра всё ещё не отпускали. Правда, ему не мешали в своём отдельном русском стане принимать гонцов из Владимира и Новгорода и вообще управлять княжествами, ему подвластными. Ему не запрещали выезжать на соколиную охоту в окрестные степи, причём никто из татар в это время не надзирал за Александром. Кругом на десятки вёрст были только свои, русские, и все — на лихих конях.
И вот однажды, когда выехали на соколиную охоту, Григорий Настасьин стал умолять Невского бежать из Орды.
— Александр Ярославич! — взмолился он и голосом и взором, полным слёз. — Погубят они тебя здесь! Беги! Коней у нас много. Кони — сильные. Пока татары хватятся нас, а мы уж далеко будем. Ведь тебя же и народ весь заждался! Бежать надо, Александр Ярославич, бежать!…
— Замолчи! — пылая гневом, закричал на него Александр и резко остановил коня. (Остановил и Настасьин. Они были вдвоём с князем: свита ехала в отдалении.) — И никогда не смей оскорблять и гневать меня такими речами, — продолжал Невский. — Чтобы я бежал? Да они и преследовать меня не станут, татары! Они только этого и ждут. Ещё след коня моего не остынет, а уж триста тысяч этих дьяволов снова начнут резню на Владимирщине… Нет, наводить поганых на землю русскую, на народ свой, не стану… Да что я с тобой говорю про это! — всё ещё гневно воскликнул князь. — Не твоего ума дело! Знай своё. Ты — врач, ну и врачуй!
Но юношу не запугал гнев князя.
Настасьин обуреваем был страшными подозрениями: он, как врач, стал замечать в лице Александра Ярославича признаки, по которым определил, что татары медленно отравляют его.
— Прости, государь! — возразил Настасьин. — Потому и осмелился заговорить с тобой, что ведь врач я… Знал заранее, что огневаешься, но я должен сказать тебе.
Невский пристально глянул на своего лейб-медика,[15] на друга души своей:
— Что худого случилось? Говори!
— Помнишь, государь, — начал Настасьин, — как-то я сказал тебе, что у тебя под глазами опух стал делаться?
— Помню, помню… Так ведь и прошло всё: попил твоих травок каких-то, и как рукой сняло. Должно быть, поясницу простудил на ветру: эти кибитки ихние проклятые…
— Нет, государь, то не простуда была: яд они начали подсыпать тебе в пищу…
Александр Ярославич вздрогнул. Нахмурился. А затем сказал спокойно и презрительно:
— Весьма возможно. Это у них, у татар, в ходу. Ведь знаешь сам: родителя моего покойного зельем опоили в Большой Орде. Теперь за меня принялись… А ведь и как тут убережёшься? Кумысничать-то с ними то и дело приходится, — продолжал Александр. — То у князя Егу, то у князя Чухурху у того, у другого: без этого в Орде русскому князю нельзя и дня прожить.
— Эх, Александр Ярославич… — удручённым голосом произнёс Настасьин.
Оба задумались.
— Ну, а что делать будем, Григорий? — спросил Невский.
— Государь, ты должен дать обещание, — умоляюще произнёс Настасьин, что ежедневно, и утром и на ночь, будешь принимать из моих рук противоядие. Оно, — пояснил Григорий, — способно уничтожить многие яды!
