Дмитрий Петров - Юг в огне
— Браво!.. Браво!.. — зааплодировали офицеры. — Верно сказано.
— Значит, организуем офицерский союз? — вопрошающим взглядом обвел Константин присутствующих.
— Организуем!.. Организуем! — поддержали голоса.
— Организуем, — отнимая губы от руки Веры, прокричал черноусый сотник, плохо соображая, о чем шла речь за столом.
— А вы как на это смотрите? — иронически глядя на штабс-капитана Чернышева, спросил Чернецов.
Чернышев глубокомысленно задумался.
— Создать офицерский союз? — блеснул он стеклышками пенсне, взглядывая на Чернецова.
— Да.
— Что же. Если это нужно для пользы дела… не возражаю.
Виктор незаметно вышел на улицу. Было часов пять дня.
Он шел бесцельно, не зная куда себя деть. В казарму идти было еще рано. День стоял солнечный, тихий, безветренный. Радуясь весенней теплыни, на бульварах весело играли дети. В этот предвечерний час на улицах было еще больше, чем днем, празднично разодетого шумливого народа.
Отовсюду так и плескалось людское веселье, шутки, дружеские восклицания, жизнерадостный смех молодежи. Лица у всех приветливые, смеющиеся. Все куда-то неторопливо идут парочками или группами. И только он, Виктор, одинок. На душе у него стало пасмурно, сиротливо.
«Пойду в казарму, — решил он опечаленно. — Лягу спать. Какого черта я буду бродить по городу, как бездомный?»
И он, ни на кого не смотря, направился к трамваю.
— Виктор! — окликнул его нежный девичий голос.
Он оглянулся.
— Марина! — просияв от счастья, сказал он.
— Куда вы так торопитесь? — спросила она, улыбаясь.
— Хотел было ехать к себе в роту.
— А у нас были?
— Конечно, — помрачнел Виктор. — Более двух часов высидел. Может быть, еще бы посидел, да неприятно мне стало, ушел.
— Наверно, опять офицеры? — догадалась Марина.
— Да.
— Пьют и о политике говорят? — засмеялась она.
— Если бы только о политике говорили, это было бы еще хорошо.
— Ну а что же они могут еще делать? — изумленно подняла она брови.
— Знаете, Марина, противно даже говорить, — ожесточенно махнул он рукой. — Ей-богу, противно!.. Посмотрите вокруг, у всех радостные, счастливые лица… Весь русский народ радуется революции. С надеждой ждет новой жизни… А они заговор устраивают против революции, против народа… И как не стыдно Константину связываться с этими пройдохами?..
Марина нахмурилась.
— Это, действительно, противно, — тихо сказала она. — Так, значит, они там пьют и разные гадости говорят? И Вера с ними?.. Тошно на все это смотреть… А я спешила домой обедать. У подруги задержалась… Знаете что, — внезапно схватила она за руку Виктора. — Я не пойду домой… Давайте погуляем…
Виктор оживился, шел сияющий. Он искоса поглядывал на Марину, одетую в летнее малиновое пальто и розовую шляпку. Виктор никогда не видел ее такой красивой. Проходившие мимо офицеры, студенты и даже мальчишки-гимназисты с восхищением поглядывали на молоденькую девушку, Виктор подмечал эти взгляды и гордился тем, что Марина всем нравится.
Навстречу шло много девушек, миловидных женщин. Виктор всматривался в них, переводил взгляд на Марину, сравнивал их с ней и приходил к убеждению, что она лучше всех…
В городском саду, как и всюду, было много народу, и им не сразу удалось разыскать в отдаленной аллее свободную скамейку.
Они долго сидели молча. Пахло распускающимися цветами, сочной травой. Луч закатного солнца играл с верхушкой акации, зажигая ее багрянцем. Табунок кудрявых, как барашки, легких золотисто-розовых облачков мирно плыл в чистом голубом небе.
Вечер уже бросал свои мягкие тени. Где-то играл духовой оркестр. Доносились заглушенные голоса. А здесь, на этой затерянной, заросшей густыми кустарниками аллейке было тихо и покойно. Лишь воробьи и еще какие-то маленькие птички с жизнерадостным щебетанием перелетали с куста на куст.
— Как хорошо! — воскликнула Марина. — Я даже и не подозревала, что здесь есть такие прелестные места.
— Да, — согласился Виктор. — Здесь хорошо. Я люблю тут сидеть и мечтать.
— Вы любите мечтать? — спросила Марина, живо взглянув на него.
— Я мечтатель, — усмехнулся Виктор. — И это вполне понятно почему. Я ведь рос в станице, в степи… А степь, думается мне, располагает к мечтанию.
— Вы не поэт?
— Нет, — покачал он головой. — Стихи не особенно люблю. Прозу люблю… На писателей, пишущих прозу, смотрю, как на богов…
— Да, — раздумчиво протянула Марина. — Писатель — это какой-то необычный человек… Иногда читаешь какую-нибудь интересную книгу, и она так тебя увлечет, что ты забываешь обо всем… Ты и плачешь и смеешься, страдаешь вместе с героями… — Она помолчала. — Как мне хотелось бы одним глазком взглянуть на живого писателя!
— А я видел, — проговорил Виктор. — Когда я лежал раненый в Петрограде, к нам в госпиталь приходил писатель Алексей Толстой… Слышали про такого?
— Слышала. А зачем он приходил в госпиталь?
— Там у него знакомый вольноопределяющийся лежал… Он ему конфеты, печенье и книги приносил… Я тоже читал его книги.
— Счастливый вы человек! — вздохнула Марина. — А я стихи пробовала писать.
— Стихи? — оживился он. — Вот так?.. Прочтете мне?
— Так вы же не любите стихов.
— Нет, ваши я люблю, — вырвалось у него, и он смущенно усмехнулся.
Марина внимательно посмотрела на него и ничего не сказала.
Помолчав, она проговорила:
— Как время быстро летит… Как будто совсем недавно я поступала в гимназию, а вот уже совершенно незаметно я ее кончаю… А это значит, что я уже стану взрослой.
— К родителям поедете после гимназии? — спросил Виктор. — Или будете куда-нибудь устраиваться работать?
— Знаете, Виктор, я очень люблю медицину. Мне хотелось бы стать фельдшерицей, акушеркой или… быть может, даже и врачом…
— Ну, и за чем же дело стало?
— Дело, конечно, за мной, — ответила Марина. — Свою мечту я обязательно осуществлю… Вот сейчас я узнала — в Ростове есть медицинский факультет. Скоро будет производиться в него набор курсисток… Вот я и хочу попробовать туда устроиться.
— Хорошее дело, — одобрил Виктор. — Я тоже очень хочу учиться. Как только демобилизуюсь, буду куда-нибудь определяться на учебу, хотя меня больше тянет к литературе.
На западе ярко пылала заря, охватив пожарищем треть неба. На ветвях, загораясь мелкими алмазами, выступали капли вечерней росы. Из-под корней акаций поползли длинные вечерние тени.
— Уже поздно, — проговорила Марина. — Надо идти…
— Подождите, Марина, — с трепетом сказал Виктор. — Я… хочу вам что-то сказать…
Марина искоса внимательно посмотрела на него.
— Хорошо, — сказала она. — Я посижу еще немного.
Но Виктор молчал, не решаясь с ней заговорить.
— Вы хотите мне что-то сказать? — опустив глаза, спросила она.
— Да… — тихо произнес он. — Но… как об этом сказать вам, я не знаю… Я не знаю, как вы отнесетесь к этому. Ну, понимаете ли, Марина, вы мне нравитесь, — выпалил он вдруг и похолодел от своей смелости. «Боже мой! — чувствуя, как у него часто забилось сердце, подумал он огорченно. Что я наделал?» Ему хотелось сорваться со скамьи и бежать от Марины, чтобы не испытывать стыда от совершенного поступка.
Девушка тоненько засмеялась в смущении и взглянула на него своими большими лучистыми глазами.
— Витенька, — прошептала она, закрывая лицо руками, — ведь вы мне тоже очень, очень нравитесь… Неужели вам это не понятно?..
VIII
В начале августа Атаманский полк неожиданно был снят с австрийского фронта и переброшен под Гомель. Казаков расквартировали по крестьянским хатам в небольшой деревушке Дуньково. Среди казаков эта переброска вызывала недоумение и оживленные разговоры. И когда они обращались к офицерам с просьбой объяснить, зачем их перебросили в эту деревню, те отвечали, что полк-де переброшен сюда на отдых.
Но этому никто не верил по многим признакам, которые не могли ускользнуть от внимательного глаза, было видно, что полк готовился к выступлению. Но куда и зачем — никто не знал.
Однажды Прохор Ермаков, живший на окраине деревни в хате одного крестьянина, вывел из хлева своего коня и стал его чистить щеткой и скребницей.
Было прозрачное прохладное утро. Только что Прошел небольшой дождь. С неумолчной болтовней в обмытом воздухе метались воробьиные стаи. Дождевые капли искрами вспыхивали на ветвях деревьев. Конь не стоял на месте: то бил копытом землю, то пытался взвиться на дыбы.
Прохор успокаивал его:
— Не дури, Васька, не дури! На-ка вот тебе, — сунул он в рот лошади кусок сахара.
Лошадь с удовольствием захрустела зубами.
— Сладкоежка ты у меня, — любовно похлопал Прохор по ее атласной, горячей шее.
