Владислав Бахревский - Разбойник Кудеяр
— Смекаю, — кивнул Василий Васильевич.
— Пронск подходящ, чтоб укрыть князя и его казну?
Василий Васильевич стал красен, как рак в кипятке.
— Залогом нашей договоренности станет этот перстень. — Иноземец взял воеводскую руку и, примерясь, водрузил его на безымянный палец. Но тотчас спохватился и потянул перстень обратно. — Может быть, я ошибся в выборе?
— Упаси тебя господи! Не ошибся! — Василий Васильевич проворно подогнул пальцы.
— Ладейщики! — кликнул незнакомец лодочникам. — Вот вам за работу.
Отсчитал каждому по пяти ефимков и махнул на них руками. Ладейщики поспешили в лодку, подняли парус, и лодка скрылась за излучиной, будто ее и не было.
— У меня, однако, деньги на исходе, а предстоит еще неблизкая обратная дорога, — вздохнул ходатай молдавского княжича.
— Сколько тебе надо? — спросил воевода с готовностью.
Иноземец достал из-за пояса парчовый мешочек, подкинул на руке.
— Совсем тощий стал. Чтобы его подкормить, нужно талеров… двести.
— Двести? — поежился воевода.
— И коня еще, и дорожных две сумы, для коня и всадника, чтобы миновать ямские дворы.
Поглядывая на перстень, воевода отошел к своим людям, и один тотчас ускакал в город.
А уха между тем поспела, речная, сладкая ушица, из доброй дюжины всяческих рыбьих племен, от ершей до стерляди.
— Изволь, господин, отобедать со мною, пронским рыбарем, — пригласил воевода гостя, указывая на расстеленную на лугу скатерть.
И было вино к ухе, и были пироги, и всякая дичь, и полбока осетра.
— Выпьем первую чашу за государя за царя и великого князя Алексея Михайловича! — провозгласил воевода.
Выпили, и гость сказал:
— Когда наш государь пьет чашу за государя, то всегда стреляют из пушки, — и, выхватив пистолет, пальнул в воздух.
Вторую чашу пили за здоровье наследников господаря Василия Лупу, и по приказу воеводы все три стрельца, которые хранили тишину воеводской рыбалки, пальнули из пищалей.
Пока хлебали ушицу, прискакал из города слуга, привез деньги и пригнал оседланную лошадь.
Гость тотчас поднялся, и воевода Василий Васильевич обнял его на прощанье и облобызал.
— Проводи меня несколько на коне своем, гостеприимный рыбарь! — попросил иноземец. — Я должен сказать тебе наедине тайные слова, по которым ты узнаешь человека от моего повелителя.
Они сели на коней и поехали к лесу. И слуги воеводы, не беспокоясь, пили и ели, удивляясь чужеземцу, и садились на маленькие стулья, которые он оставил в подарок.
Воевода все не возвращался да не возвращался, и, когда уж все вдруг обеспокоились, выскочил из лесу человек в чем мать родила. Он шатался, как пьяный, потрясал руками, но помалкивал. Слуги тоже сначала онемели, потом кинулись к голому, а это сам Василий Васильевич, и во рту у него здоровенный кляп. Кляп с горем пополам вытащили, а Василий Васильевич все молчал да молчал, и слуги не знали, как им быть. И заорал наконец воевода, трясясь от злости:
— Да что же вы стоите? Гоните за ним! Ищите его!
Слуги бросились все к лошадям, а воевода совсем вышел из себя, ногами затопал, как заплясал.
— Про меня-то забыли, что ли?! Дайте же хоть попону стыд прикрыть!
Поскакавшие искать разбойника вернулись ни с чем: на одной дороге засека, деревья крест-накрест повалены, на другой дороге лошади о железные шипы ноги покололи.
— Не Кудеяр ли это был? — спрашивали друг друга слуги и стрельцы.
— Кудеяр, он самый, — признался воевода.
— В город скакать? Людей поднимать?
— Ищи ветра в поле! — досадливо колотил себя по ляжкам обманутый Василий Васильевич.
— А что же делать-то?!
— Верши поеду проверять. Их у меня двенадцать, а проверил одну.
Воевода сел в лодку и поплыл по Проне, и верши все были полны, и воевода радовался.
— Рыбы на ефимок, а убытку двести рублей! — шептались слуги. — Своими руками денежки отдал. И коня в придачу.
— Двух коней-то.
— Выходит, что двух, да одежу, да сбрую с седлами, да еды с овсом на неделю. Вот он, Кудеяр, каков!
— Кудеярище!
10Киприан, послушав мужичков своих, которые рассказывали наперебой, как Кудеяр с воеводой ел-пил, как дарил воевода Кудеяру деньги и лошадь, как провожал в лесочек, где сам, по вежливой просьбе, перстень вернул, одежду с себя скинул, связал в узел, на своего коня погрузил, — решил сто рублей, подаренных мужикам, принять, а лошадей — упаси господи. Лошади меченые. Их-то небось и высматривают на ярмарках да у ямских трактиров. Оставаться более на старом месте Киприан тоже не пожелал, за мужиков боялся, как бы не соблазнились разбойным непутевым житьем. В Кудеяре души не чают. Очень переживал старец, вновь отправляя всех троих в село Сараи купить три телеги да трех лошадей, чтобы было на чем семейства в Гуслицу везти. Потому и переживал, что Кудеяр вместе с ними отправился.
Не пустые те были страхи. Уже на обратной дороге, когда мужики ехали каждый в своей телеге, на своей лошади, завернули к одной помещичьей усадьбе на водопой.
У колодца никого, а на помещичьем дворе гомон, вопли.
Кудеяр напоил коня — и в седло. Говорит мужикам:
— Поите и вы своих лошадей да езжайте прочь! Погляжу, что тут делается.
— Как же мы тебя оставим одного? — обиделись мужики, хоть и страшно им было.
— Я не один, у меня мой конь. Торопитесь, говорю, — и направился к усадьбе.
Ворота были распахнуты, толпа мужиков и баб расступилась перед всадником, и Кудеяр выехал к самому крыльцу, перед которым двое холопов распластали на желтой соломе худую, с торчащими позвонками, как у обглоданной рыбки, бабу и, поплевывая на руки, ожидали приказания начинать. Справа от крыльца в очередь стояли, прикрывая руками стыд, голые бабы, мужики, детишки.
Помещик, толстый, как боров, вытаращил на незваного гостя маленькие, налитые кровью глаза. Он и рот разинул, и кулаком замахнулся на гостя незваного, но нагрубить не успел. Грохнул выстрел, и огромная туша, покачавшись, как ванька-встанька, покатилась с крыльца, под ноги оторопевшим холопам.
— За что он вас? — спросил Кудеяр.
Молчали люди.
— За что он вас?! — наливаясь яростью, крикнул Кудеяр.
Управляющий подпрыгнул от того крика, как ужаленный.
— За недоимки.
— А сам обижаешь людей?
— Я — человек подневольный! — заголосил управляющий и сделал лужу.
— Смотри! — предупредил Кудеяр и поехал со двора прочь. И вдруг остановился, повернулся в седле. — Кто из вас хочет быть Кудеяру товарищем, приходите за реку, к часовне.
— А я хоть теперь! — откликнулся выпоротый, с окровавленной спиной, огромный мужик. — Барин-то — каюк! Понаедут с правежом, еще и в Сибирь погонят.
Мужики загалдели, бабы заголосили.
— Никто вас не тронет, — возразил Кудеяр. — За все, что я сделал, с меня и спрос. Но кто хочет со мной в лес, собирай пожитки, запрягай телегу и — айда!
Сельцо было душ на семьдесят, и на две дюжины стало в нем меньше.
Был Кудеяр один, как перст, за единый час обзавелся семейством.
На месте Киприанова тайного скита поставили мужики дворы. Воле нарадоваться никак не могли. Никто не бьет, не помыкает. Живи, как умеешь жить. Впрочем, красным летом у всякой твари песенки веселые.
11Сила матери та же самая, что сила земли. У земли деревья сквозь камень растут, мать, спасая дитя, по воде пройдет, как посуху. Прибежала — в тайное Кудеярово место, не ведая, где оно, птичьим чутьем — молодая баба, принесла ребеночка, которому гневливый дворянин собственноручно отсчитал двенадцать плетей. Баба была из дворни, за красоту и ум в комнатах прислуживала. Утехи ради приказывали рабе приходить в комнаты с ребеночком. Уж очень на ангелочка был похож, головенка кучерявенькая, золотая, личико умилительное. Всегда были охи-ахи, сладости из господских рук. Да бес не дремлет, ребеночек, вставая с пола, ухватился за скатерть да и стянул со стола заморскую раковину, раковина раскололась, господин рассвирепел.
— Спаси дитятю! — молила женщина, кладя сына в ноги Кудеяру. — Спаси! Третий день без памяти и не дышит почти.
Ужаснулась душа Кудеяра — в разбойнике целителя народ желал видеть. Ничего не сказал бедной матери. Только побледнел. Наклонился вдруг, поднял пылающее тельце, пошел к роднику. Одежонку с младенца сбросил, окунул в ледяную купель, потом завернул в свою ферязь и отнес в опустевшую землянку Киприана, где старец оставил икону Спаса Нерукотворного да лампаду. Велел принести еще воды, тулуп да холстину. Еще раз окатил младенца водой, завернул в холстину, как в кокон, кокон в тулуп и велел матери баюкалки петь.
Диво дивное, но ребеночек на заре пробудился, улыбнулся, ручки из холстины выпростал, чтоб с матушкиной щеки слезинку поймать.
