Анн Бренон - Нераскаявшаяся
Потом уже и сам Бернат Белибаст, к несчастью, привлек внимание властей к своей семье, потому что недавно сопровождал добрых людей, Андрю де Праде и Жаума из Акса, сына Мессера Пейре Отье. Когда они пришли в Лиму, то оказалось, что на них донесли Инквизиции, и их ждала ловушка. Ему самому удалось сбежать, но его узнали. Теперь он беглец, он — вне закона. Конечно, он на службе у Церкви, которая всегда поддержит его в случае нужды. Тем не менее, теперь он не может показаться ни в Кубьер, ни в Арке, ни в Кустауссе, ни в Лиму, где его хорошо знают в лицо. Особенно в родном Кубьер, потому что его отца и остальных братьев арестовали, а имущество приговорили к конфискации по приказу инквизитора, а сам он был вызван к инквизитору, и отныне Инквизиция прежде всего охотится за ним. Добрые верующие из Лиму, которые так же были уличены в ереси, как и он, вынуждены были бежать. Так поступили Мартин Франсе и его жена Монтолива, известные как верные друзья добрых людей. Бернат думает, что они сбежали в Тулузе, чтобы присоединиться к Мессеру Пейре Отье. И другие добрые верующие, которые побоялись предстать перед суровым судьей, тоже сбежали из–за ереси…Конечно, все это горе произошло из за–того, что поймали двух добрых людей. Несчастных под конвоем отвели в Каркассон, в застенки тюрьмы Инквизиции, в страшную тюрьму под названием Мур. Их будет допрашивать сам Монсеньор Жоффре д’Абли. И он, Бернат Белибаст, хочет предостеречь здешнюю малую отару добрых верующих, чтобы они были осторожны.
Азалаис разрыдалась. Раймонд Маури, до этого времени молча, не двигаясь с места, слушавший повествование юноши, внезапно поднялся:
— А мой сын Пейре, что с ним?
— С Пейре все хорошо, — поспешно ответил Бернат и даже попытался улыбнуться. — Потом он продолжил уже более мрачным голосом. — Теперь он стережет овец со всего Арка. Они все ушли, все главы семейств. Они ушли в Лион, что на Роне, чтобы встретиться с папой Климентом! Пейре остался и заботится об их отарах. Я думаю, он не имеет большого желания встречаться с папой…Хорошенькое путешествие!
Раймонд и Азалаис Маури инстинктивно подались к Бернату, чтобы удостовериться, хорошо ли они расслышали, хорошо ли поняли эти, слетевшие с его губ, необъяснимые слова:
— Что? Чтобы увидеться с папой?
— Да, чтобы признаться и исповедоваться! И среди тех, кто пошел туда, сам Раймонд Пейре и его жена Сибилла. Когда двух добрых людей арестовали, я пошел в Арк, чтобы предупредить добрых верующих. Но оказывается, я вызвал всеобщий ужас, настоящую панику. Они все присоединились к семье Пейре, вместе с женами и детьми: Раймонд Маулен, потом Марти, Ботольхи, Эсканье и другие. Из страха, что добрые люди будут допрошены инквизитором. Вы же знаете, они никогда не лгут, наши добрые люди, они не имеют права солгать даже инквизитору, ни даже самому дьяволу, если его встретят! И они решили, наши товарищи из Арка, таким образом спасти себя от тюрьмы, а свое имущество от конфискации. Они решили, что лучше уж им самим пойти исповедоваться перед папой, признать все свои ошибки в отношении ереси и получить от него письма прощения, чтобы в случае чего показать их инквизитору Каркассона, Монсеньору Жоффре д’Абли…
Произнося это имя, Бернат говорил насмешливым тоном, с церемонным французским акцентом и слегка хриплым голосом. Его смуглое лицо внезапно исказилось, словно в гримасе страдания или ненависти. Его глаза помрачнели.
— Это сеньор Арка, Жиль де Вуазен, подбил их всех идти к папе в Лион. И все они двинулись в путь. А я спрятался. А Пейре остался в Арке стеречь их отары. Я надеюсь увидеться с ним еще раз перед тем, как пуститься в путь. Он просил меня предостеречь вас, сказать вам, чтобы вы были начеку. Инквизиция начала охоту в Разес… Ну, а как дела в Сабартес?
Гильельма, хмурая и молчаливая, сидела на лавке у стены фоганьи, подперев подбородок руками, и завороженно глядела на говорящего. Она слушала. Ее охватило великое опустошение. Она понимала, что Несчастье потянуло за ниточку клубка.
— А как же Пейре? — испуганно спросила Азалаис, ее глаза припухли от слёз. — Его планы, его будущий брак?
— О Боже! — воскликнул отец, дернув плечом. — Ты считаешь, что сейчас самое время строить планы?
— Красавица остыла к нему еще раньше, — констатировал Бернат, пожав плечами. — В данных обстоятельствах не стоит даже думать об этом браке. Бернарда д’Эсквинат не принадлежит к друзьям добрых людей.
Гильельма, воспользовавшись паузой, подняла неуверенный взгляд на своего отца, и быстро, тихим голосом, задала вопрос юному гостю:
— А Мессер Пейре Отье?
Все повернулись к ней.
Мать смотрела на нее слегка растерянно, а отец недовольно: девице не подобает самой заговаривать с мужчиной. Потом всё же Раймонд Маури кивнул головой в знак согласия. Бернат медленно, почти неслышно, приблизился к девушке. Она выпрямилась и подалась к нему, однако же, не поднимаясь с лавки; она смотрела на него, и ее поднятое к нему лицо словно мерцало в бликах серого, падавшего на нее света. Ее взгляд блестел от навернувшихся слез.
— Доброго человека Пейре из Акса не было в Разес, когда Инквизиция нанесла удар. Уже год или два, как он находится в Тулузэ и Лаурагэ вместе с Фелипом де Талайраком, и пытается восстановить там Церковь. Раймонд Фабре из Кустауссы тоже с ними. Беженцы из Лиму — такие как Мартин и Монтолива Франсе — по–видимому, присоединились к ним, так же как и мой брат Гийом. Их охраняют и сопровождают наши друзья, Гийом Фалькет и Пейре Бернье. Слава Богу, тамошней Инквизиции не известно, что у Церкви есть свои дома. Тебе, наверное, говорили, Гильельма, что в одном из них живет добрая женщина. Ее крестили в Ломбардии, стране, где есть еще добрые женщины. Ее зовут Жаметта… В Тулузе она управляет домом Церкви на улице Этуаль, вместе с Серданой, женой Пейре Бернье. Говорят еще, что добрые женщины, так же, как и добрые мужчины, могут прощать грехи и спасать души.
— Неужели добрых христиан всегда будут травить и преследовать, как дичь? — вздохнула Азалаис.
Раймонд сделал движение плечом и пробурчал что–то, чего никто не расслышал. Бернат все еще смотрел на Гильельму, а Гильельма на Берната. Она похорошела и стала стройной, длинноногой девушкой с гибким телом. Семнадцатилетняя Гильельма была подобна заостренному лезвию кинжала. — А как ты сам, Бернат? — спросила она. — И что теперь должны делать добрые верующие?
Юноша ответил, словно обращаясь только к ней, сам весь напрягшись, как пружина:
— Я беглец из–за ереси… Это моя дорога, я сам ее выбрал. Верующие должны оставаться тверды в своей вере. Если Бог так захочет, у Церкви появятся и другие дома — в Сабартес, в Тулузе, в других местах… Церковь добрых христиан не погибла, и мы должны жить достойно, не отрекаться от нее, а служить ей. Несмотря на Монсеньора Жоффре д’Абли и всех инквизиторов этого мира!
Гильельма, не мигая, смотрела на него, и не могла отвести взгляда от глаз юноши, чувствуя в этом взгляде вроде бы чужого человека ту же ответную радость. Но Раймонд Маури опять поднялся, качая головой, и встал, большой, тяжелый, между нею и Бернатом.
— Доченька, — сказал он, — твоя сестра Раймонда уже замужем. Она ест у очага своей свекрови, Гайларды Марти. Твой брат Гийом породнился с Маурсами, он работает дровосеком и помогает мне кормить всех вас. Ты тоже должна позаботиться о своей семье. Ты тоже должна подумать о том, как помочь нам прокормить твоих братьев. — Потом он повернулся к молодому человеку. — Бернат Белибаст, сын Эн Белибаста из Кубьер, на что ты собираешься жить? Тебе нельзя появляться в доме твоего отца, так же как и в других местах. Все твои родственники под подозрением или арестованы. Тебя самого разыскивает Инквизиция. Ты можешь помочь прокормить младших братьев и сестер, если все имущество твоего отца конфисковано?
— Эн Маури из Монтайю, я уже сказал, что мое тело и мое сердце принадлежат Церкви, и я у нее на службе, — глухо сказал Бернат. — Я беглец из–за ереси, и я не собираюсь просить прощения у папы.
— Мой сын Пейре тоже говорил мне много красивых слов о твоих планах, — медленно сказал отец, — и я одобрял их. Но сегодня ему нечего мне сказать. А ты, ты предпочел стать сыном ночи. Что же до меня, то у меня еще пятеро детей, а Гильельма уже слишком взрослая, чтобы оставаться с нами. Так что позволь мне самому позаботиться о ее будущем, чтобы она не страдала ни от голода, ни от нужды.
Азалаис тоже поднялась и положила руку на плечо Гильельме. В полумраке фоганьи все застыли в молчании, но тут двери с треском распахнулись и вошла Раймонда, раскрасневшаяся, свежая, с безупречно уложенными под чепцом волосами, сгибаясь под тяжестью Арнота, вырывающегося у нееулыбающегося у нее из рук.
— Извините, отец, — сказала она быстро, потом повернулась к обеим женщинам и крикнула им: — Мама, Гильельма! Ваши грибы сами собой не высохнут!
