Степан Злобин - По обрывистому пути
— И водка стоит?! Митрофанушка! Дай я тебя расцелую! Ты гений! — воскликнул Коростелев, которому надоело у Рощиных.
— Лошади у крыльца, места хватит на всех. Собирайтесь без промедления — и едем! — еще настойчивей уговаривал всех Саламатин.
Рощины оказались в затруднении.
— Право, едемте, господа! — предложил доктор Зотов. — Виктор Сергеевич, Анемаиса Адамовна!
— Серафима Викентьевна, уговаривайте родителей. Анна Федотовна! — просил Саламатин барышень.
Несколько минут еще шли перекоры и уговоры, но всем уж было ясно, что большинство на поездку согласно.
— Все же прорвался Тит Титыч из-под кембриджских лекций! — проворчал Лихарев, прощаясь с Баграмовым, который остался у Рощиных, ссылаясь на то, что ему по утру надо ехать на поезд.
Вася Фотин пошел провожать домой Фриду. Саламатин предложил довезти их на тройке. Анемаиса Адамовна остановила его, сказав значительно:
— Нет уж, вы им позвольте пройтись. Молодежи всегда приятней ночная прогулка.
Горелов, Коростелев, супруги Рощины, Зотовы, Фотины с дочерью и Родзевич с двумя сыновьями шумно уселись в сани.
Прощаясь со своими гостями, которые отказались ехать, Рощины испытывали неловкость. Вася с Фридой, конечно, от этого ничего не теряли и были рады остаться наедине. Доктор Баграмов — тот в самом деле хочет выспаться перед дорогой. А вот Лихарев — этот может обидеться… Но Саламатин все же очарователен и блестящ. Может быть, в этой выходке он и не очень тактичен и дерзок, как будто заранее понимал, что ему не откажут. Но ведь дело не в том, что богач! Нет, он право же просто мил! — думала Анемаиса Адамовна.
4На трех санях, с веселым погромыхиванием бубенцов и бодрящим скрипом полозьев, промчались они по ночным улицам города и, обогнув несколько кварталов, остановились перед освещенным особняком Саламатина. Им отпер швейцар.
— Прошу дорогих гостей не спешить раздеваться, а следовать дальше за мной… ничего, ничего, в галошах и ботиках, кто в чем обут, — поощрил хозяин. — Всё готово, Петруша? — спросил он вполголоса молодого человека во фраке, вышедшего навстречу.
— Готово, Митрофан Прокофьич. Давно ожидаем-с! — с поклоном ответил тот.
Через просторные комнаты хозяин, вывел, гостей на балкон, выходящий в сад, где перед домом в снегу высилась украшенная игрушками и сверкающая «золотым дождем», при свете разноцветных фонариков, десятисаженная несрубленная ель. Под елью в стеклянном домике бегала в колесе белка. В другом подобном домике, больших размеров, жалась семейка «трусиков», а почти, рядом, возле другого дерева, гремя цепью, поднялся на задние лапы и приветствовал вошедших невнятным мычанием молодой медведь, который вызвал бурный протест коростелевского пуделя. Тот лаял и прятался между ног у Коростелева.
— Познакомьтесь, господа, мой приемный сынок Михаил Митрофаныч, — сказал Саламатин, обняв одной рукой медвежонка, другой же засунул ему в пасть какой-то гостинец. — Прошу всех сюда! — позвал он гостей. Оставив мишку, пошел он вперед по аллее и распахнул перед гостями дверь просторной восьмиугольной застекленной беседки, в которой стояли столы с закуской и питьем. — Господа, по стаканчику грога с морозца! Налей, Петруша.
И пока расторопный Петруша обносил всех стаканами и разливал горячий, дымящийся грог, заснеженный сад заиграл зелеными, фиолетовыми и красными отсветами, со всех сторон вспыхнули плошки с бенгальскими огнями. А на просторной поляне перед беседкой, разбрасывая цветные искры, завертелось огненное колесо.
Раздались восхищенные восклицания гостей.
Бац-бац-бац!.. — загремели выстрелы, и из купы молоденьких елок взлетели одна за другой ракеты и римская свечка, а с балкона дома загрохотал торжественным маршем граммофон. Ошарашенный всем этим, обалделый пудель снова отчаянно взлаял, и слышно было, как по городу его лай подхватили сотни собак.
Анемаиса Адамовна и Наталья Федотовна зажали в ужасе уши. Коростелеву пришлось отправить Мальчика в дом, под арест.
— Господа! На месте вот этой беседки, где вы находитесь, будет построен театр для публики! — провозгласил охмелевший хозяин. — Мы с Костей торжественно вам обещаем не щадить капиталов и сил для его скорейшего открытия. Вульгарно считать закладкой первый камень. Будем считать моментом закладки первый фейерверк!
— Тост за театр! — шумел Костя.
Прозвенело «ура», и под звон бокалов ударили выстрелы ракет, цветные огни которых рассыпались в новогоднем небе…
Гремела музыка. Было морозно, но от выпитого вина все разогрелись, горячий грог еще, всех подогрел. Никто не жалел, что поехал в этот праздничный зимний сад, никого не раздражала музыка граммофонных пластинок. И хозяин казался всем милым и остроумным, отнюдь не Тит Титычем. Все смеялись, шутили…
— Г…господа! Но дороге сюда Мит…трофан Прокофьич дал окончательное согласие п…приобрести печатное предп…приятие — нашу газету… За будущего издателя, господа! Возглашаю тост за будущего издателя! — бушевал Коростелев, суетливо наполняя бокалы. — Господа, подумай те только — Саламатин будет нас просвещать электричеством, газетой, те…те…театром! Наз…зовеем его Митрофан Па-апросветитель… З…за просветителя тост!
— А ты провокашка, Костя! — весело, без обиды сказал Саламатин.
— П…почему провокашка?! Нет, погоди-и! Нет, пого-ди-и! — задирался сильно нетрезвый Коростелев. — Ты мне дал согласие? Дал? Обещал?!
— Мы слышали, слышали — обещал! — воскликнула Наталья Федотовна. — Правда, Тосик? — обратилась она к мужу.
— Могу показать под присягой, — подтвердил доктор Зотов.
— Митрофан Прокофьевич, имейте в виду — устное обещание, данное в нетрезвом состоянии, юридически недействительно! — шутливо сказал Горелов.
— Значит, все — и театр и газета — всего лишь новогодняя шутка?! — разочарованно воскликнула Наталья Федотовна. — Вы над нами смеетесь, Митрофан Прокофьевич?
— Никогда, Наталья Федотовна, не позволю себе такого бесстыдного, коварства! Господин мой поверенный против газеты. Но Константин Константинович уговорил меня на газету, а вы — на постройку театра. А Аркадий Гаврилович не получал полномочий отменять мои обещания! — серьезно и громко сказал Саламатин, с неожиданной злостью взглянув на Горелова, и актерское лицо его вдруг стало жестоким и неприятным.
— Я же шучу, — поспешил уверить Горелов. — Шучу, Митрофан Прокофьич!
— Я тоже шучу, Аркадий Гаврилович, не примите в обиду, — насмешливо ответил Саламатин, заметив явное смятение Горелова. — А вот, господа, за что я еще с удовольствием подниму бокал — это за согласие Виктора Сергеевича стать редактором новой газеты, хотя он еще и не обещал… — Саламатин улыбнулся и стал снова очарователен.
— Избави бог, что вы, что вы! — с деланным испугом воскликнул Рощин. — Чую, это Костина несуразная выходка! Если уж пить еще, то выпьем за дам, за прелестных женщин и за радость людскую в наступающем новом году!
— За прелестных женщин! — выкрикнул совсем уже хмельной Коростелев.
Над морозным садом опять с разных сторон загорелись цветные огни, озаряя снег красными, синими и зелеными отсветами.
— Салазки, салазки! — воскликнул Коростелев. — Садитесь, Симочка, я повезу вас, как сивка-бурка!
Сима смутилась:
— Что вы, Константин Константинович! Я — толстушка.
— Садись, садись, — поощрил фабричный инспектор дочку.
И Коростелев побежал по дорожке, увозя Симочку.
— Господа, да здесь же отличная горка в саду! — вдруг вспомнил хозяин. — Идемте кататься на санках!..
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Извозчик! — позвал Володя под фонарем возле дома Рощиных.
Бойко взмахнув кнутом, от угла подкатил; скрипя санками по морозному снегу, извозчик. С деланной осанистостью, изображая лихача, он откинулся на облучке, будто не в силах сдержать бег застоявшегося коня, хотя и покрытая инеем мелкорослая лошаденка, и захудалые санки, и драная полость — все отнюдь не имело «лихого» вида…
— На Железнодорожную!.. То есть на Симоновку, — поспешно поправился Володя, с мыслью о том, что лишняя конспирация не повредит. В другое время Володя не заплатил бы таких сумасшедших денег, как запрошенный извозчиком двугривенный, но сегодня был особенный вечер, особая ночь — единственная в столетие, и он по-хозяйски откинул полость, садясь в санки. Приходилось ехать совсем в другой конец города. Ветерок ударил колючим снегом в лицо. Володя поднял жесткий, негреющий воротник гимназической шинели, думая о том, как будут рады ему в доме крестного.
Широкие сани, запряженные парой резвых коней, обогнали извозчика и остановились у освещенного подъезда дворянского собрания. С шумом и смехом выбиралось из саней какое-то веселое семейство с барышнями и офицерами.
