Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 2
Последнее время Гейдрих только тем и занимался, что подбирал и менял. Получив наконец под свое крыло основные подразделения гестапо, он видоизменил структуру имперской безопасности. Политическая полиция в неявной форме ускользала из-под контроля министра внутренних дел. На горизонте маячило Отдельное главное управление, подчиненное рейхсфюреру СС лично и более никому. Но на пути к вожделенной цели оставалось преодолеть внушительные препятствия. Фрик уже не мог ни под каким видом вмешиваться в деятельность гестапо, хотя, согласно указу Гитлера от 17 июня, руководитель германской полиции формально подчинялся министру в качестве статс-секретаря. Эту двойственность предстояло преодолеть по существу и одновременно сохранить в какой- то иной форме, дабы остаться в стороне от любого учреждения.
Глаза и уши вождя.
Перестройка центрального аппарата вызвала повышенную суету: помещения, штаты. Неудивительно, что разведка слегка сбавила обороты. Но мотивы никого не волнуют. Волнует навар.
— Зайдите ко мне, Вальтер,— позвонил он Шелленбергу из штаба на Вильгельмштрассе.
— Все, что от нас зависело, мы сделали,— Шелленберг предъявил подробную разработку.— Остается «пустячок»,— он с улыбкой развел руками,— наполнить форму содержанием, но, увы, все по-прежнему упирается в военные архивы... Неужели нельзя договориться на паритетных началах?
— Нет,— отрезал Гейдрих.— Ничего нового вы мне так и не сказали. Между тем атмосфера в России требует нестандартных инициатив.
— Конъюнктура создалась многообещающая! — радостно оживился Шелленберг.— Они просто-таки пожирают друг друга, Рейнгард. И это только начало...
— Ошибаетесь, мой дорогой. Это закономерное продолжение. Нам не простят, если мы не сумеем воспользоваться моментом. Я, конечно, изучу ваши предложения, но одних идей мало. Есть у вас что выложить прямо на стол?
— У Папена появился серьезный источник.
— В русском посольстве? Знаю. Но не надейтесь присоседиться. Наш Франци преуспел не только тут,— ни голосом, ни гримасой Гейдрих не проявил досады.— Он сумел оказаться полезным еще в одном деликатном деле, хотя и на свой лад. Поэтому его лучше оставить в покое. Пока... Пусть абвер стрижет купоны. Мы попробуем себя на ином поприще. Вы верно чувствуете направление, Вальтер. В Мадрид зачастили наши контрагенты из НКВД. Будет весело... Мы еще вернемся к нашему разговору.
Астролога, что пророчил скорый конец Мадрида, группенфюрер решил отправить в Дахау. Пусть проветрит мозги. Не за несбывшееся предсказание, разумеется. Шарлатан имел наглость нагадать ему, Гейдриху, насильственную смерть. Обнаружил, идиот, близость с гороскопом Чезаре Борджиа. Кто его просил лезть со своими звездами? Кому это могло понадобиться? Кстати, неплохо бы узнать, кем он был, этот Борджиа.
37
Уголок Спасо-Песковской площадки, облетающие тополя и черные шины по желто-зеленому лиственному ковру. Черные шины и черный автомобиль. То ли катафалк, то ли «воронок».
«За мной»,— решила Галина Серебрякова.
Изо всех сил она рванула оконную раму, но шпингалеты не пустили. Это было последнее, что сохранила память, и первое, что через много недель выплыло из беспросветных глубин. Остальное пролетело вне сознания: треск расколотого стекла, залитое кровью лицо, крик Зори, санитары, смирительная рубашка — все мимо.
Больничная карета доставила ее на Канатчикову дачу, в отделение для буйных. Сотрудник НКВД объяснил врачу, что больная пыталась выброситься из окна.
Был ли на самом деле тот черный автомобиль-катафалк? Прошлое, отрезанное осколками выбитого окна, и без того сквозило черными дырами.
Труднее всего оказалось восстановить календарную последовательность. До процесса, после процесса — те, прежние, рамки стали тесны. Для нее все началось поздним вечером двадцать шестого июля, а остальное лишь нанизывалось на нитку, подобно бусинам, пока она не лопнула под непомерностью груза.
Приходилось собирать раскатившиеся по полу шарики. Что-то перепуталось, что-то совсем пропало.
Окно до половины закрашено белым, за окном решетка — больница? тюрьма? — в верхней части серое небо и голая ветка.
А глаза выжигает июльское солнце...
...И лето томило иссушающим зноем, и душные ночи доводили до исступления. Но так жили все, по крайней мере соседи по даче в Баковке. Научились скрывать страх под напускной беззаботностью. Гнать от себя. Прятать от посторонних и близких. Бели на что и жаловались, так на жару и молочниц. От сухих гроз молоко скисало уже к вечеру, а лето и впрямь выдалось такое, что не упомнят старики. Так писалось в газетах, и говорили теми же словами — «не упомнят», собираясь на террасе за преферансом.
Но когда зарядили ночные дожди, и дышать стало легче, и на грядках, выстреливая жилы усов, закраснелась клубника, ничего не изменилось ни вовне, ни внутри.
Гаря самозабвенно копался в саду: выпалывал сорняки, поливал из лейки прутики саженцев. Дачу по личному распоряжению Сталина предоставил Ежов. За каких-нибудь полтора месяца все пошло в рост. Расцвели на клумбах вьюнки. Душистый табак изливал нежную горечь.
Тот вечер трещиной по зеркалу сломал хрупкую видимость существования. А день начинался так обманчиво-безмятежно. Гаря уехал на службу в Наркоминдел. Газета, что накануне привез на велосипеде старик почтальон, принесла добрую весть: самолет АНТ-25 прибывает в Хабаровск. Беспосадочный перелет Москва — остров Удд завершился. На первой странице дали большой рисованный портрет Сталина и фотографии членов экипажа. На длинных крыльях чудо-машины прогремевшие на весь свет — URSS и N0 25. Тут же Указ о присуждении званий Героев Советского Союза и единовременных денежных наград: Чкалову — тридцать тысяч, Байдукову и Белякову — по двадцать. Привычные подписи: Председатель ЦИК Калинин, и. о. секретаря Уншлихт. Судьбой Енукидзе давно перестали интересоваться. Было известно, что до сих пор не у дел, но пока на свободе. Сокольников тоже долго ждал назначения, пока однажды не позвонил Сталин. Заместителем к Литвинову. Опала ли, милость — все из одних рук.
Так хотелось верить, что невзгоды прошли стороной!
Галина Иосифовна с мамой и девочками ожидала мужа к вечеру, но он не приехал. Позвонил, что задерживается в наркомате.
Если бы она только знала, что они виделись в последний раз! Беспокойство, вроде бы беспричинное — оно казалось ожиданием,— нарастало, и, когда внезапно поднялся ветер и нанесло тучи и стало совсем темно, всколыхнулась тревога.
Около десяти, полыхнув фарами, у забора остановились три черных автомобиля. Люди в фуражках распахнули калитку и торопливым шагом направились к дому.
Серебрякова сразу все поняла и, отворив дверь, включила свет на веранде. Первая мысль была: «Почему их так много?» Не сразу удалось сосчитать — оказалось девять. Топот сапог заглушил раскаты дальнего грома. Второй, а может и третьей, по ступенькам взбежала женщина: из-под фуражки выбивались светлые волосы, собранные в пучок. Прищурив глаза, она с веселым любопытством оглядела хозяйку и переступила порог.
— Галина Иосифовна?
Подробности ночного обыска — девочки в длинных рубашках стояли в дверях — уже не воспринимались естественным продолжением дня. Он выскочил из жизни, из времени. Гарин отъезд и запах цветов, раскрывшихся в сумерках, обозначали крайний предел. Дальше начиналось уже нечто совсем обособленное, чему пока не находилось названия: чужая, затаившаяся Москва, пустая квартира и опечатанные двери в гарином кабинете, люди в штатском, дежурившие у дома, черный «фордик» на улице, с неотступной медлительностью катящий по следу.
«Жена врага народа»,— она вслушивалась в звучание, не постигая сути, но понимала, что это значит и что из этого следует. Первый муж — Серебряков Леонид Петрович — тоже арестован.
Как и Гаря, большевик с пятого года. Как и Гаря, герой гражданской войны. С первых дней революции член президиума Московского совета и секретарь Московского обкома, начальник политуправления РККА, секретарь ЦК РКП(б).
Только-только получил новое назначение, и не куда-нибудь, а в Гушосдор[25], то есть в систему НКВД. И вот, пожалуйста,— враг. Взяли семнадцатого августа, когда возвращался с работы.
