Кейт Аткинсон - Боги среди людей
(«О, я была радикалкой, даже анархисткой, — заявляла Виола годы спустя. — Жить в лондонском сквоте — чудесное было времечко», хотя на самом деле она постоянно мерзла, хандрила и томилась от одиночества, не говоря уже о том, что материнство связало ее по рукам и ногам.)
Тедди уехал домой обратным поездом и всю ночь не спал, беспокоясь и о своем единственном чаде, и о ее единственном чаде. Виола в свое время была прекрасной, просто идеальной дочуркой. Но в детстве все были прекрасны, подумал он. Даже Гитлер.
— Сельская коммуна? — переспросил Тедди, когда Виола рассказала ему о своих планах.
— Да. Совместное хозяйство. Попытки оградить себя от пагубного влияния капиталистической системы и найти новый образ жизни, — пела она с голоса Доминика. — И антиистеблишментаризм, — добавила она после паузы.
Это было самое длинное из всех известных ей слов. В университетские годы смысл его оставался для нее размытым. («Секта, что ли?» — удивился Тедди.)
— Обыватели — моральные и материальные банкроты. А мы живем плодами земли, — с гордостью вещала она.
— «Истинная свобода — там, где человеку обеспечены питание и безопасность, то есть в пользовании землей»,{26} — процитировал Тедди.
— Что-что?
(«Я, конечно, извиняюсь, — подумал Тедди, — но это проходят в школе».)
— Джерард Уинстенли, — пояснил он вслух. — «Истинные уравнители». «Копатели». Разве нет?
Ему оставалось только гадать, сколько еще всего не усвоила его дочь. Тедди всегда интриговали эти радикальные утопические течения вокруг гражданской войны, и он еще не решил, присоединился бы сам к одному из них или нет, живи он в те времена. «Смотри, как перевернут мир»{27} («Это сетование, а не ликование», — подколола его Урсула много лет назад). Не исключено, что люди тогда точно так же разглагольствовали, не вникая в суть, как сейчас Виола. Молодежная организация «Киббо Кифт» — это их прямые наследники, предполагал Тедди.
— Мирное царство и все такое, — сказал он Виоле и настойчиво продолжал: — Жажда восстановления рая на земле. Милленаризм.
— А, вот ты о чем, — протянула она, услышав нечто знакомое. У кого-то на книжной полке она видела «Поиски миллениума» Нормана Кона; ее задевал объем знаний отца. — Мы заинтересованы в космическом эволюционном развитии, — беззаботно бросила Виола, не имея ни малейшего представления о смысле своих слов.
— Но тебе же никогда не нравилось жить в деревне, — удивился Тедди.
— Мне и сейчас не нравится, — ответила Виола.
Ее действительно убивали новые условия жизни, но все равно это было лучше, чем полуразрушенный сквот.
Община занимала старый просторный фермерский дом в Девоне. Почти все прилегающие угодья были распроданы, но земли все же оставалось достаточно, чтобы выращивать свои овощи, держать коз и кур. По крайней мере, в теории. Со времен Средневековья эта ферма звалась Долгой Рощей. Когда Дороти «почти за бесценок» приобрела ее на торгах, здесь было болото (хорошую землю откупил сосед-фермер — да-да, тот самый, у которого был автомобиль «моррис-майнор» и полный двор гусей), и она переименовала усадьбу в Адамов Акр. Вывеску, намалеванную от руки всеми цветами радуги, прибили гвоздем к главным воротам. Но никто во всей округе не желал знать нового названия — ни одна живая душа.
К моменту их переезда в здешние края коммуна существовала на этом месте пять лет. Там уже поселились три другие молодые пары: Хилари и Мэтью, Тельма и Дейв (шотландцы), Тереза и Вильгельм (голландцы). Виола с трудом запомнила их имена. Помимо Дороти, в общине состояли еще трое одиночек: американка лет тридцати с небольшим по имени Жанетт, подросток Брайан — судя по всему, сбежавший из дома. («Круто!» — восхитился Доминик). И конечно, Билл, старик лет пятидесяти. Когда-то он служил механиком в ВВС Великобритании, и Виола сообщила:
— Да-да, в войну мой отец тоже служил в авиации.
— Да что ты говоришь? В какой эскадрилье?
— Без понятия. — Виола пожала плечами. Они с отцом никогда не беседовали о войне, да и потом, столько воды утекло.
Видимо, Билла покоробило такое равнодушие.
— Просто я пацифистка, — заверила Виола.
— Все мы пацифисты, дорогуша, — ответил он.
Но я-то настоящая пацифистка, сердито подумала она. Посещала квакерскую школу, между прочим, и ходила на митинг против войны во Вьетнаме, делая все возможное, чтобы угодить за решетку. Годы ее славы были еще впереди: Гринэм-Коммон, Аппер-Хейфорд, — но она уже давно вступила на путь праведного гнева. Ее отец летал на самолетах и сбрасывал бомбы на людей. Возможно, на нем лежит ответственность за бомбежку Дрездена: в их университетской программе значилась «Бойня номер пять». («Дрезден бомбили только „ланкастеры“», — сказал Тедди. «Ну и что? Нет, ты ответь! Думаешь, это тебя оправдывает?» — наседала дочь. «Я не ищу для себя оправданий», — сказал Тедди.) Война — это зло, думала Виола, но не могла смириться с отсутствием у Билла интереса к ее мнению. Очевидно, он тоже не искал оправданий.
Доминик был счастлив: у него наконец-то появилась студия — старый оштукатуренный коровник на заднем дворе, а Виола радовалась, что им больше не придется спотыкаться о холсты.
По выходным количество людей в общине увеличивалось за счет неиссякаемого потока туристов, главным образом из Лондона. Какие-то незнакомцы вечно спали на полу и на диванах или сидели без дела, покуривали травку и разговаривали. И разговаривали. И разговаривали. Предполагалось, что они должны помогать в саду или по дому, но такое случалось редко.
Разумеется, Дороти оставалась, так сказать, королевой улья. Притом что в коммуне все было общее, на ферме заправляла именно Дороти; пикап (единственное средство передвижения) тоже принадлежал ей, да и то сказать, без нее не было бы самой общины. Сейчас, в возрасте лет шестидесяти, она носила восточные халаты и убирала волосы под длинные шелковые головные шарфы, а ходила всегда с такой блаженной улыбкой, что с легкостью выводила из себя тех, кто не ведал блаженства. Старуха, примерно ровесница отца Виолы. Когда-то она была актрисой, правда безвестной, но затем «последовала за мужчиной» в Индию; вернулась без него, но зато с «просветлением». («Где это просветление? — прошептала Виола Доминику. — Не вижу ни одного признака. Она такая же, как все, только хуже».)
Перед вступлением в общину Доминик выдержал допрос с пристрастием, а Виола познакомилась с Дороти лишь после вселения в дом. Она отметила, что Дороти любит звук собственного голоса, и рядом с ней вновь почувствовала себя студенткой.
— Адамов Акр, — напыщенно возвестила Дороти. — Место, где происходит все, что только способно произойти. Здесь мы исследуем нашу творческую природу и помогаем другим открывать в себе таланты. Мы непрестанно движемся к свету. Чаю? — внезапно спросила она с видом герцогини, отчего Виола, уже задремав, что частенько случалось с ней на лекциях, даже вздрогнула.
Дороти протянула ей массивную кружку с какой-то мутной, горькой жижей.
— Сдается мне, это не такой чай, к какому ты привыкла, — сказала Дороти, и Виола подумала: уж не хотят ли ее отравить?
(«У тебя паранойя», — сказал на это Доминик.) Но когда Дороти предложила ей черствую как камень плюшку, Виола помотала головой. Пока Дороти грызла такую же каменную плюшку, образовалась пауза.
— Ты узнаешь, — наконец продолжила она, — что мы — свободные, мощные индивидуальности, коим посчастливилось двигаться в одном направлении. К пониманию трансцендентности.
— О’кей, — осторожно сказала Виола, не имея ни малейшего понятия, о чем толкуют облепленные хлебными крошками губы Дороти.
Понятно, что существует трансцендентальная медитация — этим она занималась и даже изучала трансцендентализм в американской литературе, осилила «Уолдена» Торо и «Природу» Эмерсона, но все это, похоже, не имело отношения к сжиганию шалфея по системе Дороти и ее дурным (голосом недовольной гориллы) песнопениям.
— Залог успеха в том, чтобы каждый вносил свою лепту в общее дело, — изрекла Дороти.
«Неужели?» — устало подумала Виола. Она тогда носила под сердцем Берти и была на последнем сроке беременности, да еще таскала на руках Санни.
Ей, не обладавшей никакими особыми умениями, поручили черную работу: готовить, убирать, печь хлеб, пропалывать грядки, доить козу — «и так далее». «В основном занята по дому», — говорила Виола. Студенткой она участвовала в марше за повышение оплаты труда домработниц, хотя никакого отношения к этому роду деятельности не имела, да и сейчас не слишком его жаловала. Как и необходимость горбатиться на других, а не на себя, хотя жизнь в общине это предполагала. Выпадали ей и «несложные садовые работы»: перекопать на заднем дворе заросший репейником тяжеленный краснозем по краям лужайки. От «сельскохозяйственных работ», как Дороти называла выращивание чахлых корнеплодов и червивой капусты, ее освободили.
