Виктор Поротников - Игорь Святославич
Пленники, не веря своему счастью, торопливо разбирали шубы, шапки и сапоги, брошенные степняками на истоптанный подтаявший снег. Среди них было много юных боярышень и купеческих дочерей, растерявших в постигшем несчастье былую надменность, но не утративших свою девичью красу. К ним, оставшимся без отцов, матерей и старших братьев, переяславцы отнеслись с особым участием. Помогали одеться и обуться, делились хлебом, отводили в ближайшие дома греться, поскольку у костров места уже не было.
Игорь, толкавшийся среди освобожденных пленников, нечаянно коснулся руки стройного юноши в изодранном полушубке, на плече у которого рыдала молодая женщина с распущенными по плечам светлыми волосами. Юноша взглянул на Игоря. Его красивое лицо выглядело уставшим, на пораненной щеке засохла кровь.
У Игоря радостно забилось сердце:
— Вышеслав! Живой!
— Игорь?! Откуда ты взялся?
Да, это был Вышеслав, который обрадовался встрече не меньше Игоря.
Светловолосая женщина при виде этой сцены перестала рыдать и удивленно глядела на обнимающихся друзей.
— Отец твой тоже в Киеве, — молвил Игорь, тормоша Вышеслава. — Как я рад, что отыскал тебя! А это кто?
— Это Бронислава, дочь боярина Кудеяра, — ответил Вышеслав и нахмурился. — У нее мужа убили и отца, а дочь она потеряла. Вернее, разлучили ее с дочерью черные клобуки, когда делили меж собой пленниц. Нас с нею одной веревкой повязали, мы так и ночь всю провели в каком-то подвале.
Игорь сочувственно покачал головой в островерхом шлеме.
— Помочь бы ей, Игорь, — сказал Вышеслав.
— Я бы рад, но как?
— Дай ей коня и дружинников, пусть поищет дочь у других ворот. Иль там пленников не освобождают?
— Освобождают, — ответил Игорь, — так Глеб Юрьевич повелел. Он теперь из Переяславля на киевский стол перейдет.
— Ну дай Бог ему доброго здоровья, — произнес Вышеслав без особой радости в голосе.
Брониславе посчастливилось разыскать дочь среди освобожденных пленников у Лядских ворот. В тот мартовский день многие киевляне, вызволенные из неволи, отыскали кто сына, кто дочь, кто отца с матерью… И все же горечь от страшного погрома Киева и гибели многих киевлян довлела над всеми и омрачала минуты радости бывших пленников.
Был год 1169-й от Рождества Христова.
Глава седьмая. Первенец
Воевода Бренк не отпустил Вышеслава с Игорем в Путивль, заявив, что намерен сделать из сына искусного воина.
— А уж потом ты сам решишь, в чьей дружине служить, в Игоревой иль Олеговой, — сказал Вышеславу строгий отец.
По раскисшей от весенней распутицы дороге дружина Игоря возвращалась в Путивль.
Старшие дружинники ворчали:
— Взяли на щит Киев, а домой идем с пустыми руками! Будто не с победой возвращаемся.
— Суздальцы, те не постеснялись, набили мошну доверху и ополонились, а у нас ни серебра, ни рабов.
— У Глеба Юрьевича деньжат выпрашивали на хлеб и на овес лошадям. Смех, да и только!
— Зато у князя нашего совесть чиста, ему ведь чужого не надо! Он, видать, ради удовольствия ратоборствует.
Игорь слышал недовольные разговоры, но вида не подавал. Он даже с Олегом поругался из-за того, что тот разрешил своим воинам пограбить лабазы фряжских купцов. Олеговы дружинники разошлись и не только растащили все имущество фрягов, но даже надругались над их женами и дочерьми. Олег закрыл на это глаза, поскольку дружинники и его не забыли, подарив своему князю самую красивую из дочерей фрягов, которую звали Изольда. Эту Изольду Олег взял с собой в Новгород-Северский.
«Пусть не удались мои замыслы касательно Чернигова, зато досталась мне заморская красавица», — думал Олег себе в утешение.
…. Агафья встретила черноокую темноволосую пленницу с нескрываемым состраданием к ней.
Зато Манефа, оглядев Изольду с головы до ног, холодно спросила у Олега:
— Что эта пава делать-то умеет?
— Она на лютне отменно играет и жалобные песни поет — заслушаешься, — хвастливо ответил Олег.
— И только-то, — усмехнулась Манефа.
Но Олег утруждать Изольду какой-либо работой и не собирался, сделав ее своей наложницей. На Агафью Олег больше не смотрел, все ночи проводя с Изольдой. Он даже трапезничать стал отдельно от всех на пару со своей обожаемой рабыней. Хотя Изольда неплохо изъяснялась по-русски, Олег тем не менее взялся изучать ее родной язык.
В отместку супругу Агафья, не таясь, льнула к Игорю. Манефа не раз заставала их целующимися. Когда про уединения Агафьи с Игорем стала открыто судачить челядь, Манефа бесцеремонно выпроводила сына прочь.
— Тебя в Путивле жена дожидается, к ней и поезжай, — было напутствие княгини.
Игорь без возражений собрался в путь. Он и сам сознавал, что его все сильнее затягивает в омут греховной любви.
Когда выступили из Новгорода-Северского, только-только первые проталины появились. А на подходе к Путивлю вдруг повеяло таким теплом, что таявшие снега вдруг зажурчали множеством ручьев по лощинам и склонам холмов. Набухшая влагой земля зачавкала под ногами и копытами.
По пажитям деловито расхаживали прилетевшие с юга грачи.
Ефросинья кинулась Игорю на шею, и у того что-то екнуло в сердце. Не удержался Игорь и поцеловал свою юную жену долгим поцелуем в уста, как привык Агафью целовать. Ефросинья затрепетала и вся подалась к нему, так долго ожидавшая такой ласки. До этого между ней и супругом были в ходу лишь невинные поцелуи в щеку.
Ефросинья по наивности своей решила, что в Игоре проснулась истинная мужественность благодаря ратным делам, в коих он впервые в жизни принял участие. Она не стала отказываться, когда Игорь предложил ей пойти вместе с ним в баню, натопленную для него расторопными слугами.
Тут-то, у пышущей жаром печи из речных валунов, в густом мятном пару, неловкая и смущенная, Ефросинья впервые явила мужу свою наготу. Игорь взял жену за руку и вывел из темного угла поближе к окошку, залепленному бычьим пузырем. Его глаза заблестели каким-то особенным блеском.
— Какая ты у меня лепая, Фрося! — восхищенно промолвил Игорь, ласково касаясь девичьей груди и бедер.
Ефросинья, сама восхищенная мускулистым торсом своего суженного, робко положила свои мягкие руки Игорю на плечи. Белокожая, с длинными распущенными волосами она походила на русалку.
Игорь притянул Ефросинью к себе и приник к устам жадным поцелуем, руки гладили ей спину и пышные округлые ягодицы.
От новых необычных ощущений у Ефросиньи слегка закружилась голова, а в груди разлилось трепетное тепло. Она смелее обняла Игоря, теснее прижалась к нему. Лобзания возбудили обоих настолько, что он возжелал ЭТОГО, по опыту зная, что за чем следует. Она же хоть и была совсем неопытна, но непременно хотела, чтобы ЭТО случилось именно сейчас.
Усадив Ефросинью на скамью, Игорь приблизил к ее лицу свое разбухшее от желания естество. Наивные девичьи глаза расширились от удивления, когда этот большой вздыбленный жезл от прикосновения ее пальцев вдруг обрел еще большие размеры и, затвердев, утратил первоначальную упругость. Все известное до этого Ефросинье о совокуплениях мужчин и женщин рассыпалось в прах, поскольку Игорь заставил ее ласкать этот жезл языком. И даже непременно хотел всунуть его ей в рот!
Ефросинья, в голове которой было полнейшее смятение, — супруг не знает, как надо правильно совокупляться! — попыталась вежливо намекнуть Игорю, что ЭТО делается не так, а иначе.
— Откуда же тебе это известно, голуба моя? — с улыбкой превосходства обратился Игорь к жене.
Ефросинья густо покраснела и ничего не ответила.
Не желая более оттягивать неизбежное, Игорь завалил Ефросинью на полке и, разведя ей ноги, соединился с нею одним уверенным движением. В лежащей под ним супруге с полуоткрытым алым ртом и румяными щеками, с разметавшимися по березовым доскам полка пышными волосами было столько свежести и очарования, что Игорь, входя в раж, не обращал внимания на стоны Ефросиньи, хотя то были стоны не от наслаждения, но от боли. Игорь прекратил свои телодвижения, только заметив слезы в глазах жены.
Он постарался ее успокоить:
— Не плачь, родная. Так всегда бывает первый раз.
Ефросинья перестала плакать, но наотрез отказалась продолжить начатое.
Игорь принялся ее убеждать, что прерываться нельзя, и в первую очередь мужчине.
Ефросинья подняла на него ясные заплаканные очи и наивно спросила:
— Отчего же?
Игорь видел, что она не капризничает, а просто хочет узнать.
И он ответил:
— Мужчина должен исторгнуть семя, только тогда совокупление может считаться законченным.
— Откуда это известно? — вновь спросила Ефросинья.
— Так говорил мне мой духовник, тот, что остался в Новгороде-Северском, — солгал Игорь.
