Дмитрий Дмитриев - Золотой век
Пришлось Серебрякову ограничиться только теми слухами, которые ходили в Петербурге об этом происшествии.
Эти слухи были совершенно различны: одни говорили, что убивший князь Петра Михайловича Голицына дворянин Волков обладал необыкновенною силою и ловкостью и был подобием Голиафа или одного из сказочных богатырей.
Другие говорили, только втихомолку, что, по их догадкам, князь-богатырь Голицын просто-напросто убит, и соучастником в этом преступлении называли Потемкина, который быстро возвышался и опять стал приближенным любимцем государыни.
С этим не мог не согласиться и сам Серебряков.
Он только не допускал мысли, что Потемкин соучастник в убийстве, и полагал, что произошла не дуэль, а убийство: в этом он был почти уверен по некоторым данным, слышанным им в Петербурге.
Отправляясь с письмом к Потемкину, Серебряков имел в мыслях вызвать его по поводу дуэли на разговор.
Не без спеси и гордости принял Потемкин посланного от графа Румянцева-Задунайского.
— Вы с письмом? — отрывисто спросил он у Серебрякова.
— Так точно, ваше превосходительство.
— Давайте.
Серебряков заметил, что Потемкин во время чтения письма менялся в лице.
Прочитав письмо, Потемкин сердито его скомкал и, бросив на пол, сказал:
— Слишком многого хочет граф Петр Александрович. В своих поступках я дам отчет Богу и государыне и больше никому. Вы слышали, господин офицер, мои слова? Передайте их графу.
— Слушаю, ваше превосходительство.
— Он слишком много берет на себя. Я, кажется, вышел из того возраста, чтобы нуждаться в наставлениях. Завистников у меня много. Я это знаю. Но до сего дня я не знал, что надо к ним причислить и его сиятельство графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского. Как мне ни больно это, но я должен сознаться в этом. Насильно мил не будешь.
— Можно мне уйти? — спросил у взволнованно расхаживавшего по своему кабинету Потемкина Сергей Серебряков.
— Можете. Ваша фамилия, кажется, ведь Серебряков?
— Точно так, ваше превосходительство.
— Граф Петр Александрович в письме еще просит меня разъяснить ему причину дуэли, окончившейся смертью князя Голицына. Скажите графу, что эта роковая дуэль причинила и мне немало горя и печали. Покойный князь Петр Михайлович Голицын был хорошим моим приятелем и другом, и я проклинаю того человека, который заставил нас оплакивать смерть князя. Поверьте, государь мой, мне очень, очень тяжело вспоминать об этом, а тем паче тяжело рассказывать. Скажите только графу, что дуэль была по всем правилам и что князь пал, сраженный пулею в сердце. Стреляли вместе. Пуля князя никакого вреда не причинила противнику, а между тем пуля противника… повторяю: лишила нас лучшего человека, лучшего гражданина и моего лучшего приятеля.
Проговорив эти слова с глубоким вздохом, Потемкин с каким-то бессилием опустился на диван.
— Смею спросить, ваше превосходительство?..
— Спрашивайте, только не про дуэль. Понимаете ли вы, это мне тяжело, слишком тяжело.
— Я только хотел спросить относительно противника покойного князя…
— Да ведь это все то же, все то же! Ну, что вам угодно?
Я догадываюсь, что его сиятельство граф поручил вам делать подобные вопросы или скорее допросы. Я бы мог вам не отвечать на них…
— Ваше превосходительство…
— Ну так и быть! Я удовлетворю любопытного графа. Как мне это ни тяжело… Слушайте!
Серебряков видел, как Потемкин волновался и менялся в лице при разговоре. Ему стало жаль его.
— Ваше превосходительство! Если вам так тяжело, то не трудитесь говорить.
— Нет, нет. Уж если я начал, то надо досказывать. Убийца — будь он проклят, стократно проклят — бесследно скрылся, когда я, пораженный смертью князя, бросился к нему, думая, что князь только ранен, и старался привести его в чувство… Но увы! Передо мною лежал лишь один холодный труп. О, ужасная, тяжелая минута! Я как сейчас вижу его спокойное, без кровинки лицо с широко раскрытыми глазами… В этих глазах я прочитал… О, это ужасно! Потемкин с отчаянием закрыл лицо руками.
Серебрякову оставалось одно: молча поклониться и выйти из кабинета будущего всесильного вельможи.
«Что с ним? Это не может быть притворством, нет! Потемкин оплакивает князя Голицына искренними слезами, или же в этом надо понимать упрек себе, своей совести. Какие мысли! А молва многих, эти слухи, но нет!.. Ложь, клевета, зависть!.. Вот что породило эти слухи и эту клевету! Но что я скажу графу Петру Александровичу? Много переслушал я различных рассказов, предположений, догадок и только… Но истинного, правдивого, ничего не узнал… Скорее в Москву поеду, в Москве как-то проще и лучше живется. Возьму отпуск продолжительный или же переведусь из гвардии и стану жить в Москве, поближе к моей милой и дорогой моему сердцу княжне. Да, да! Скорее вон из Питера!».
Таким размышлениям предавался молодой офицер по дороге в свою квартиру.
Перед отъездом он еще раз имел счастие представиться императрице.
Государыня вручила ему письмо к нашему главнокомандующему на Дунае, милостиво обласкала Серебрякова и еще раз расспрашивала его о состоянии нашего войска, благодарила за объяснения и поздравила его с чином поручика гвардии.
Счастливый Серебряков, преклонив колена, в теплых сердечных выражениях благодарил за милости монархиню.
XVII
Вновь пожалованный в поручики гвардии, Сергей Серебряков не стал засиживаться в Петербурге: его, как магнитом, тянуло в Москву.
Там находилась горячо им любимая девушка.
В то время о железных дорогах и дилижансах еще не было и слыхано; как ни спеши, как ни лети на конях, а все из Питера менее четырех суток не проедешь, и то летя на перекладных день и ночь.
Но Сергею Серебрякову пришлось пробыть в дороге почти целую неделю, да в Петербурге пробыл он дней десять, и когда вернулся в Москву, то в доме князя Платона Алексеевича Полянского произошло такое событие:
Княжна Наталья Платоновна, вопреки ее желанию, помолвлена с графом Аполлоном Ивановичем Баратынским, и назначено было ей благословение.
Сергей Серебряков приехал накануне совершения этого обряда.
Молодой гвардеец, ничего не зная, с радостным сердцем и со счастливой надеждой отправился в дом своей возлюбленной.
— Могу ли я видеть князя? — входя в приемную дома князя Полянского, спросил Серебряков у старого камердинера.
— Не знаю. Надо спросить у его сиятельства! — как-то хмуро ответил камердинер князя Полянского, Григорий Наумович.
Хмурость старого камердинера удивила Серебрякова.
Не так прежде встречал его Григорий Наумович.
— Наверно, чем-нибудь расстроен старик, — подумал Серебряков.
— Пожалуйте, просят! — как-то сухо проговорил вернувшийся в приемную княжеский камердинер.
— Григорий Наумович, что с тобой? — спросил у него Серебряков.
— А что-с?
— Ты как будто не в себе.
— Помилуйте-с, я что!.. Пожалуйте, его сиятельство вас дожидается.
Более чем сухо встретил князь Платон Алексеевич сына своего старого приятеля.
Он не подал ему руки и, окинув его суровым и презрительным взглядом, проговорил:
— Удивляюсь я, государь мой, развязности современной молодежи; скажу даже более: нахальности!
— Я… я не понимаю, ваше сиятельство… — побледнев от такой встречи, промолвил Серебряков.
— А вот сейчас поймешь.
— После всего, что ты учинил в моем доме, ты еще смеешь являться ко мне на глаза, и так развязно?
— Ваше сиятельство!.. Я не понимаю…
— Опять? Опять не понимаешь? Бестолков же ты, государь мой!
— Покорнейше прошу: объясните, ваше сиятельство!
— Прежде я думал без всякого объяснения, как только ты придешь, выгнать тебя; это сделать я хотел приказать лакеям.
— Князь! — побледнев, как смерть, воскликнул Серебряков.
— Да, да… выгнать… и ты хорошо знаешь за что!
— Нет, князь, я не знаю…
— Скажи, какой незнайка! И ты думал, ты смел мечтать быть моим зятем, мужем моей дочери! Ты имел наглость придти ко мне в дом! — сердито крикнул князь.
— Стало быть, вам, князь, все известно?
— Да, да, известно… Неблагодарный! Чем ты отплатил за все то, что я делал и для тебя, и для покойного твоего отца. Я смотрел на тебя как на близкого родственника, как на друга моего дома, и чем же ты отплатил? Ты увлек мою дочь! Да, увлек. Любви я тут не допускаю. Для тебя княжна Наталья Платоновна завидная партия! Ты забыл, мой милейший, кто она и кто ты!
— Позвольте, ваше сиятельство…
— Ни слова. Теперь твоя очередь слушать, что я стану говорить.
Чтобы завтра же тебя не было в Москве, слышишь: завтра же! Иначе ты заставишь меня принять крутые меры. Ты думаешь, что опальный князь Полянский бессилен, и он будет рад теперь первого встречного назвать своим зятем? Ошибся, господин офицер: еще князя Полянского не все забыли… И найдутся сильные люди, которые вступятся за него!.. И вот даю тебе совет за благо убраться из Москвы, иначе… иначе… вместо армии ты попадешь в крепость, а может быть, и в Сибирь.
