Николай Бахрошин - Викинги. Заклятие волхвов
Все равно хуже, больнее ныла его любовь…
Да, себе-то можно признаться – все ныла и ныла, без конца растравляя воспоминаниями. Нет, иногда ему удавалось не вспоминать Сангриль день или даже два, и он начинал говорить себе, что все, кончилось, наваждение прошло, дурман развеялся. Он исцелился, хвала богам! Наконец-то выздоровел!
Приятно жить без любви? Еще как приятно! Легко, вольготно, свободно, и можно без помех думать мыслями мужчины и воина, а не вспоминать без конца золотистый локон, откинутый со лба лаской ветра. Любовь, конечно, дарит человеку сверкающие мгновенья счастья, но она же лишает его свободы хуже любых цепей…
Исцелился, говоришь? Кого он обманывает…
Потом, много позже, Сьевнар понял, что любовь кончается не тогда, когда всеми силами стараешься ее забыть, а когда действительно не вспоминаешь. Память о женщине все равно остается с тобой, ты просто забываешь, как страдал и томился. Да, чувства тяжело остывают, но и вспоминаются потом так же трудно. Жизнь все-таки больше любви, как и толковали ему не раз и не два. Просто это знание невозможно понять, его нужно выносить в потоке времени…
Со слухов, что доносились до острова через третьи-четвертые-пятые уста, просачивались сквозь досужие разговоры, Сьевнар знал, что Сангриль не вернулась домой после смерти мужа. Хотя по обычаю молодая женщина могла получить из казны поместья «вдовью долю» и спокойно вернуться под родительский кров, ждать, пока снова позовут замуж, Сангриль предпочла стать второй женой владетельного ярла Рорика Неистового. И живет с ним, и постоянно собачится со своенравной Ингрив, первой женой ярла Рорика. Неистовый конунг долго пытался, но постепенно отчаялся навести мир в собственной семье, ехидничали сплетники.
Конечно, по древнему обычаю фиордов мужчина может иметь столько жен, сколько захочет, только, видят боги, этот обычай давно уже не в чести. Известно, Все-Отец Один имеет четырех жен божественной красоты, и ему, испившему из источника мудрости Урд, даже удается держать в узде их ревнивое своенравие. Но многие ли смертные способны уподобиться Богу Рати в семейной твердости? – судачили воины. Женщины фиордов никогда не были покорными и бесправными, как южанки в гаремах, это так. Могли наследовать все, вплоть до земель, сами владели своим имуществом, были случаи, даже дружины водили. Такие женщины слишком горды и независимы, чтобы делить с соперницами не только похоть супруга, но и ключи от амбаров и кладовых. Наложницы – да, это мужское право – иметь наложниц. Любой владетель может брать столько рабынь и наложниц, сколько позволяет неистовство семени, эта вечная мужская жадность к новому, молодому телу. Так издавна повелось в фиордах и так будет впредь, пока земля людей стоит посреди Мирового океана. При этом хозяйка у кухонных котлов и ключей должна быть только одна, иначе на огне очага сварится больше злости, чем похлебки или каши, с удовольствием заключали рассказчики.
Сьевнар слушал, и темное, мстительное шевелилось в груди. «Девушка должна сама позаботиться о себе…» Позаботилась? Стала счастливой женой богатого ярла?! Вот только загвоздка – один ярл умер, а у второго уже есть жена, хоть он и соблазнился на ее золотоволосую прелесть.
Вместе с тем ему было жалко Сангриль. Оставшаяся в сердце нежность пробивалась сквозь злость, как нежные весенние ростки упрямо пробиваются через каменные россыпи. Нежность щемила, звала, томила, порой захлестывая его до спазмом в горле. Бередила рану, которая только-только начала рубцеваться.
Если разобраться – куда ей возвращаться, этой глупой, упрямой девчонке? К отцу-насильнику? К сестрам-ехиднам? Может, она и осталась бы с братом погибшего мужа, чтоб только не возвращаться домой. А сама не любит, тоскует, рассуждал Сьевнар, чувствуя, что несчастья Сангриль как будто снова уравняли их, сделали ближе друг другу.
Он вспоминал высокую, властную, чернокосую Ингрив, дочь ярла Багги и жену ярла Рорика, уже подарившую ему двух сыновей-погодков – Рагнара и Хуглейка. Соглашался – такая женщина не отдаст ни капли домашней власти, она все ключи повесит на свой кожаный пояс, это так. А что остается Сангриль? Называться женой, а быть, по сути, наложницей? Незавидная участь для гордой красавицы…
Странное было состояние – смешение обиды и нежности, злости и любви, мстительности и желания. Словно эти противоположности только распаляют одна другую, как соединение огня и воды производят обжигающий пар. «Милая…» – шептало сердце, и губы тут же говорили: «Дрянь, зараза, глупая, похотливая утка…» А в сердце снова отдавалось: «Милая… Любовь моя… Сангриль…»
Если бы она только позвала, хоть как-то подала весточку… Все бросил бы, по воде побежал бы, без ладьи поплыл бы по морю… Или – хочет и не может подать?
Дурацкая надежда, почти не реальная, сам понимал. Помнил ее холодные, презирающие глаза, часто вспоминал колючие, ранящие слова. Но ведь надежда никогда не прислушивается к доводам разума, она, надежда, всегда жива вопреки всему. И порой оказывается правее правых, ему ли, бывшему рабу, не знать этого, невесело усмехался он…
* * *Косильщик замечал его внутренние метания. Часто хмурился и крутил головой. Сьевнар чувствовал, старший брат давно хочет ему что-то сказать, только медлит. По одному этому можно понять, о чем он хочет поговорить. Нерешительность не в его характере, Гуннар и в жизни был так же быстр и напорист, как в бою на мечах. Но – молчит, деликатничает. Не хочет бередить незажившие раны друга, за что ему отдельная благодарность.
В сущности, что тут можно сказать? Очередное нравоучение на тему, что все пройдет? Кто б сомневался, пройдет, конечно, все пройдет. Только когда и кого это утешало? Проходит любовь, кончается молодость, высыхает до старческой дряблости былая сила – только вряд ли это можно назвать утешительными соображениями, невесело усмехался Сьевнар.
Разговор у них все-таки состоялся. Правда, вышло совсем не так, старший брат не стал пичкать его расхожими поучениями. Удержался от соблазна избитых истин, что всегда липнут к языку, как осы к плошке с медом. Однажды, сидя на прибрежных камнях, отдыхая после очередных упражнений, Гуннар Косильщик вдруг взялся рассказывать ему о своей далекой, потерянной возлюбленной.
Наверное, все истории любви похожи одна на другую, слушая, думал Сьевнар. Есть в этом какая-то усмешка богов – самое сокровенное, единственное и неповторимое в твоей жизни понятно и знакомо другим так же близко, как собственные ладони. Если вместо имени неизвестной Дарны подставить Сангриль, он бы мог продолжить эту историю вместо Гуннара…
– А знаешь, что удивило меня больше всего, когда я встретился с ней, чужой женой, вернувшись из далеких земель? – вдруг спросил Гуннар.
– Что?
Рассказ старшего брата все равно растревожил до сердцебиения, до прихлынувшей к голове крови.
– Меня удивило даже не то, что она изменила всем нашим клятвам, что стала женой другого, меня по-настоящему удивило, как искренне она все забыла. Дарна, моя любимая, смотрела на меня так, словно с трудом могла вспомнить имя. Клянусь девами-валькириями Асгарда, боги наделили женщин удивительной способностью забывать, которую мы, мужчины, просто не можем понять. Она, женщина, всегда искренна в своем предательстве, она даже не думает о том, что предает, просто забывает прошлое и живет настоящим. Я могу рассудить только так…
– Как же быть?
Сьевнар тут же сообразил, что выдал себя этим вопросом, дал понять старшему брату, что думает, не о далекой Дарне, о другой думает… Впрочем, выдал не выдал – какая разница? Как будто без того непонятно, о чем речь. Вся его скрытность видна, как плевок на лысине…
– А никак. Бывают ситуации, когда ничего нельзя сделать, как нельзя расколотить лбом гранитный валун. И это нужно понять… Дарна забыла, выкинула меня из своей жизни, и я в ответ мог сделать только то же самое, – продолжил Гуннар, словно бы не заметив его оговорки. – Уйти от нее как можно дальше, оставить за спиной и земли, и реки, и моря. И постараться забыть, пусть это и нелегко…
– Тебе удалось?
– Да. Наверное. Мужество мужчины не только в том, чтобы сражаться наперекор всему; пожалуй, больше мужества нужно, чтобы принять неизбежное, – Гуннар все-таки не удержался от поучения.
Сьевнар промолчал, отводя взгляд. Зябко передернул плечами. Старший брат спокойно смотрел на него.
– Я понимаю, сейчас ты мечтаешь, как снова окажешься рядом с любимой, как все изменится, как твоя любовь снова воспламенит ее, – добавил Косильщик. – Но я скажу тебе прямо – не стоит обольщаться пустыми надеждами. Забудь ее, скальд, это лучшее, что ты можешь сделать.
Забыть? Легко сказать… Скорее всего, Гуннар прав, даже наверняка – прав, но, видят боги, это очень горькая правда!
