Марина Александрова - Кольцо странника
– Какой ты сильный! – произнесла врастяжку. – Спасибо тебе, воин. Кабы не ты... – и, прежде чем Всеслав успел опомниться и придумать, что ответить, – прижалась своими губами к его губам.
Горяч и сладостен был этот поцелуй, и у Всеслава закружилась голова. Земля плыла под ногами, он не помнил, где он, кто он – только хотел, чтоб длилось это мгновение. Женское тело, горячее даже сквозь одежду, прильнуло к нему, и он понял, что надо делать. Но только потянулся, чтобы обнять – она вывернулась ловко и скоро пошла, не оборачиваясь.
Всеслав стоял, как истукан каменный. Разум отказывался понимать произошедшее, все чувства таяли в необыкновенной истоме. Но вот сладкий туман развеялся – и закачался витязь, закрыв лицо ладонями, застонал. Что ж это такое, Господи? Грех ведь, грех!
С того вечера вспомнил Всеслав о Боге. Подолгу стоял на молитве, удивляя этим товарищей. Средь княжеских гридней вовек не бывало таких богомольцев, но над ним не смеялись – боялись, что ли?
Но и молитва, и строгий пост не помогали. Ночами грезилась княгиня, жгло запретное тело, и жадными руками обнимал Всеслав пустоту. Иван, примечавший, что с приятелем творится неладное, спросил как-то:
– Что ты, друже, ходишь, как потерянный? И ночами, слышу, маешься – мечешься да стонешь. Не любовная ли присуха на сердце?
Всеслав ничего не ответил, только покраснел.
– Угадал, угадал! – обрадовался Иван. – Нашел себе голубку? На свадьбе-то скоро гулять станем?
– Погодим немного, – взяв себя в руки, ответил Всеслав. – Не рано мне воли молодецкой лишаться?
– И то верно! – рассмеялся Иван и больше этого разговора не затевал.
Шутки шутками, а Всеславу худо приходилось. Он и сам не мог бы сказать, что мучило его больше – жгучее, невыносимое почти желание, или не менее жгучий стыд. Да и не хотел он в этом разбираться – ночами приходила к нему княгиня: в розовом сумраке его сновидений сплетались их обнаженные тела, а днем не давала покоя совесть – душила, ломала, жгла. Иван, вишь, о свадьбе затолковал, а о чем речь может идти, коли лада – мужняя жена? Грех один! И тем страшней все это было оттого, что и княгине, видно, крепко запал в душу прекрасный витязь. На лесенках она уж больше не спотыкалась, но не раз и не два, столкнувшись с Всеславом в темном уголке княжеского терема, останавливалась и поднимала на него глаза.
И ни разу – ни разу! – Всеслав не смог уйти искушения. Жадно обнимал ее – любимую, желанную, отвечавшую на желание, жадно целовал пухлые губы, бродил ладонями по горячему телу ее, и сам не знал, что делает. Она выворачивалась неожиданно, и как в первый раз, уходила быстро, не оглядываясь. Такие встречи совсем изводили молодца.
Так длилось до того дня, когда он получил наряд на ночную стражу подле покоев княгини. Сердце у него кровью облилось, знал – не устоит пред соблазном. Как быть, что делать? – неизвестно, и не рассказать никому. Рано лег спать, пытаясь убежать от раздумий, но сон не шел. Глядя во тьму над головой, Всеслав, казалось, грезил наяву. Лада его стояла перед ним в чем мать родила, манила рукой в звенящих обручах, смеялась тихо, мелко... И все было залито розовым, нежным светом цвета того платья, в котором увидел ее первый раз.
Рванулся к ней, не целовал – впивался, как вурдалак. Словно зверь проснулся в богобоязненной душе – такая жажда обуяла изломать, измять это покорное, податливое тело. Наслаждение росло, становилось непереносимым, но впереди все равно было что-то, чего – Всеслав знал точно – невозможно, нельзя выдержать человеку. И он был уже на пороге этого «что-то», когда розовый свет изменился. Тонкие струйки красного показались в нем, и их становилось все больше и больше, пока все не окрасилось в цвет крови... И тянется рука сотворить крестное знамение, но поднимается с трудом, медленно, словно сто пудов висят на ней. Но перекрестился-таки Всеслав – и проснулся в тот же миг.
В гридницкой тишина, все уж спать полегли. Только ползет из угла тихий шепоток. Кто-то не спит, болтает языком за полночь. Всеслав прислушался невольно и обомлел.
– ... А у княгинюшки-то нрав горячий, пошучивать она любит. Был у нас тут один такой витязь. В плечах косая сажень, и лицом вышел. С ним-то она и полюбилась. Только правда-матушка всегда на белый свет выплывет. Кто-то князю донес – мол, видали, как гридень княгинюшку в уголке прижал. Князь встрепыхнулся, кинулся к супруге своей, а она ему – да, дескать, набросился он на меня, силой взять хотел, да не вышло. А князь ей: почто мне не сказала? Она и отговорилась добросердечием своим. Пожалела, дескать, неразумного, через красоту мою ангельскую ума он лишился...
– Ну и что дальше?
– Вестимо что. Витязю тому сразу карачун вышел. Князь тогда и оговорился – кабы своей волей княгиня с ним миловалась, и ей бы не сносить головы...
Дальше Всеслав не слушал. Лежал, чуть дыша, внутри все захолодело. Не стыд палящий терзал – терзала обида за обман, за ложь той, на кого молиться был готов. Не первый он, значит, не последний, и любовь эта для нее – не утеха для души, а утоленье жажды телесной, похоти дьявольской... Припомнил Всеслав и то, как говорил дядька Тихон о радостях мирской жизни и улыбнулся сквозь слезы. Вот они, радости-то!
Поутру Всеслав отказался стражу нести, отговорился нездоровьем. Сотник покосился на молодого богатыря, дернул плечом:
– И верно, бледный ты какой-то. С чего тебя так обтянуло?
Ну, иди, иди.
Напрасно прождала ладу княгиня-изменщица и с тех пор не подходила к нему, даже в его сторону не глядела. Видно, на кого другого нежности свои перенесла, да Всеславу не было уж до того дела.
Словно искупая все огорчения и муки витязя, приблизил его к себе князь, призывал его чаще обыкновенного, и хоть был Всеслав простым гриднем из малой дружины – делился сокровенным.
– Есть у меня задумка – самому пойти войной на половцев,
– сказал он как-то вечером.
– Одному? – опешил Всеслав. Ведомо ему было – не так велика княжеская дружина, да и казна небогата.
– Зачем одному? Брата призову на помощь, племянника Святослава из Рыльска. Неужто откажут?
Всеслав не нашелся, что сказать. На все воля княжеская, да авось, и передумает он. Но князю задумка крепко запала в душу.
Всю зиму размышлял Игорь, а к весне твердо порешил – идти в поход. Недолгими были сборы – не терпелось князю показать свою доблесть и силу ратную, мечталось ежечасно о славе и добыче.
И вот идет князь Игорь со своими войсками к Дону. Сам впереди, с головной дружиной, а вслед за ним – Всеволод из Трубчевска, князь Святослав Ольгович из Рыльска. Не отказали братья в подмоге, тоже рады были показать удаль и мощь своих воинов. Шли медленно, собирая по пути дружины. Многие вольные смерды, слышавшие про победоносный поход Святослава Киевского, ополчались на половцев. Надеялись очистить землю свою от поганых, надеялись, должно быть, и на богатую добычу.
Всеслав был в первой дружине – князь не пожелал с ним расставаться. Держал рядом для пущей славы русского воинства, для устрашения поганых. Непременно затрепещут они при виде такого богатыря – словно сам Илья из Мурома пришел послужить князю новгородскому! И нравом ровен – не спесив, не заносчив. Покачивается в седле, смотрит по сторонам ясными глазами, думает свою думу.
Поросшая буйными травами степь... Куда ни глянь – нет ей ни конца, ни края. Только пологие спуски показывают дороги к дальним рекам. Но тишина степи обманчива. Равнодушная, прекрасная, она принадлежит тем, кто кочует в ней, тем, кто этой весной собрался от оскудевших зимовий на тучные северные пастбища, на русские города и селения. Налетят, уведут в рабство женщин и детей, поживятся неплохо оружием, златом, мехами... Кони у них быстрые, сытые, самострелы натягивают пять десятков человек, и самострелы те бьют метко. А главная их сила в единстве. Когда воюют, идут всем народом, везут с собой и жен, и детей. Польза двойная – и не тоскуют воины по оставленным семьям, яростней защищают их, и подмогу в них имеют. Всяк, кто лук может в руках держать, даже бабы и девки, выходит на бой. Вечный враг, непреходящая напасть для русской земли – половцы...
У Оскола стали на отдых, стали разводить костры. После обеда по заведенному порядку все, от князя до кашевара, полегли спать. Всеслав тоже прикорнул, но сон был некрепкий, беспокойный. Вскинулся неожиданно, словно позвал кто-то. Открыл глаза – и не сдержал вопля: в небе вместо солнца стоял огненный месяц, словно кто-то выкусил половинку. То тут, то там стали раздаваться такие же крики. Многие проснулись, сбивались кучами, в животном страхе смотрели на небо.
Всеслав разбудил князя. Спросонок Игорь долго не мог сообразить, что случилось, схватился было за меч.
– Знамение нам вышло, великий князь, – шептал Всеслав, сам не мог ничего толком сказать с перепугу.
– Что еще за... – обмолвился князь черным словом и опрометью кинулся из шатра.
Тут же его обступили воины. Забыв порядок и обычай, жались к князю, как малые дети. Седобородый воевода, протирая воспаленные, слезящиеся глаза, пробился к князю, вопросил тихо, но слышали все:
