Николай Задорнов - Симода
Здоровяк Накамура с умными маленькими глазками на большом лице, под зонтом, который нес его самурай, в тяжелом халате, как старая барыня в шелковом салопе.
Чиновники стали складывать мокрые зонтики и отдавать суетившимся подданным.
Лейтенант Сибирцев, лейтенант Можайский; поручик Елкин и мичман Зеленой не пошли через сад, а зашагали по кривой улице к храму. Дождь стих, небо расчистилось. Настроение у всех четверых преотличное. Адмирал каждому задал дело на сегодня. Можайскому, Сибирцеву, Михайлову и Зеленому – чертить. Унтер-офицерам и фельдфебелям – заняться с ротами. Елкину – идти на опись бухты на японской лодке.
Офицеры ночевали в старом, но заново отремонтированном доме священника при храме Хонзенди, который от храма Хосенди, где жил адмирал, отделен лишь садом и кладбищем. Для восьми офицеров японцы отгородили восемь отдельных комнат и девятую, просторную – для общих обедов и занятий. Капитан со старшим офицером занимают комнатки по бокам алтаря храма Хонзенди, точно такие же, как Путятин и Пещуров в Хосенди. Оба храма под той же кручей, с которой висят, грозя рухнуть, скалы и деревья, а в дождь льет вода по стенам с вьющимися корнями и лианами.
Офицеры с утра выкупались, денщики привели в порядок их одежду и начистили оружие. Все в наглаженных мундирах с блестящими пуговицами, в киверах, с кортиками и палашами.
Слева – пустырь, справа – садики за изгородями из камня и коричневых досок. Соломенные крыши с навесами над низкими стенами как нахлобученные шапки. Промытая дождями тучная листва апельсиновых деревьев со спелыми, яркими плодами среди глянцевитой зелени.
Две девушки в кимоно и с зонтиками появились среди улицы, шагая в белых гета на толстых подошвах. Обе с блестящими черными прическами в девичьих наколках и цветах, с огромными бантами за спиной цвета и формы пестрых бабочек. Шли быстро, своей нежной походкой, мелко семеня – пятки врозь, носки вместе, как обученные медвежата.
– Myсмешки, господа! – меняясь в лице и приосанившись, пробормотал Можайский. Он быстро ощупал золотые пуговицы на мундире.
– Как все-таки поэтичны их наряды! – мечтательно сказал Сибирцев. Он узнал девушку, что вчера встречала его в толпе, он сразу заметил ее и подумал, что помнил о ней сегодня.
– Помните, господа, что Евфимий Васильевич велел нам оказывать заботу, почтение и внимание... – объявил Зеленой.
– Так и окажем, господа, почтительность! – повелительно сказал Александр Федорович Можайский.
«Какое-то волшебство! Какая нежность лица... Такое утонченное и естественное совершенство!» – размышлял Алексей Николаевич, стараясь не смотреть в лицо понравившейся девушки, чтобы не смутить ее, и немного стыдясь и не желая выдать свое неясное чувство.
Офицеры, выровняв ряд, зашагали твердо в ногу. Приблизившись к девушкам на четыре шага, враз, как по команде, вскинули на них головы в высоких киверах и, как при встрече с командующим, взяли под козырек.
Девушки уже стояли на обочине дороги, уступая путь мужчинам и воинам, не разгибаясь и не подымая глаз в почтительном поклоне.
– Адмирал может быть спокоен! – через некоторое время со вздохом сожаления объявил Можайский.
– Евфимий Васильевич сам разбередил сегодня своими остережениями... Я и не думал! И ничего подобного и в голове не было... – оправдывался Елкин.
– Право, вы очень благородны! – сказал Зеленой.
– Евфимий Васильевич нес какую-то чушь, – отозвался Можайский.
– Я не слушал... но наша цивилизация долго тут не устоит, – молвил мичман.
«В такой глухой деревне – и такие красавицы! – подумал Сибирцев. – Ее первую я увидел еще вчера! Сразу бросилась в глаза... Неужели это имеет значение?» Ему казалось, что это, быть может, предчувствие. Но вчера в его голове не было, кажется, ничего подобного...
Глава 6
НАКАМУРА ТАМЕЯ
Унтер-офицер Аввакумов, стоявший со знаменем за креслом адмирала, видел с высоты своего роста все собрание. Напротив Евфимия Васильевича на особой скамеечке сидел Накамура Тамея. Подле него местный дайкан[11] Эгава. Офицеры расположились полукругом, оставляя свободным пространство перед адмиралом, где на коленях стояли переводчики Мориама Эйноскэ и Татноскэ. Дальше все помещение храма занимали сидевшие на полу японские чиновники.
Это совсем не такие японцы, что сопровождали Аввакумова с товарищами в плаванье на джонке, – одеты чисто и опрятно, в дорогих шелках, лица у них гладкие, сытые и свежие. Кажется, что это совсем другой народ, и многие не походят на японцев, не походят на мецке Танака и на старшинку Аве или на изможденного Иосиду. Ябадоо когда говорит, то кажется, что скулы у него выдаются еще сильнее, как у изголодавшегося. А тут у адмирала сидят особые японцы, аристократы, не похожие па свой простой народ.
– Вы понимаете, о чем я говорю? – продолжал Путятин. – Прежде всего, господа, – голос его сел, и адмирал хрипло откашлялся, – я должен заметить... за моими людьми была установлена тут слежка... Шпионы ходили за ними... Это неприлично, господа! Какие же дружественные отношения? Люди идут с грузом, а им досаждают с глупейшей бессмыслицей... Вы понимаете? Поэтому предъявляю требование: чтобы больше этого не было! «Дозвольте бить шпионов лопарями, ваше превосходительство, – просили сегодня матросы. – Лепятся за нами, как хвосты. Ничего делать не дают».
Накамура Тамея, как знает Евфимий Васильевич, добрый человек. Сидит, слушает, моргает и молчит. Накамура никогда не лицемерит и не лжет, самому эти порядки не нравятся, да, видно, еще нет у них силы против привычки и обычая. Накамура явно огорчен.
Дайкан округи Эгава отвечал сухо и жестко, что-то, видимо, неблагожелательное, в чиновничьем духе. С японцами никогда заранее не угадаешь по их тону, о чем они говорят. При переводе всегда оказывается что-нибудь другое, не то, что показалось, чего ждешь.
Говорят, что Эгава умнейший человек, гордость Японии. Администратор деятельный, знаменитый художник, инженер-изобретатель. Построил чугуноплавильные печи у себя в селении Нирояма, в горах, льет там пушки, сторонник открытия Японии, широкого образования и перевооружения. Его картины видели в городе Нумадзу в замке, когда шли в Хэда.
Переводчик Мориама Эйноскэ, выслушивая речь Эгава, все поддакивал.
Путятин ждал. «Хитер Мориама! Что-то сейчас выложит...» Глаза переводчика совсем исчезли в морщинках. Кажется, что Мориама ужасно спешит точно перевести, а не торопится, делает вид, что волнуется, боится ошибиться, пожалуй, нарочно тянет, чтобы не диктовали в другой раз, что и как ему сделать, и не предъявляли требований. Продувной, опытный, знает языки, выучил за последние годы английский. Работая с Путятиным в Нагасаки и в Симода, стал как свой за эти годы переговоров. С американцами работал в Синогава, в Урага, знает американского посла Перри, его капитанов, офицеров, переводчиков и корреспондентов не хуже, чем нас.
– Это из дружеских намерений, – объяснил Мориама. – Адмирал отпустил в плаванье шесть нижних чинов, и японское правительство отвечало за их сохранность и дисциплину... Морские солдаты, которые были посланы, охранялись, чтобы не было с их стороны ошибки. Поэтому мы можем сообщить, что их поведение образцовое, и глубоко и почтительно поблагодарим посла адмирала Путятина.
– Но теперь я здесь, и этого чтобы не было.
– Да, – отвечал Эгава.
– У меня есть офицеры свиты, адъютанты и своя охрана, и прошу обо мне также не заботиться. Чтобы не было случайностей.
Эгава поблагодарил.
«Вот и пойми их! Ну, да я сказал и повторять не стану!» – полагал Путятин.
– Господа, теперь нам придется говорить о постройке корабля. Но в будущем дела решать можно вдвоем или втроем, и нет надобности для всякого пустяка конгрессы созывать...
Раздался общий почтительный смех японцев.
Эгава сказал, что он хотел бы сегодня, потом представить своих чиновников и объяснить, какие у кого из них обязанности при отношениях японских властей с прибывшими гостями, а также по делам кораблестроения.
«Почему же потом?» – недоумевая, подумал Путятин.
Накамура Тамея сказал, что он сейчас уезжает в город Симода. Он прибыл проститься с послом Путятиным, выразить ему наилучшие пожелания и твердую надежду, что все намерения посла осуществятся.
Накамура Тамея говорил, прижав к груди свои большие руки. Его маленькие глаза ласково смотрели из-под большого выпуклого лба.
«Кажется, я поторопился. Можно было выслушать Накамуру и не предъявлять ему претензии... Впрочем, Накамура умный человек...»
– Вы, Накамура-сан, поймите меня...
– Да, я вполне понимаю вас, посол Путятин.
Капитан Лесовский знал, что секретарь дипломатического посольства, сопровождавший их в походе, должен по прибытии в Хэда возвратиться в город, где живут послы. При храме на этот случай держали наготове взвод вооруженных матросов для почетной церемонии. Степан Степанович послал офицеров с приказанием выставить караул во дворе.
