Колин Маккалоу - По воле судьбы
— Я налагаю вето на твое предложение, Марк Лепид, — объявил Луций Метелл.
— Луций Метелл, это же выгодно Риму! — воскликнул Лепид.
— Ерунда! — презрительно фыркнул Луций Метелл. — Во-первых, твое предложение при отсутствии кворума так и так не пройдет. Во-вторых, что гораздо важнее, приняв его, мы фактически узаконим все действия Цезаря при существующих разногласиях между ним и настоящим правительством Рима. Если у Цезаря нет своих средств, пусть прекратит агрессию. Я налагаю вето.
Лепид, обладающий быстрым умом, возразил:
— Сейчас действует senatus consultum ultimum, во время которого вето не принимаются во внимание, Луций Метелл.
— Ах, — широко улыбнулся Луций Метелл, — но это положение ввел прежний Сенат! Цезарь пришел, чтобы защитить права и личности плебейских трибунов, и это его Сенат, его правительство. Следует полагать, что краеугольным камнем его правительства является право плебейских трибунов налагать вето.
— Благодарю за то, что освежил мою память, Луций Метелл, — сказал Цезарь.
Отпустив сенаторов, он созвал в цирке Фламиния Трибутное собрание. Там собралось больше народа, к тому же не испытывавшего любви к boni. Толпа внимательно выслушала речь Цезаря и выказала готовность во всем его поддержать. Особенно после того, как Цезарь пообещал продолжить бесплатную раздачу зерна, как это делал Клодий, и выдать каждому римлянину по триста сестерциев.
— Но, — сказал Цезарь, — я не хочу поступать как диктатор. И продолжу переговоры с Сенатом, пока не добьюсь положительных результатов. А потому прошу вас не принимать в настоящее время никаких радикальных решений.
Это оказалось ошибкой. Ситуация зашла в тупик. Сервий Сульпиций ратовал за мирное разрешение кризиса, но никто из сенаторов не изъявлял желания ехать к Помпею, а Луций Метелл налагал вето каждый раз, когда Цезарь требовал денег.
На рассвете четвертого апрельского дня Цезарь пересек римский померий и вошел в город в сопровождении двенадцати ликторов (одетых в малиновые туники, с топориками в фасциях — только диктатору разрешалось такое внутри священных границ города). С ним шли два плебейских трибуна и городской претор Лепид. Марк Антоний и Квинт Кассий были в полном боевом облачении и с мечами.
Цезарь шел прямо к храму Сатурна, в чьих подвалах хранилось основное финансовое достояние Рима.
— Начинайте, — прозвучал короткий приказ.
Лепид кулаком ударил по бронзе.
— Откройте городскому претору! — крикнул он. Правая створка дверей приотворилась, наружу высунулась голова.
— Да? — произнесла она с тихим ужасом.
— Впусти нас, tribunus aerarius.
Из ничего вдруг возник Луций Метелл, загородивший дверной проем.
— Гай Цезарь, ты пересек померий и лишился всех своих полномочий.
Собралась небольшая толпа, она все росла.
— Гай Цезарь, ты не имеешь права ни на единый сестерций из храма! — громко крикнул Луций Метелл. — Я наложил вето на твой доступ к государственной казне Рима и вновь его подтверждаю — здесь и сейчас! Возвращайся на Марсово поле, или ступай в официальную резиденцию великих понтификов, или вообще иди, куда хочешь. Я не стану против этого возражать. Но я не дам тебе войти в это здание!
— Отойди, Метелл, — сказал Марк Антоний.
— Не отойду!
— Отойди, Метелл, — повторил Марк Антоний.
Но Метелл смотрел только на Цезаря.
— Твое присутствие здесь — прямое нарушение всех законов Рима, записанных на таблицах! Ты не диктатор! Ты даже не проконсул! В лучшем случае ты — частное лицо, а в худшем — враг Рима! Если ты не прислушаешься ко мне и войдешь в эти двери, все, кто это видит, будут знать, что на самом деле ты — враг народа Рима!
Цезарь слушал с равнодушным видом. Марк Антоний схватился за меч.
— Отойди, Метелл! — заорал он. — Я — законно избранный плебейский трибун, и ты должен повиноваться приказу!
— Ты — человек Цезаря, Антоний! Не нависай надо мной, как палач! Я не отойду!
— Хорошо, — сказал Антоний, сгребая Метелла в охапку. — Тогда я тебя переставлю. Помешаешь снова — и я действительно казню тебя.
— Квириты, будьте свидетелями! Против меня применили вооруженную силу! Мне не дали выполнить мой долг! Моей жизни угрожают! Запомните это хорошо! Придет день, и всех этих людей будут судить за измену!
Антоний поднял его и отставил в сторону. Сделав, что ему полагалось, Луций Метелл отошел в толпу, крича о своем поруганном статусе и призывая всех присутствующих в свидетели.
— Сначала ты, Антоний, — сказал Цезарь.
Антония, никогда не служившего в городских квесторах, обуял трепет. Вжав в плечи голову, хотя притолока ему не мешала, он переступил через высокий порог.
Квинт Кассий, Лепид и Цезарь последовали за ним. Ликторы остались на улице.
Узкий проход между стенами из туфовых блоков едва освещался скудными струйками света, с трудом проходящего через зарешеченные оконца. Коридор заканчивался обычной дверью, ведущей в «муравейник», где служащие Казначейства работали при свете ламп, среди паутины и бумажных клещей. Но Марка Антония и Квинта Кассия эта дверь ничуть не интересовала. Их интересовали темные помещения по обеим сторонам коридора, закрытые дверьми из железных брусьев, за которыми что-то тускло мерцало в темноте: в одном помещении — золото, в другом — серебро. И так до самой двери «муравейника».
— То же самое и впереди, — сказал Цезарь. — Одно хранилище за другим. Таблицы с законами хранятся отдельно.
Он вошел в канцелярию и прошагал через тесно заставленное столами пространство к конторке, где работал старец почтенного вида.
— Твое имя? — спросил он.
Старший хранитель сокровищ сглотнул.
— Марк Куспий.
— Что в твоем ведении?
— Тридцать миллионов сестерциев монетами, тридцать тысяч талантов серебром в слитках достоинством в один талант, пятнадцать тысяч талантов золотом в слитках достоинством в один талант. Все опечатано казначейской печатью.
— Отлично! — мягко произнес Цезарь. — Больше тысячи талантов монетами. Сядь, Куспий, и составь документ. Городской претор и двое плебейских трибунов будут свидетелями. Запиши, что Гай Юлий Цезарь, проконсул, занял у римского казначейства тридцать миллионов сестерциев монетами для финансирования своей справедливой борьбы за дальнейшее процветание римского государства. Условия — на два года из десяти обычных процентов.
Пока Марк Куспий писал, он сидел на краю стола. Потом наклонился, подмахнул документ и кивнул свидетелям. Квинт Кассий озадаченно скреб подбородок.
— В чем дело, Кассий? — спросил Цезарь, протягивая Лепиду перо.
— О, Цезарь, ни в чем. Просто я никогда не думал, что золото и серебро имеют запах.
— Тебе этот запах нравится?
— Очень.
— Странно. По мне, так он удушлив.
Документ был подписан и засвидетельствован. Цезарь с улыбкой отдал его старику.
— Сохрани это, Марк Куспий.
Он встал со стола.
— А теперь слушай и хорошенько запомни. Содержимое этих подвалов отныне и навсегда переходит на мое попечение. Ни один сестерций не должен уйти отсюда без моего разрешения. И чтобы тебе было проще исполнить этот приказ, у дверей Казначейства будет дежурить охрана, которая никого не впустит сюда, кроме постоянных работников и моих доверенных лиц — Луция Корнелия Бальба и Гая Оппия. Отсутствующий сейчас в Риме Гай Рабирий Постум, банкир, не сенатор, также облекается правом бывать здесь. Это понятно?
— Да, благородный Цезарь, — ответил tribunus aerarius, облизнув губы. — А городские квесторы?
— Никаких городских квесторов, Куспий. Только те люди, которых я назвал.
— Вот, значит, как это делается, — сказал Марк Антоний на подходе к Марсову полю.
— Нет, Антоний, так это не делается. Меня заставили так поступить. В глазах Луция Метелла я преступник, и он попытается убедить в этом весь Рим.
— Червяк! Я убил бы его!
— И сделал бы мучеником? Нет уж, благодарю! Если я правильно оценил его, он вскоре сам обесценит событие, денно и нощно болтая о том, что случилось. Болтать неразумно.
Цезарь вдруг вспомнил молодого Гая Октавия с его убежденностью в пользе молчаливости и улыбнулся. Этот мальчишка далеко пойдет.
— Людям он надоест, как надоел Марк Цицерон, неумолчно доказывая, что Катилина изменник.
— Все равно жаль. — Антоний сделал гримасу. — И почему это, Цезарь, в любое хорошее дело вечно суется какой-нибудь Луций Метелл?
— Если бы таких не было, Марк, этот мир функционировал бы гораздо лучше. Впрочем, если бы этот мир функционировал лучше, в нем не нашлось бы места таким, как я.
На вилле Цезарь собрал своих легатов в огромном кабинете Помпея.
— У нас есть деньги, — сказал он будничным тоном, присаживаясь к столу. — Это значит, что завтра, в апрельские ноны, я выступаю.
