Валентин Пикуль - Фаворит. Том 1. Его императрица
Под окнами Дидро проехала карета императрицы.
* * *Екатерине было сейчас не до Дидро: Румянцев, загубив свою репутацию, отвел армию обратно за Дунай, а Гришке Орлову взбрело в голову, что он подобно цесаревичу может составить счастье принцессы Луизы, для которой его ухаживания кончились непоправимой девической катастрофой. Ландграфиня-мать была смущена, а Екатерину душила запоздалая ревность. Объясняясь с бывшим фаворитом, императрица с некоторым испугом заметила что-то ненормальное в его рассуждениях… Она ускорила события. Вильгельмина была миропомазана с новым именем Наталья Алексеевна, что дало повод Фридриху съязвить: «Екатеринизированные русские произвели натализацию моей родственницы». За кулисами брака цесаревича скрывалось сильное влияние самого короля и графа Панина: они совместно укрепляли пруссофильство наследника престола, а молоденькая жена должна побудить Павла к активной борьбе за власть. За неделю до свадьбы Екатерина объявила Панину, что отныне воспитание наследника закончено, двор больше не нуждается в его услугах. Она рассчитывала, что Панин, оскорбясь, сразу запросит отставки от дел иностранных, однако граф решил не сдаваться. «Она мне давно уже не нужна, – сказал он Денису Фонвизину, – но я-то нужен Европе!» В канун свадьбы Екатерина спросила митрополита Платона, в каких грехах исповедалась Natalie перед миропомазанием.
– Ваше величество, тайна церковной исповеди нерушима.
– Только не для меня, – пунцово вспыхнула Екатерина…
Влюбленный Павел не мог дождаться свадьбы. С чувством прижимал он к сердцу руки Андрея Разумовского:
– Друг мой, только не покиньте меня в счастье?
– И меня… тоже, – просила верткая невеста.
Разумовский охотнейше заверял обоих:
– Я всегда буду между вами, друзья мои…
…Карета императрицы, провожаемая взглядом Дидро, скрылась за поворотом. Пушки гремели, колокола звонили. Екатерина была молчалива. Вровень с каретой скакали кавалергарды, получившие приказ от Григория Орлова: «Ежели начнут орать во славу Павлушки здравицы, наскакивай и руби… чего там долго думать!» На выходе из храма Екатерина дала понять цесаревичу:
– Любезный сын мой, не думайте, что так легко жить. Частная жизнь иногда сложнее управления государством. Это говорю вам я, а все знают, что я – отчаянная оптимистка… И все-таки я вам повторяю: семейная жизнь – большая наука, и очень сложная!
Вечером Natalie изнемогала от тяжести парчи и серебра, выносливости ее хватило лишь на два менуэта. Екатерина отослала ее в спальню, оставшись ужинать с сыном, уже облаченным в халат. Заметив его жениховское нетерпение, она с явной брезгливостью, презирая его в этот момент, сказала по-французски:
– Идите! Вас там, кажется, ожидают наслаждения…
Играя в карты с ландграфиней, она придвинула к ней горку изумрудов, подарила свою табакерку, сняла с пальца драгоценный перстень. Обещала дать еще денег и мехов. Амалия с Луизой получили от нее на приданое по 50 000 рублей, за что нищие принцессы благодарили, упав на колени и проливая слезы. Затем императрица выпроводила их вон из России, а милейшая невестушка наградила свекровь первым притворным обмороком.
Екатерина, подобрав юбки, перешагнула через лежащую:
– Не понимаю. Или вам захотелось отдохнуть?..
«Мой дом очищен», – сообщала она в эти дни. Но опустевшие покои графа Панина дразнили воображение молодой четы, и вскоре Павел с Natalie явились к Екатерине с просьбою.
– Мы так благодарны вам, – сказали новобрачные, держась за руки, как дети, – но сделайте нас счастливыми до конца. Пусть граф Андрей Разумовский займет наши соседние апартаменты.
– Ты этого хочешь? – спросила Екатерина сына.
– Да, ваше величество. Разумовский мой лучший друг.
– И ты? – спросила она невестку.
– О да! Граф такой забавный, он так смешит меня…
Екатерина машинально тасовала карточную колоду:
– Ну, если он такой забавный… ладно, не возражаю!
И лучший друг Павла занял панинские комнаты в Зимнем дворце, получив свободный доступ на половину «малого» двора. Цесаревич света не видел без своей юной супруги, которая часами сидела у окна, надув губы, отвергая его ласки, потом вдруг начинала беситься, как угорелая кошка, велела запрягать лошадей, чтобы мчаться без цели – куда угодно, сломя голову, лишь бы рядом с нею сидел обворожительный Разумовский… В эти дни Павлу подали с кухни его любимое блюдо – сосиски, и он, откусив от сосиски, замер в испуге, медленно вынимая изо рта кусок острого стекла.
– Меня хотели убить, – пролепетал Павел.
Natalie была уже в курсе придворных интриг, и она сразу, очень напористо стала сводить стенку со стенкой:
– Я тебя предупреждала: ты должен всего бояться.
Павлу много не надо – он разгневанно запыхтел:
– Да! Ты права. Я всем здесь мешаю.
– Это она, – намекнула Natalie. – Никогда не верь ей…
Держа тарелку с сосисками, Павел ворвался к матери, которая уютно сидела между Васильчиковым и Орловым.
– Что это? Вы желаете от меня избавиться, как от крысы?
Екатерина никогда не видела сына в таком бешенстве.
– Успокойтесь, – сказала она. – Ошибки бывают даже в математике, почему бы им не быть на дворцовой кухне?
– Я требую от вашего величества сурового следствия.
Васильчиков трусливо скрылся, а Гришка Орлов взял с тарелки острый осколок и внимательно оглядел его:
– Стеклышко! Надо бы драть поваров наших.
– Все! – закричал Павел. – Здесь все желают мне смерти!
– Я не желаю спорить с вами, – ответила императрица. – Если не верите мне, своей матери, так заводите с женою личного повара, и пусть он варит для вас сосиски без стекол. А я не виновата! Да и глупо думать, чтобы кто-то умышленно посыпал ваши сосиски стеклами. Пьяные разбили на кухнях окно, отсюда и стекла…
– Но я требую следствия и казни! – негодовал Павел.
– Убирайся вон, дурак, – отвечала ему Екатерина…
Павел вернулся на свою половину. За столом, подозрительно скованные, сидели лучшие его друзья – Разумовский с Natalie. Цесаревич вдруг разревелся, как дитя:
– Она убила моего отца, разве она пожалеет меня?
– Какая страшная женщина! – добавила жена.
Разумовский отошел к окну, чтобы не видели его улыбки.
Он-то был умнее их всех… демон!
* * *Екатерина спешно велела закладывать кареты:
– Если мой сыночек думает, что можно по пустякам рубить людям головы, то после моей смерти он недолго процарствует и его же голова скатится в мой гроб… Это уж так! Едем отсюда…
Но сыну с невесткой указала следовать за нею в Царское Село, чтобы ни на минуту не ослаблять своего наблюдения за ними. Зная о заговоре, составленном для ее свержения, Екатерина хотела лишь убедиться: примкнет ли к заговору и невестка? Из Архипелага как раз приехал Алехан Орлов-Чесменский, явно удрученный потерей прежнего влияния брата при дворе. Он сообщил, что Степан Малый, прокладывая в горах дороги, заложил в скалу слишком много пороха и при взрыве ослеп. Дожи Венеции, не желая конфликтов с турками, подослали к нему убийц, и они зарезали Малого.
– Нам все легче, – отозвалась Екатерина. – Я на этих самозванцев уже не обращаю внимания, так их расплодилось…
Удалив от «малого» двора Никиту Панина, она приставила к сыну генерал-аншефа Николая Ивановича Салтыкова, алчного до чинов и поживы прохиндея. Павел справедливо рассуждал, что мать подослала к нему шпиона, а Екатерина, в ответ на упреки сына, доказывала, что Салтыков обуздает крайние порывы его настроений:
– Я не могу позволить вам слушаться только жену, у которой ветер в голове, или Разумовского, ставшего вашим фаворитом.
– У меня нет фаворитов! – сразу напыжился Павел.
Екатерина тяжко вздохнула: что с ним спорить?
– Если у тебя нету, так у жены заведутся.
Переходя с французского на русский язык, Екатерина всегда «тыкала» сыну. Павел сказал, что его жена воспитана в «благородных манерах».
– Воспитание проверяется опытом, – подавленно отвечала мать. – А манеры не стоит путать с пустым манерничанием…
Чтобы смирить ретивость великой княгини, императрица назначила ей в обер-гофмейстерины суровую графиню Екатерину Румянцеву, жену фельдмаршала, которая никому из молодежи при дворе спуску не давала, боясь только одного человека на свете – своего грозного мужа. Но русский язык при «малом» дворе оставался в загоне! Однажды, когда Natalie обратилась к царице по-немецки, та ничего не ответила, продолжая шушукаться с графинею Брюс.
– Вы не желаете разговаривать со мной?
– Желаю. Но только на языке российском…
Великая княгиня закатила глаза, угрожая потерей сознания.
