Гюстав Флобер - Зороастр
— Это один только Осия способен на подобное самопожертвование.
Действительно, бегство Ефрема было сопряжено с большими опасностями; правда, он еще с детства отличался быстротою ног и теперь ему это пригодилось, а дорогу он научился распознавать по звездам и вот, слыша свистки сторожей и лай собак, он бежал без оглядки все вперед и вперед; часто он спотыкался о камни и неровности почвы, так что даже падал, но быстро поднимался и опять бежал. Одну из собак, напавшую на него, он убил о скалу, а другой — камнем размозжил голову. Из других преследователей он не видел никого ни ночью, ни на следующий день. Наконец, ему удалось достигнуть большой дороги, и тут люди указали ему путь к лагерю фараона. Однако, к полудню он почувствовал сильнейшую усталость и заснул под широкою тенью сикоморы; когда же он проснулся, то солнце клонилось уже к закату. Юноша был страшно голоден и вытащил с поля несколько штук реп, но тут показался хозяин, накинулся на беглеца за воровство и Ефрем еле спасся от его преследования.
Часть следующей ночи он брел по дороге и отдыхал у колодца, так как знал, что дикие звери избегают столь людных мест.
После восхождения солнца, он снова пустился в дорогу и шел по той самой местности, где проходили войска. Дойдя до одной плодородной долины, он увидел вдали деревню и намеревался пройти в нее, думая продать там свой золотой наручник, а на вырученные деньги купить себе пищи, так как голод сильно его мучил; юноша даже рассчитывал, что у него должно еще остаться несколько меди и серебра на дорогу, но, размыслив хорошенько, он отказался от этого намерения: его могли принять за вора по его оборванной одежде и снова засадить в тюрьму.
Тогда, как не было ему горько, он решился попросить милостыню и для этого остановился у дверей одного поселянина и попросил хлеба, но жестокий египтянин не дал ему ничего, а только посмеялся, что такой крепкий и здоровый юноша, вместо того, чтобы работать — просит подаяние, тогда как это простительно делать только старым и калекам. Другой отказал также и даже грозил прибить Ефрема.
Юноша шел с поникшею головою и уже стал приходить в отчаяние, как одна молодая женщина догнала его, сунула ему в руку хлеба и несколько штук фиников, заметив при этом, что дала бы и больше, но недавно через их деревню проезжал фараон и пришлось доставить ему очень много припасов, так что поселяне сами остались почти и без ничего.
Это столь неожиданное подаяние Ефрем съел у первого колодца и оно показалось ему вкуснее самых дорогих яств.
Позавтракав, Ефрем как-то нерешительно побрел далее, но, казалось, сама судьба приняла его сторону и указала ему путь. Около получаса шел он по пустынной местности и, вдруг, на краю дороги увидел молодого человека, почти одних лет с ним. Этот юноша держал ногу обеими руками и громко стонал. Ефрем подошел к нему ближе и, к немалому удивлению, увидел, что это был никто иной, как гонец Казаны; Ефрему приходилось часто встречаться с ним во время своего пребывания у Горнехта.
— Any, наш нубийский скороход! — прервала его молодая женщина.
Ефрем отвечал утвердительно и продолжал свой рассказ.
Нубиец был послан своим господином передать письмо принцу Синтаху как можно скорее, и быстроногий юноша, часто перегонявший благородного коня, летел по дороге, как стрела, и уже давно прибыл бы на место своего назначения, если бы ему не попал в ногу осколок стекла; рана его была очень глубока.
— И ты помог ему? — спросила Казана.
— Как же я мог поступить иначе? — возразил Ефрем. — Несчастный исходил кровью и был бледен, как смерть. Я снес его к ближайшему водоему, промыл рану и помазал ее бывшим с ним бальзамом.
— Еще год тому назад я подарила ему банку с бальзамом, чтобы он носил ее в кармане, — вставила свое слово тронутая кормилица и отерла слезы.
Ефрем сказал ей, что нубиец с благодарностью говорил ему о ее подарке, и, затем продолжал:
— Я оторвал у него верхнюю часть передника, перервал ее на полосы и перевязал больному рану, как умел. Тогда гонец, не знавший о случившемся со мной несчастий, передал ему значок и письмо, прося доставить последнее принцу Синтаху. О, с каким удовольствием принял я на себя это поручение, и не прошло двух часов, как я уже был у лагеря. Письмо теперь в руках принца, а я вот здесь и вижу, что мое присутствие тебе приятно. А я хотя и вполне счастлив сидеть тут у твоих ног и смотреть на тебя и очень благодарен тебе, что ты выслушала мой рассказ, но ведь меня опять поймают и закуют в цепи. О, мое несчастье так велико! У меня нет ни отца, ни матери, которые бы меня любили, ты одна только дорога мне, не отталкивай меня! — вне себя воскликнул он.
Вследствие пережитых Ефремом за последние дни событий, он был в крайне напряженном состоянии и теперь, глядя на ласковое выражение лица Казаны, не мог более выдержать и зарыдал, спрятав лицо в колени Казаны.
Молодая женщина почувствовала сострадание к юноше и у ней на глазах также показались слезы. Она подняла его голову, поцеловала его в лоб и в обе щеки и сказала:
— Ты — бедный юноша! Зачем я тебя буду отталкивать? Твой дядя — самый дорогой для меня человек в целом мире, а ты все равно, что его сын. Ради вас я решилась на то, от чего в другое время отвернулась бы с отвращением; но теперь пусть другие говорят про меня, что им угодно, меня это нисколько не огорчает; только бы мне удалось то, за что я готова отдать свою жизнь. Подожди, мой бедный мальчик… — и она вторично поцеловала его в обе щеки, — я постараюсь очистить и твой путь от терниев. Но теперь, пока, довольно!
Она говорила серьезно и пылкому юноше пришлось обуздать свой порыв.
Вдруг Казана вскочила и испуганно вскрикнула:
— Прочь, прочь на место!
У палатки послышались мужские шаги, и Ефрем понял, что ему нужно было скорее спрятаться в темную часть палатки, куда он и пошел вслед за кормилицею; юноша так перепугался, что еще долго дрожал, забравшись в темный угол. Но вот открылся занавес палатки и какой-то мужчина прошел в освещенную половину; юноша слышал, как Казана дружески приветствовала гостя и как бы удивилась его позднему приходу.
Кормилица же накинула плащ на обнаженные плечи юноши и шепнула ему:
— Пред восхождением солнца стой вблизи палатки, но не входи туда, пока я не позову тебя, если ты только дорожишь жизнью. У тебя нет ни отца, ни матери; Казана, — это лучшая женщина из лучших. Я много передумала во время твоего рассказа и, так как я желаю тебе добра, то скажу откровенно: у тебя есть дядя — лучший из всех мужчин, а я знаю толк в людях. Делай то, что тебе советовал он, и это принесет тебе пользу. И если, по его приказанию, ты должен уйти далеко отсюда и от Казаны, то тем лучше для тебя. Мы плывем по бурным волнам и если бы это делалось не для Осии, то я удержала бы мою госпожу обеими руками. Но для него, — я уже старуха, — я готова в огонь и в воду. Мне грустно и за Казану и за тебя. Ты так напоминаешь мне моего родного сына. И так, повторяю тебе: слушайся дядю, поступай, как он приказывает, иначе ты погибнешь, а это будет мне жаль.
Затем она, не дожидаясь ответа, толкнула его в небольшую прорезь палатки и подождала, пока юноша вышел совсем; затем она прошла к Казане, беседовавшей со своим поздним гостем; но молодая вдова говорила о таких вещах, которые не должен был слышать посторонний свидетель и потому приказала зажечь лампу у своего шандала и велела ей идти спать.
Старуха повиновалась, но, войдя в темное отделение палатки, она легла на свою постель, стоявшую подле постели ее госпожи, и, закрыв лицо руками, горько заплакала.
Бедной кормилице казалось, что свет перевернулся вверх дном. Она никак не могла понять своей дорогой Казаны, искренне предавшейся человеку, который — как давно знала кормилица — был ей противен.
XXI
Ефрем, выйдя из палатки, плотно прижал ухо к ее стене. Осторожно прорвал он маленькое отверстие в материи, так что мог все слышать и видеть, что происходило в освещенном отделении.
Непогода загнала всех в палатки, за исключением тех, которые должны были по службе оставаться на воздухе; юноше нечего было опасаться, что его откроют, потому что от палатки падала тень и скрывала его от посторонних глаз. Он был закутан в плащ и, если время от времени и чувствовал озноб, то это происходило от нравственного потрясения.
Принц, знатный и могущественный, был тот человек, к которому Казана припала головою на грудь и ее уста не отказывали ему в горячих поцелуях. Юноша видел это и был возмущен, не за себя, конечно, так как Казана не давала ему никаких обязательств; но ведь ее сердце принадлежало его дяде, ему одному отдавала она преимущество перед всеми мужчинами, ради его спасения она готова была на все и, вдруг теперь юноша видел собственными глазами, что она лгала. Ведь и с ним, Ефремом, она была ласкова, но это были только крошки, падавшие со стола Осии, тогда как принц, по всей вероятности, имел на Казану большие права. И юноша чувствовал себя обманутым, униженным, оскорбленным! Притом он знал, что Синтах был врагом его дяди и именно на этого-то недруга она и променяла своего прежнего возлюбленного! Иногда юноша закрывал даже глаза, чтобы не смотреть на то, что происходило в палатке, но вдруг, точно какая-то сверхъестественная сила нагибала его взглянуть туда и он снова открывал глаза и смотрел; бывали минуты, что ему хотелось разорвать материю, ворваться в палатку, повергнуть на землю и убить этого ненавистного человека, а изменнице, вместе с самыми жестокими укорами, напомнить об Осии.
